Господин мой, шагну за порог в неблагую полночь
лунным светом с туманом студёные воды полнить.
Не пытайся следить — там, у ветреной переправы,
страж не делит прохожих на праведных и неправых.

Ты, возлюбленный мой, недозревшим вином под кожей
пузыришься, впустила однажды неосторожно.

Расскажи, как случилось —
презренная из презренных,
осквернённая многими,
стала твоей вселенной?
Не она на холодном железе чертила руны,
чтобы в сече клинок не подвёл, не ударил втуне.
Ни слезы,
ни молитвы,
ни жертвенной птичьей крови
на алтарь Многоликой…
Лишь холодом
васильковым
обжигают глаза.
Косы русые — точно петли.

А когда-то сердца наши общую песню пели...

Не желаешь меня.
Злая тяжесть браслетов брачных
будто требует:
«мсти! пусть же будет позор оплачен!»
Не уснуть…
Навестить бы в час волка  её покои,
нож наточен…
Да разве смогу совершить такое,
от которого болью тебе зареберье скрутит?
Оттого-то, родимый, и выбор теперь не труден.

У реки дотлевает кострище, бросает искры,
с диким свистом Охота пропащие души ищет —
жду в рубахе льняной и в венке из цветов осота…

Стерегись, господин мой — в темнейшее время года
за калитку не выходи.
К ней иди.