И когда эту девочку одолевал Морфей -
я боялся дышать... Я лежал бездыханно тих.
Знаешь, сын мой, в ней вмещался целый котел чертей,
только ангелы в белом всё же превосходили их.
Это та из немногих, кем не будешь по горло сыт,
в ней звенели ключи ото всех потайных дверей.
Тосковали по телу её художники и холсты,
и пустынные залы музеев да галерей.
Сын… Она, как рассвет, оставалась всегда свежа,
всемогуще шикарна, но в тот же момент хрупка.
У таких, как она, под корсетом блестел кинжал,
я был царь, я был раб, я был глиной в ее руках.
В ней, как в тигле, кипела, бурлила живая страсть,
расплавляя до боли, накаливая клеймо,
мне совсем не страшно было в тигель ее упасть,
я боялся без сил, раньше времени, изнемочь…
И когда поутру изобилие в ней греха
покрывала девственность предутренней красоты,
я ее обожал... Она же была тиха,
я ее тишиной упивался до хрипоты.
Из нее, полагаю, не вышла б жена и мать,
от нее исходила сила другой любви.
Знал бы, как она могла пронзительно убивать,
воскрешая из мёртвых игривым своим: "живи".
Иногда неземное мелькало в ее чертах
и влекло за собой, кроме всех превосходств земных.
Если б вправду земля и держалась на трех китах,
я уверен, мой мальчик, она приручила б их...