Дождь прекратился. Погожий осенний день. А настроение... хочется тихо сгинуть.
Снова не пишется, нет никаких идей, словно их ловит докучная паутина,
свитая бесами, чтобы сводить с ума. Время торопится, я же топчусь на месте
с кучей каких-то квитанций, чужих бумаг и кредиторов, страшащих меня арестом.
Утром издатель божился отдать заказ бездари N – борзописцу и прощелыге.
Видно, ко мне интерес не совсем угас, если решился прибегнуть к такой интриге,
дабы сомнительным образом вдохновить. Либо поставить в совместной работе точку.
Самое сложное — первые три главы. Дальше пойдёт как по маслу, я знаю точно.
Знаю, но вряд ли сумею сломить хандру — мы с ней давно и надёжно в одной упряжке.
Думать в таком состоянии — тщетный труд, часто безумный, всегда откровенно тяжкий.
Хоть сочинительства сущность весьма проста. Странно, что многие авторы априори
предпочитают «сусальный иконостас». Явь несравнимо богаче фантасмагорий.
Взять, например, наш обычный доходный дом, где заурядность, казалось бы, въелась в стены.
Внешне солидный, а цоколь... сплошной содом, пьянство, невежество… Вечный набор, нетленный.
Быт постояльцев булыжен, как тротуар, серый донельзя, всечасной нуждой исшаркан.
В душах царит беспросветный промозглый март. Это другой Петербург — без дворцов и парков.
Давеча был у меня Родион, студент. Здесь почему-то его называют «бывший».
Нёс чепуху и сдавалось, что он блажен, — мучился, жаждал проверить себя убивством:
«Сдюжу ли я наконец перейти черту? Тварь ли дрожащая или имею право?»
Нервно метался по комнате, мял картуз и сомневался, что люди в столице здравы.
Город и впрямь сумасшедший, кого винить? Каждый из нас в помешательство вносит лепту.
Стоит ли с цепким бесстыдством ругать иных, если выходит, что сами глупы и слепы.
Так повелось на унылой земле скорбей. Значит, покуда над миром встаёт светило,
надо искать человека в самом себе…
— Стёпка, бездельник, неси поскорей чернила!

* В ст-нии использованы мемуарные заметки Ф.М.