...Тесно в землянке и холодно, копотью дышит светильник… Низкие своды – и пол. Одна. Сыростью тянет могильной. Поражена, в самом деле, я выходкой Домициана: заживо – в землю – Корнелию?! Подлость роднится с обманом:
сколько жрецов из коллегии были заведомо против? Но – у него привилегии… он ведь – «божественный», вроде? Наглый, обкуренный ладаном... лживый поборник морали... Я же однажды оправдана? Вертится жизнь по спирали:
после удачи – лишения, кадка с водой – после горна... Не отказался от мщения, суд назначая повторный, ранее мною отвергнутый, злобный тиран-император... Он бы накинулся беркутом даже на кровного брата!..
...Слёзы платочком с глаз – насухо, в пику поруганной чести: я виновата – угас огонь в храме защитницы Весты, по недосмотру в ночи зачах, главный из всех квинтэссенций, пусть для богини остыл очаг – но разгорелся для сердца...
...Мысли сплетаются нитками в выбеленном покрывале: он меня выдал под пытками? Сразу признался? Едва ли… Может, глупа я и мнительна? Веста, ответь мне, родная: было со мною действительно то, в чём меня обвиняют?!
Два миллиона сестерциев, что подарил сам Тиберий, камнем ложатся на сердце мне: вдруг он ошибся? Не верю!.. Веста из тысячи девочек выбрала самых достойных, Рим пред весталками немощен, мир им подвластен – и войны,
предполагалось – в Корнелии нет ни малейших изъянов... Только сижу в подземелье я тщанием Домициана; видно, изъяны не внешние мне приписали в пороках; песнь соловьиная вешняя их пробудила до срока.
Стань он Великим Понтификом лет на пятнадцать позднее – меньше давил бы на психику, реже бы нёс ахинею, но – мы совпали по времени, Домициан – император, и закопал на заре меня сеятель зла и разврата...
...Если весталка вдруг встретится приговорённому к казни - казнь обернётся нелепицей, шествие выльется в праздник, сменит улыбочка жалкая взгляд обвинительно-строгий... Но – ни с одною весталкою нас не свело по дороге. -------- Мало светильнику воздуха – вот и сама задыхаюсь... Гложет мне душу без роздыху чёрная, дикая зависть - к тем, кто с повадкой утиною свили семейные гнёзда... Я повстречалась с мужчиною до неприличия поздно,
пылко упал на колени он, рвал мне тунику на части.... В чем же моё преступление? В том, что поверила страсти?.. Душно в последней обители... жгутик светильника тлеет... Знайте же, судьи и зрители: я ни о чём не жалею!
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Все комментарии:
Весталку изнасиловал пижон В одежде знатной римлянской доярки, Плюс у него был неплохой «Пежо» И часики последней римской марки. Поэтому не в силах превозмочь Своей рукой его мужскую силу, Она сняла халат и уступила. Потом она в бессоннице всю ночь Ходила по своим апартаментам И думала, как пользуясь моментом Мужчина эту пакость совершил. Да с кем! Да с ней! Хранительницей Рима! Ее краса была неповторима, Но ей поступок так противен был, Что в душе просидела полчаса И все равно до собственного тела Дотронуться от горя не хотела И думала: «Такая полоса. Бывает. Видно, Веста эти встречи Мне шлет для испытанья чистоты. Но ничего. Бывает. Время лечит. А кто не грешен? Ты? А ты? А ты, Домициан, блюститель лицемерный, С племянницей живущий, как с женой? Как смеешь ты назвать весталку стервой? Как смеешь ты пытаться спать со мной? Меня ревнуешь к этому пижону, И только в этом нравственность твоя. Не трогай эротическую зону И все ее границы и края! Готова я уйти под землю, изверг, Но спать с тобой не буду, лысый шут. Прощай, мой Рим, погрязший в интуризме, Тебя твои владыки не спасут!
Корнелия – несчастная весталка, защитница сакрального огня, забыла, что в исподнем не пристало встречать гостей, потом других виня в том, что очаг заброшен, лишь дымится, а город в безнадёгу погружён, что опиумом сломленную жрицу принудил к сексу грамотный пижон - попрал святое, растоптал, унизил, устои Весты превращая в пыль. Зря повелась на точность фирмы «Дизель» и гоночный крутой автомобиль. Ее краса была неповторима (с), а он – бесцеремонен и удал. Свершилось быстро – пала без нажима. Верх одержал бессовестный вандал. Ему-то что – ушёл, поправив тогу. Она же понадеялась на душ. Напрасно. На исходе дня седьмого «проснулся» венценосный самодур: велел её тащить на холм за Тибром, где длинный вал у Коллинских ворот. Субъект любви был неудачно выбран. Но лучше, чем Домициан, урод, который домогался безуспешно суля владения, монеты, слуг… но ей была отвратна даже внешность и образ жизни - форменный паук, кровосмеситель, живодёр плешивый, придурок лицемерный и маньяк. И наплевать на все его активы: раз не лежит душа, то болтовня - бесцельна, неуместна, знает каждый. Коварен цезарь, словно сто чертей – подземный ход прорыть к землянке жаждал, чтоб лакомый кусочек в темноте хоть надкусить, а может – и наесться. От предстоящей неги просто млел. Но вдруг разверзлись хляби поднебесья, от паводка обрушился тоннель. Понтифик от потери бился в корчах: раз жертва где-то с племенем наяд, то в связях стал предельно неразборчив, гонял сенат и мучил всех подряд. ……….. Был заговор патрициев искусен, «Убить царька» - вердикт неотвратим. Зачем правитель, если только гуси спасти способны вечный город Рим.
