На крыльце моём плачет ветер:
«Впусти меня, здесь так холодно!
Я слышал, что ты поэт.
Если так, ты меня не прогонишь.
Быть может, ты именно тот,
кто падшую мою душу
напишет пылающим золотом
на свитке своей печали?»

Что ж, входи, ветер, будь моим гостем.
О, как же ты истрепался
и запутался окончательно
в извивах надежд и мечтаний!
Что с тобою? