* * * Порыву гнева слепо подчинясь, Лишь им одним лицо своё корёжа, Я хлопнул дверью, уходя, и всё же Уже в вагоне, сам с собой борясь, Вдруг осознал, как ненасытна страсть: Чем дальше от тебя – тем ты дороже.
Вагон в чужие нёс меня ветра, В чужой рассвет и в облака чужие. В груди мертвело всё, но были живы Сирени куст, скамейка у двора, А с ними всё, чем оба дорожили.
На полке лёжа, теребил матрас – Вминал бугры, наглаживая вату, И, ощущая всё острей утрату, Казалось мне, что тереблю сейчас Всё то, что мною ласкано не раз, Поглажено – и через миг измято.
Я всё порвал… А мне хотелось рвать Подушку, что гримасами кукожил, Бугры матраса, впившиеся в кожу… Я боль порву, но сердцу не соврать. И наша допотопная кровать Теперь уже казалась царским ложем.
…Бледнели фонари, редела тьма. Как много передумал я в вагоне! Дождём и ветром встречен на перроне, Сквозь мутные дворы, через дома, Обид взаимных руша терема, Я возвращался в страхе и поклоне.
Любовь, что тяжелее тяжких нош Я нёс тебе обратно – нёс и гнулся. Жгли боль и стыд, что сдался я, что сдулся; Змеёй язык покусывала ложь… Я дверь открыл, сказал: «Ты знаешь, – дождь. Проклятый дождь! Я… за зонтом вернулся».
С теплом.
С ответным теплом
Дружески обнимаю!