понимаешь, времени правда нет,
пламенеет ясный вечерний свет,
маслянистый, липкий – потёки мёда,
не фотон, тем паче и не волна,
не физическая величина,
а в безумстве красок сама природа,

из живого шёлка двойная нить,
не мешало б Рембрандта расспросить,
как стащил у бога его идею,
как пошёл на дерзкий прямой обман,
ведь такой искусный анжамбеман
удавался разве что Прометею.

так о чём я? старость. ах да, о вре-
мени, о господней искре, игре,
о земле под светом – гектаре, акре,
о словах, слагающих акростих
из имён господних, имён седых,
о часах, свидетелях симулякра.

колдовского света, который я
воспевал, сияет сейчас струя
у Гомера над кораблями в море,
и блестит в подзорной трубе Петра,
и горит в окне у меня с утра,
отражаясь в облаке на Фаворе.

мне про это всё рассказал один
невысокий сгорбленный господин
(у него порой выпивали, ибо
хороши хоромы – чужой подвал),
он на рынке рифмами торговал,
только спросу нет, и не вышла прибыль,

а теперь не спросишь – пропал давно,
корабли ахейцев ушли на дно,
захирел в сарае петровский ялик,
на замках дома, на Фаворе тьма,
и моя кума – не поставь клейма,
да и сам я тоже хорош, но я ли

не мечтал о том, что нельзя сказать,
прорыдать, вобрать, записать в тетрадь,
о природе света ликуя всуе?
но теперь, в преддверии сентября,
на востоке красит холсты заря –
это Рембрандт кистью её рисует