Любезный Луций, я тебе однажды уже писал похожее письмо - о диких суевериях сограждан. Воюю с этим где-то год восьмой. Но им вдолбить - что на болоте сеять, сгниёт зерно, а выживет дурман. Недавно был на играх в Колизее, так наш «божественный» Домициан, едва увидев стадо носорогов, пришёл в такой восторг, что повелел медаль оттиснуть в честь четвероногих, шалея от изящества их тел и грациозной поступи, как видно. Лукреций прав: в умах - всесильна дурь. Она и нормы утверждать подвигла, смотря на аппетит священных кур. Ох, а жрецы во время луперкалий (когда ж проказа злобный клан разъест?!) настолько безобразно развлекались, терзая плоть еще живых существ, что пробудился в ярости Везувий. Погрязли в предрассудках плебс и знать. Должно быть, поголовно все безумны… А если вспомнить про декрет «Весна», который был единодушно принят в разгар второй Пунической войны: закланию подверглась вся скотина, хоть Марсу трупы-жертвы не нужны - раз недруга вознаградил победой. Наверно, ржал как лошадь Ганнибал, разбив войска. Но уцелело кредо. Не знаю сам, чего я ожидал. Число бессмысленных убийств бессчётно. Вельможам наплевать на высший суд. Да, Луций, в Риме - логово животных, его ни Рем, ни Ромул не спасут.
Любезный Гай, мой друг по детским играм, Ты знаешь Риму преданность мою. Не дам я спуску ни слонам, ни тиграм, И львов во имя Родины убью. Будь славен наш бессмертный император, Великий полководец и поэт! Да будет с ним не надобен вибратор Его жене еще немало лет! Но я отвлекся. Гай, ты, верно, помнишь, Что с нами в детстве иногда играл Противный Кассий, тощий, как покойник. Его отец, изменник генерал, Что был отправлен к бешеным медведям В свой лебединый, в свой последний путь, Был ими до последней кости съеден, Осталось только кобчика чуть-чуть. Однако, перед тем, как стал он Вискас, Успел внушить он сыну ряд идей. Ты разберешься, Гай, ты гений сыска, Ты колешь и животных и людей. Так вот. Недавно мне письмо приходит, И в том письме постыдные слова О государстве, праве, о народе, О том, что Рима тухнет голова. Он издевался над Домицианом – Мол, носорог Божественному мил. Не хочет ли сказать он вражьим странам, Что в Риме император – зоофил? Он возмущался жертвоприношенью В разгар Второй Пунической войны. Знать, по его предательскому мненью Должны быть в жертву мы принесены? Не звери – мы! Простые патриоты, На чьих плечах стоит великий Рим! Я понимаю, у тебя работы И так полно. Но не заняться ль им? Вся эта жалость к матушке-природе, Злость к аристократическим слоям Посеет в нашем доблестном народе Невидимый, но гибельный изъян. Не время распускать по свету сопли! Так жаждут нашей слабости враги. А кстати, из меня министр торговли Хороший выйдет. Только помоги. Письмо я это в двадцать два конверта Вложу и запечатаю его. Гай, друг мой, слушай, как там твоя Керда? Все говорят, что ты ее…того…?
