Чаянья, просьбы, возгласы древних треб... Он возрождался — робок, податлив, бледен.
Тихо, на ощупь, будто давно ослеп, сбрасывал пепел сгинувших поколений.
Пробовал, трогал воздух вокруг, дрожа от предстоящей сладости подношений,
Жертвенной кровью солнце текло с ножа в алое пламя. Пенилось и шипело.
Он распускался манким, большим цветком, гибким и ярким, с трепетными листами,
И разрастался в страшный, горящий ком. Искрами пчёлы вспыхивали, взлетали.
Голод смерторожденный вступал в права страшной, неукротимой и грубой мощью...
— Вечности алчешь? Жаром затми врага. Тоже ведь слава! Славы такой не хочешь?
Холод зимы погасит, остудит пыл, выживших примешь в новую злую стаю...
Дай же мне пищу! Видишь? Почти остыл. Пламя соцветий чахнет, бледнеет, тает.

Страх беспощаден — он порождает боль. В буйстве дикой стихии — немного толка.
Главное — оставаться самим собой.
Быть человеком.
Даже под шкурой волка.