«Во дворце заговор. Боже, как мерзко
ждать неизвестности в дальних покоях,
видеть, предчувствовать,
знать, но не верить
до самой последней минуты…»
© Йовин

Рассвет вгрызается в паутину ночных кошмаров и пьяных бредней.
Внутри устало бормочет циник:
«Иди, лови его… Вдруг — последний?»
Да, если…
там, в пустоте, не будет атласной кожи зелёных яблок,
глухого плеска воды в запруде, самозабвенных концертов жабьих…

А сад встречает прохладным ветром — жасминным, розовым и вербенным.
И тянет, словно в смешных сюжетах,
заплакать,
спрятать лицо в колени.
Тревожный шелест провидцев-листьев — далёким шумом над лобным местом,
где — раз предавший — с улыбкой лисьей мятежный братец готовит месть мне.
И до озноба, до жути — слушать, как, переспевшая, где-то рядом,
сорвавшись с ветки, упала груша, напомнив стук о помост дощатый.

Песчаник жёлтый ведёт к калитке.
Над кромкой моря, кроваво-блинный,
до половины поднялся слиток, свинцово-серый полил кармином,
и волны гладят пологий берег, белёсой пеной пятнают скалы…
А ведь недавно мечтал и верил,
а ведь стремился,
а ведь искал я.

Огонь костра саламандрой пляшет, сражаясь с каменным окоёмом.
Тоской навалится сон вчерашний —
когда ещё не…
когда вдвоём мы,
когда улыбкой, а не оскалом любое утро под солнцем зреет.

Чем — ядом, плахой, шнуром, кинжалом — приветишь, братик?
Решай скорее.