Мой милый Гай, большое беспокойство меня терзает. И не первый день. Знаком ты с братом, с ним обычно просто – читает книги, не ища чудес ни в них, ни в жизни – реалист по сути, к тому же образован и умён, не мается от злоязычных «вздутий» и в целом, чтит порядок и закон. Поэтому ничем не объяснимо вторжение судейских в особняк, Устроен обыск. Значит, чья-то мнимость уже пустила корни. Скверный знак. Откуда ветер дует - знаешь лучше, раз надлежащей властью облечён. Но кожей чувствую - причастен Луций, двуличный «друг», завистник. Кто ж ещё? Давно пыталась Кассию внушить я: наперсник детских игр - чрезмерно зол, а деликатность - белой нитью шита. Но говорить с глухим - какой резон? Хотя причина мести мне известна (банальна, вечна - так считал Тацит) Да, ревность – брата выбрала Селеста. Любым путём желает разлучить. И улучив момент – ножом бьёт в спину. В ходу, наверно, старый арсенал: неверность цезарю, богам, отчизне и… наш отец – несчастный генерал. Я б сомневалась, кто источник бедствий, но Кассий сам напомнил про письмо, написанное в день богини Весты, в котором недруг перечень крамол легко отыщет, ложно истолкует - поди, пути поддонков просчитай! Надеюсь, на безнравственность такую не поведёшься, благородный Гай. Патриотизм - затасканное слово. Используют его, как щит и меч. И, подчиняясь внутреннему зову, стремятся дефиницию облечь в ту мыслеформу, что, увы, привычна, у некоторых это – оговор. Но высший суд учтёт повадки бычьи: топтать порядочных людей – позор! Он не просил верховный пост в торговле? Всему своя цена, любезный Гай. На беспринципных ценник установлен… Подумай трезво, а потом решай.
Любезной Юлии от преданного Гая Привет. Привет. Привет. Привет. Привет. Как радостно мне снова, дорогая, Читать твой почерк через столько лет. Да будет здрав великий император! Да сгинут его подлые враги! Для этого я суечусь, как атом, Пятная вражьей кровью сапоги. Я помню все: как мальчика-плебея Привел к себе в квартиру генерал И я стоял, потея и робея, И от смущенья, как свеча, сгорал. Ах, среди вашей роскоши бесценной, Средь генеральских боевых наград Я был потешен, как артист, со сцены Нечаянно упавший в первый ряд. Остался я несчастным сиротиной, Когда кортеж папаши твоего Родителей моих размазал спины По замощенной римской мостовой. Еще тогда, увидев это диво, Стою себе – не плачу, не кричу И понимаю: эдак жить красиво По вкусу мне. Я тоже так хочу. Несутся кони. Всадники надменно Оглядывают сверху хлипкий плебс, А я среди родителей смиренно Выпрашиваю счастье у небес. Отчаянный какой-то подхорунжий Хотел копьем проткнуть глаза мои, Но генерал, случайно обернувшись, Меня увидел – в пене и крови. И пожалел. Тут надо быть правдивым – У твоего отца была душа. Он взял меня к себе. Я стал счастливым. А ты уже тогда так хороша Была, собой девчонок затмевая Из самых выдающихся семей, Что стала шевелиться плоть живая Во мне с тех самых незабвенных дней. Твой папа воевал за земли чехов И, покорив тех варваров орду, С триумфом он в наш вечный город въехал И в нем распространил чехчехарду. Подобных игр не знал наш дивный город, Хотя и в развлечениях погряз - В борделях, пабах и домах игорных В нем нагло разлагался высший класс. А мы…ну что с нас взять, скажи на милость – Юны, невинны, вместе пятый год. Ко мне спиной ты стройной становилась И наклонялась медленно вперед. О да, чехчехарда! Какие штуки Детей ты заставляла вытворять! Я нежно клал тебе на спину руки, А прыгать не хотел. Хотел стоять. И ты как будто в том не возражала, Но видел я, бледнеющий с лица: Ты под руками Луция дрожала, А подо мной – зевала без конца. И я ушел, не мог я быть не первым, Но уходя, поклялся навсегда, Что будет крут и лих мой рост карьерный, Который вновь введет меня сюда. И станешь ты моей неотвратимо, И весь твой дом да перейдет ко мне. И встанет сын плебея среди Рима, Как среди плебса воин на коне. Женился я на Керде, дочке Неро - Уродлива, как старая метла, Но Неро в чине обер-офицера В секретной службе Рима шил дела. Я стал портным (ты понимаешь шутку?) - Кроил и шил, строчил и вышивал. И тут в одну свободную минутку Я взял и вспомнил: как там генерал? Ты поняла? Все было неслучайно - Придумано предательство его. И я, от счастья свистнув словно чайник, Отметил небольшое торжество. Затем отправлен в путь был мною Неро, А я уселся на вакантный стул, Ах жизнь моя - развратная гетера, Снующая меж цезарей и сулл. Совсем недавно я лишился Керды (Ты понимаешь этот мой намек?), А я ведь у нее был самый первый, Да и последний в печке уголек. И вот готов к финальному удару, Мне подлый Луций здоров помог. Коль ты согласна мне составить пару, Мы Кассия отпустим под залог, Затем, поверь, свидетели найдутся, Что брат твой свят, как главный римский бог, Затем за оговор заплатит Луций. Так что? Тебе по нраву сей итог? А если нет – увы, бедняга Кассий (Аж слезы побежали по щекам) Невинно убиенных сонм украсит И спляшет с ангелочками канкан.
