однажды было дымно за столом: в табачных облаках плутало время,
у вечерявших на чужой шинели глаза застило — печка прогорела —
стакан, что в карауле постовой, ходил по кругу; ангелы — не пели;
сверчал неубиваемый сверчок — чья скрипка отдыхала при обстреле,
хранитель постоянства, малым телом, участвовал в беседе; сыпал хлебом,
лепил фигурки молчаливый чёрт...из рукомойника неспешно, еле-
еле, кап-кап тянул язык воды.
единственная дама не молчала — возилась и готовила печали
(война-война — сомнительное счастье — быть малым, незаметным и не выть снаряд выслушивая, часто-часто дышать мышонком в земляной норе, со входом дыркой, иней — окаймленьем, смотреть в себя не узнавая, слепо —
фигурку из крошащегося хлеба, продвинутую пешкой по игре ржаным, курносым хлебным слепком)

закашлялся, исторгнул смрадный дым, копытами защёлкал — что пальцами:
— вы были на гражданке пацанами! вперёд! смелей несите наше знамя!
позициям чужим! там! смерть на "ты"! встречайте! рвите! вы - мое цунами!

реальность порвана, исход нелеп - проворно вынимают из шинели:
солдатское бельё парит, алеет; чудные голоса с небес запели; я гол, разорван, лёжа на столе — в жуть неуживчив (для чего раздели?!) ..

срамная дама на хмельных ногах, наполненная голодом и силой
подходит, трогает, глядит умильно, брезгливо морщит нос и тычет вилкой
в солдатский потный, нежный, голый пах, до боли добралась и жрёт — обильно.

Проснулся: холодно, дырявая шинель на ней - остатки ужина и водки,
разлитой по столу, патронам, сводкам, а по норе — ныряющей походкой
разгуливаю я?!.. да нет же, нет!..военного похмелья жуткий чёртик.