Хвала богам! Письмо! Живи, не бедствуй и будь благословен, старинный друг! Польстило мне, что помнишь наше детство. Да, мир не видывал таких хитрюг, какими были в поиске потехи. Умели из-под носа наших нянь стащить оливы, финики, орехи, чтоб забросать гостей. Тогда унять проказников не мог бы даже цезарь. Сейчас соображаем - что к чему, хотя былая дерзость не исчезла. Давай вернёмся к твоему письму. Читала многократно, сбита с толку, пытаясь рассмотреть и так и сяк твои слова про Керду, недомолвки, но поняла, что предлагаешь брак. Добрейший Гай, а как же Марк Аврелий, любимый мой супруг, отец детей? Их пятеро, шестого ждём в апреле. И мужа знаешь ты с младых ногтей - всегда учтив, прекрасно образован, добряк, философ… В общем, эталон. И вопреки придумкам пустословов, огнём сражений дважды опалён – в походе против хаттов и при Форте. В анналах упомянут. И ничто не сможет репутацию испортить: известно – возвращался со щитом. А нашего великого владыку ловили на бесчестности не раз. Частенько требовал за пленных выкуп. И оказалось, что давно увяз в мошенничестве, словно муха в супе - за пленных выдавал своих рабов. Доказывал другим, что неподкупен, а мздой забил отсеки погребов. И не советуй мне быть осторожней. Тиран извёл поборами народ, пиная всех и каждого. Возможно, забыл, что рыба не с хвоста гниёт? Не лишним будет и тебе подумать – как бы в глазах достойных не упасть. Спишу шантаж на солдафонский юмор. А если нет, то лучше, право, казнь.
Любезной Юлии от солдафона Гая Привет. Привет. Привет. Привет. Привет. В письме ты совершенно не такая, Какой была ты рождена на свет. Да будет император долговечен! Да с ним пребудут меч и мастерок! А мы ему свои подставим плечи, Чтоб он на них облокотиться мог. Так вот. Я помню: в те былые годы, Когда неповторим был твой анфас, В тебе уже предчувствовались всходы - Ты мухлевала втрое больше нас. Ты побеждала в карты, в салки, в шашки, В лапту, чехчехарду и волейбол, Как мы рыдали с Луцием, бедняжки, А иногда сосали валидол. Твое коварство также за обедом Давало выход, лезло напролом - Съедала ты и порцию соседа, И блюда всех сидящих за столом. Брала ты тихо деньги генерала, А говорила, будто это мы - Мне генеральской плеткой раздирало Бесценные техасские штаны. И чтобы так, как ты сейчас в письме вот, Предстала идеальной предо мной? Притворщица! Закидываю невод, Вытаскиваю с будущей женой. Не зря служу давно в секретной службе, Я изучил дотошно жизнь твою. Твой главный довод – это многомужье. Как говорится, «мультиайлавью». Отвечу так: когда ты дашь согласье, То муж твой соскользнет с лица Земли И я к тебе с небес червовой мастью Небрежно упаду, моя Юли. Мне кажется, французские акценты Секреты слов вскрывают, как ножи - Мы в твоего юления концерты. Въезжали, как машины в гаражи. Да только ль мы? Несчастный Марк Аврелий - Герой, боец, философ и мудрец. Не понимаю, как он мог поверить, Что вашей первой дочке он отец. Три месяца со дня совокупленья, К тому же чернокожая была, Я пережил такое изумленье, Что стал икать, как родственник осла. А как он мог поверить во второго – Ведь тот был просто вылитый Спартак, Что ты ему поведала такого, Что он не разорвал с тобою брак? Твой третий сын родился от вандала, И потому был нравом он в отца, Он разрушал по жизни что попало, И Марк Аврелий резко спал с лица, Но все же верил! Верил он в отцовство, Твое юленье сложно раскусить - Он малышам давал ночами соски, Он им стихи пытался сочинить. И вдруг ты тройню принесла от дака, Введя его в нон-стоп твоих проказ. И только тут твой Марк сказал: «Однако» И что-то заподозрил в первый раз. Вот твой геном – и лжив и лицемерен, Вот твой бином – «живи себе и лги». Ты знаешь, дорогая, я уверен, Что мы с тобой по жизни – сапоги! А пару из сапог сложить несложно, Друг другу мы прекрасно подойдем. Мы в поцелуе обоюдной ложью Измажем наши губы и споем. Конец письма шокировал до жути: «Уж лучше казнь». Рискуешь не собой. Пусть Марк воюет, Юлька шашни крутит, А Кассий платит светлой головой? Но я клянусь убитой мною Кердой, Что если ты мне, стерва, дашь отвод, То очень скоро где-нибудь в Палермо Как солнышко взойдешь. На эшафот.
В одежде знатной римлянской доярки,
Плюс у него был неплохой «Пежо»
И часики последней римской марки.
Поэтому не в силах превозмочь
Своей рукой его мужскую силу,
Она сняла халат и уступила.
Потом она в бессоннице всю ночь
Ходила по своим апартаментам
И думала, как пользуясь моментом
Мужчина эту пакость совершил.
Да с кем! Да с ней! Хранительницей Рима!
Ее краса была неповторима,
Но ей поступок так противен был,
Что в душе просидела полчаса
И все равно до собственного тела
Дотронуться от горя не хотела
И думала: «Такая полоса.
Бывает. Видно, Веста эти встречи
Мне шлет для испытанья чистоты.
Но ничего. Бывает. Время лечит.
А кто не грешен? Ты? А ты? А ты,
Домициан, блюститель лицемерный,
С племянницей живущий, как с женой?
Как смеешь ты назвать весталку стервой?
Как смеешь ты пытаться спать со мной?
Меня ревнуешь к этому пижону,
И только в этом нравственность твоя.
Не трогай эротическую зону
И все ее границы и края!
Готова я уйти под землю, изверг,
Но спать с тобой не буду, лысый шут.
Прощай, мой Рим, погрязший в интуризме,
Тебя твои владыки не спасут!
защитница сакрального огня,
забыла, что в исподнем не пристало
встречать гостей, потом других виня
в том, что очаг заброшен, лишь дымится,
а город в безнадёгу погружён,
что опиумом сломленную жрицу
принудил к сексу грамотный пижон -
попрал святое, растоптал, унизил,
устои Весты превращая в пыль.
Зря повелась на точность фирмы «Дизель»
и гоночный крутой автомобиль.
Ее краса была неповторима (с),
а он – бесцеремонен и удал.
Свершилось быстро – пала без нажима.
Верх одержал бессовестный вандал.
Ему-то что – ушёл, поправив тогу.
Она же понадеялась на душ.
Напрасно. На исходе дня седьмого
«проснулся» венценосный самодур:
велел её тащить на холм за Тибром,
где длинный вал у Коллинских ворот.
Субъект любви был неудачно выбран.
Но лучше, чем Домициан, урод,
который домогался безуспешно
суля владения, монеты, слуг…
но ей была отвратна даже внешность
и образ жизни - форменный паук,
кровосмеситель, живодёр плешивый,
придурок лицемерный и маньяк.
И наплевать на все его активы:
раз не лежит душа, то болтовня -
бесцельна, неуместна, знает каждый.
Коварен цезарь, словно сто чертей –
подземный ход прорыть к землянке жаждал,
чтоб лакомый кусочек в темноте
хоть надкусить, а может – и наесться.
От предстоящей неги просто млел.
Но вдруг разверзлись хляби поднебесья,
от паводка обрушился тоннель.
Понтифик от потери бился в корчах:
раз жертва где-то с племенем наяд,
то в связях стал предельно неразборчив,
гонял сенат и мучил всех подряд.
………..
Был заговор патрициев искусен,
«Убить царька» - вердикт неотвратим.
Зачем правитель, если только гуси
спасти способны вечный город Рим.
«Атас!» оральным криком протрубив,
И в результате победили наши –
Не варварский французский коллектив.
А странно, да? Подняться против ГАллов!
Они ж родней гусиному «га-га»,
Но героизм гусиных генералов
Позволил Риму одолеть врага.
Вот все смеются: «Жили у бабуси…».
Но прозревая времечко «фютюр»,
Из прошлого отмстить решили гуси
За «фуа-гра» и прочий куафюр.
Вповалку граппой перебита стража,
Храпит ее глава майор Марцелл.
Но гуси бдили и не ели даже,
Чтоб злее быть на пару децибел.
И вот, когда враги торжествовали,
Уже почти вскарабкавшись на пик,
Они внезапно так загоготали,
Что варваров поставили в тупик.
Известна миру важная подробность:
Что гуси гоготали нотой «до».
Летят от неожиданности в пропасть
Прародичи гурманов из Бордо.
Владыки Рима с этих пор и дале,
Еще довольно много древних лет,
Развратничали, ели, пили, спали,
Сжигали город и окрестный свет.
Домициан из них был не последний,
Хотя не худший, честно говоря,
Как мог, он строил Рим тысячелетний,
Как мог, другие страны покорял.
Казнил кого попало, домогался
И святость нравов насаждал при сём.
Короче, если рассуждать по-галльски,
Домициан был тем еще гусём.
Весталок он закапывал охотно,
Им с радостью приписывая блуд.
Ах этот странный, странный Рим животных,
Тебя твои владыки не спасут.
Любезный Луций, я тебе однажды
уже писал похожее письмо -
о диких суевериях сограждан.
Воюю с этим где-то год восьмой.
Но им вдолбить - что на болоте сеять,
сгниёт зерно, а выживет дурман.
Недавно был на играх в Колизее,
так наш «божественный» Домициан,
едва увидев стадо носорогов,
пришёл в такой восторг, что повелел
медаль оттиснуть в честь четвероногих,
шалея от изящества их тел
и грациозной поступи, как видно.
Лукреций прав: в умах - всесильна дурь.
Она и нормы утверждать подвигла,
смотря на аппетит священных кур.
Ох, а жрецы во время луперкалий
(когда ж проказа злобный клан разъест?!)
настолько безобразно развлекались,
терзая плоть еще живых существ,
что пробудился в ярости Везувий.
Погрязли в предрассудках плебс и знать.
Должно быть, поголовно все безумны…
А если вспомнить про декрет «Весна»,
который был единодушно принят
в разгар второй Пунической войны:
закланию подверглась вся скотина,
хоть Марсу трупы-жертвы не нужны -
раз недруга вознаградил победой.
Наверно, ржал как лошадь Ганнибал,
разбив войска. Но уцелело кредо.
Не знаю сам, чего я ожидал.
Число бессмысленных убийств бессчётно.
Вельможам наплевать на высший суд.
Да, Луций, в Риме - логово животных,
его ни Рем, ни Ромул не спасут.
Любезный Гай, мой друг по детским играм,
Ты знаешь Риму преданность мою.
Не дам я спуску ни слонам, ни тиграм,
И львов во имя Родины убью.
Будь славен наш бессмертный император,
Великий полководец и поэт!
Да будет с ним не надобен вибратор
Его жене еще немало лет!
Но я отвлекся. Гай, ты, верно, помнишь,
Что с нами в детстве иногда играл
Противный Кассий, тощий, как покойник.
Его отец, изменник генерал,
Что был отправлен к бешеным медведям
В свой лебединый, в свой последний путь,
Был ими до последней кости съеден,
Осталось только кобчика чуть-чуть.
Однако, перед тем, как стал он Вискас,
Успел внушить он сыну ряд идей.
Ты разберешься, Гай, ты гений сыска,
Ты колешь и животных и людей.
Так вот. Недавно мне письмо приходит,
И в том письме постыдные слова
О государстве, праве, о народе,
О том, что Рима тухнет голова.
Он издевался над Домицианом –
Мол, носорог Божественному мил.
Не хочет ли сказать он вражьим странам,
Что в Риме император – зоофил?
Он возмущался жертвоприношенью
В разгар Второй Пунической войны.
Знать, по его предательскому мненью
Должны быть в жертву мы принесены?
Не звери – мы! Простые патриоты,
На чьих плечах стоит великий Рим!
Я понимаю, у тебя работы
И так полно. Но не заняться ль им?
Вся эта жалость к матушке-природе,
Злость к аристократическим слоям
Посеет в нашем доблестном народе
Невидимый, но гибельный изъян.
Не время распускать по свету сопли!
Так жаждут нашей слабости враги.
А кстати, из меня министр торговли
Хороший выйдет. Только помоги.
Письмо я это в двадцать два конверта
Вложу и запечатаю его.
Гай, друг мой, слушай, как там твоя Керда?
Все говорят, что ты ее…того…?
Мой милый Гай, большое беспокойство
меня терзает. И не первый день.
Знаком ты с братом, с ним обычно просто –
читает книги, не ища чудес
ни в них, ни в жизни – реалист по сути,
к тому же образован и умён,
не мается от злоязычных «вздутий»
и в целом, чтит порядок и закон.
Поэтому ничем не объяснимо
вторжение судейских в особняк,
Устроен обыск. Значит, чья-то мнимость
уже пустила корни. Скверный знак.
Откуда ветер дует - знаешь лучше,
раз надлежащей властью облечён.
Но кожей чувствую - причастен Луций,
двуличный «друг», завистник. Кто ж ещё?
Давно пыталась Кассию внушить я:
наперсник детских игр - чрезмерно зол,
а деликатность - белой нитью шита.
Но говорить с глухим - какой резон?
Хотя причина мести мне известна
(банальна, вечна - так считал Тацит)
Да, ревность – брата выбрала Селеста.
Любым путём желает разлучить.
И улучив момент – ножом бьёт в спину.
В ходу, наверно, старый арсенал:
неверность цезарю, богам, отчизне
и… наш отец – несчастный генерал.
Я б сомневалась, кто источник бедствий,
но Кассий сам напомнил про письмо,
написанное в день богини Весты,
в котором недруг перечень крамол
легко отыщет, ложно истолкует -
поди, пути поддонков просчитай!
Надеюсь, на безнравственность такую
не поведёшься, благородный Гай.
Патриотизм - затасканное слово.
Используют его, как щит и меч.
И, подчиняясь внутреннему зову,
стремятся дефиницию облечь
в ту мыслеформу, что, увы, привычна,
у некоторых это – оговор.
Но высший суд учтёт повадки бычьи:
топтать порядочных людей – позор!
Он не просил верховный пост в торговле?
Всему своя цена, любезный Гай.
На беспринципных ценник установлен…
Подумай трезво, а потом решай.
Любезной Юлии от преданного Гая
Привет. Привет. Привет. Привет. Привет.
Как радостно мне снова, дорогая,
Читать твой почерк через столько лет.
Да будет здрав великий император!
Да сгинут его подлые враги!
Для этого я суечусь, как атом,
Пятная вражьей кровью сапоги.
Я помню все: как мальчика-плебея
Привел к себе в квартиру генерал
И я стоял, потея и робея,
И от смущенья, как свеча, сгорал.
Ах, среди вашей роскоши бесценной,
Средь генеральских боевых наград
Я был потешен, как артист, со сцены
Нечаянно упавший в первый ряд.
Остался я несчастным сиротиной,
Когда кортеж папаши твоего
Родителей моих размазал спины
По замощенной римской мостовой.
Еще тогда, увидев это диво,
Стою себе – не плачу, не кричу
И понимаю: эдак жить красиво
По вкусу мне. Я тоже так хочу.
Несутся кони. Всадники надменно
Оглядывают сверху хлипкий плебс,
А я среди родителей смиренно
Выпрашиваю счастье у небес.
Отчаянный какой-то подхорунжий
Хотел копьем проткнуть глаза мои,
Но генерал, случайно обернувшись,
Меня увидел – в пене и крови.
И пожалел. Тут надо быть правдивым –
У твоего отца была душа.
Он взял меня к себе. Я стал счастливым.
А ты уже тогда так хороша
Была, собой девчонок затмевая
Из самых выдающихся семей,
Что стала шевелиться плоть живая
Во мне с тех самых незабвенных дней.
Твой папа воевал за земли чехов
И, покорив тех варваров орду,
С триумфом он в наш вечный город въехал
И в нем распространил чехчехарду.
Подобных игр не знал наш дивный город,
Хотя и в развлечениях погряз -
В борделях, пабах и домах игорных
В нем нагло разлагался высший класс.
А мы…ну что с нас взять, скажи на милость –
Юны, невинны, вместе пятый год.
Ко мне спиной ты стройной становилась
И наклонялась медленно вперед.
О да, чехчехарда! Какие штуки
Детей ты заставляла вытворять!
Я нежно клал тебе на спину руки,
А прыгать не хотел. Хотел стоять.
И ты как будто в том не возражала,
Но видел я, бледнеющий с лица:
Ты под руками Луция дрожала,
А подо мной – зевала без конца.
И я ушел, не мог я быть не первым,
Но уходя, поклялся навсегда,
Что будет крут и лих мой рост карьерный,
Который вновь введет меня сюда.
И станешь ты моей неотвратимо,
И весь твой дом да перейдет ко мне.
И встанет сын плебея среди Рима,
Как среди плебса воин на коне.
Женился я на Керде, дочке Неро -
Уродлива, как старая метла,
Но Неро в чине обер-офицера
В секретной службе Рима шил дела.
Я стал портным (ты понимаешь шутку?) -
Кроил и шил, строчил и вышивал.
И тут в одну свободную минутку
Я взял и вспомнил: как там генерал?
Ты поняла? Все было неслучайно -
Придумано предательство его.
И я, от счастья свистнув словно чайник,
Отметил небольшое торжество.
Затем отправлен в путь был мною Неро,
А я уселся на вакантный стул,
Ах жизнь моя - развратная гетера,
Снующая меж цезарей и сулл.
Совсем недавно я лишился Керды
(Ты понимаешь этот мой намек?),
А я ведь у нее был самый первый,
Да и последний в печке уголек.
И вот готов к финальному удару,
Мне подлый Луций здоров помог.
Коль ты согласна мне составить пару,
Мы Кассия отпустим под залог,
Затем, поверь, свидетели найдутся,
Что брат твой свят, как главный римский бог,
Затем за оговор заплатит Луций.
Так что? Тебе по нраву сей итог?
А если нет – увы, бедняга Кассий
(Аж слезы побежали по щекам)
Невинно убиенных сонм украсит
И спляшет с ангелочками канкан.
Хвала богам! Письмо! Живи, не бедствуй
и будь благословен, старинный друг!
Польстило мне, что помнишь наше детство.
Да, мир не видывал таких хитрюг,
какими были в поиске потехи.
Умели из-под носа наших нянь
стащить оливы, финики, орехи,
чтоб забросать гостей. Тогда унять
проказников не мог бы даже цезарь.
Сейчас соображаем - что к чему,
хотя былая дерзость не исчезла.
Давай вернёмся к твоему письму.
Читала многократно, сбита с толку,
пытаясь рассмотреть и так и сяк
твои слова про Керду, недомолвки,
но поняла, что предлагаешь брак.
Добрейший Гай, а как же Марк Аврелий,
любимый мой супруг, отец детей?
Их пятеро, шестого ждём в апреле.
И мужа знаешь ты с младых ногтей -
всегда учтив, прекрасно образован,
добряк, философ… В общем, эталон.
И вопреки придумкам пустословов,
огнём сражений дважды опалён –
в походе против хаттов и при Форте.
В анналах упомянут. И ничто
не сможет репутацию испортить:
известно – возвращался со щитом.
А нашего великого владыку
ловили на бесчестности не раз.
Частенько требовал за пленных выкуп.
И оказалось, что давно увяз
в мошенничестве, словно муха в супе -
за пленных выдавал своих рабов.
Доказывал другим, что неподкупен,
а мздой забил отсеки погребов.
И не советуй мне быть осторожней.
Тиран извёл поборами народ,
пиная всех и каждого. Возможно,
забыл, что рыба не с хвоста гниёт?
Не лишним будет и тебе подумать –
как бы в глазах достойных не упасть.
Спишу шантаж на солдафонский юмор.
А если нет, то лучше, право, казнь.
Любезной Юлии от солдафона Гая
Привет. Привет. Привет. Привет. Привет.
В письме ты совершенно не такая,
Какой была ты рождена на свет.
Да будет император долговечен!
Да с ним пребудут меч и мастерок!
А мы ему свои подставим плечи,
Чтоб он на них облокотиться мог.
Так вот. Я помню: в те былые годы,
Когда неповторим был твой анфас,
В тебе уже предчувствовались всходы -
Ты мухлевала втрое больше нас.
Ты побеждала в карты, в салки, в шашки,
В лапту, чехчехарду и волейбол,
Как мы рыдали с Луцием, бедняжки,
А иногда сосали валидол.
Твое коварство также за обедом
Давало выход, лезло напролом -
Съедала ты и порцию соседа,
И блюда всех сидящих за столом.
Брала ты тихо деньги генерала,
А говорила, будто это мы -
Мне генеральской плеткой раздирало
Бесценные техасские штаны.
И чтобы так, как ты сейчас в письме вот,
Предстала идеальной предо мной?
Притворщица! Закидываю невод,
Вытаскиваю с будущей женой.
Не зря служу давно в секретной службе,
Я изучил дотошно жизнь твою.
Твой главный довод – это многомужье.
Как говорится, «мультиайлавью».
Отвечу так: когда ты дашь согласье,
То муж твой соскользнет с лица Земли
И я к тебе с небес червовой мастью
Небрежно упаду, моя Юли.
Мне кажется, французские акценты
Секреты слов вскрывают, как ножи -
Мы в твоего юления концерты.
Въезжали, как машины в гаражи.
Да только ль мы? Несчастный Марк Аврелий -
Герой, боец, философ и мудрец.
Не понимаю, как он мог поверить,
Что вашей первой дочке он отец.
Три месяца со дня совокупленья,
К тому же чернокожая была,
Я пережил такое изумленье,
Что стал икать, как родственник осла.
А как он мог поверить во второго –
Ведь тот был просто вылитый Спартак,
Что ты ему поведала такого,
Что он не разорвал с тобою брак?
Твой третий сын родился от вандала,
И потому был нравом он в отца,
Он разрушал по жизни что попало,
И Марк Аврелий резко спал с лица,
Но все же верил! Верил он в отцовство,
Твое юленье сложно раскусить -
Он малышам давал ночами соски,
Он им стихи пытался сочинить.
И вдруг ты тройню принесла от дака,
Введя его в нон-стоп твоих проказ.
И только тут твой Марк сказал: «Однако»
И что-то заподозрил в первый раз.
Вот твой геном – и лжив и лицемерен,
Вот твой бином – «живи себе и лги».
Ты знаешь, дорогая, я уверен,
Что мы с тобой по жизни – сапоги!
А пару из сапог сложить несложно,
Друг другу мы прекрасно подойдем.
Мы в поцелуе обоюдной ложью
Измажем наши губы и споем.
Конец письма шокировал до жути:
«Уж лучше казнь». Рискуешь не собой.
Пусть Марк воюет, Юлька шашни крутит,
А Кассий платит светлой головой?
Но я клянусь убитой мною Кердой,
Что если ты мне, стерва, дашь отвод,
То очень скоро где-нибудь в Палермо
Как солнышко взойдешь. На эшафот.
До новых встреч, Марин)
http://litset.ru/publ/27-1-0-15428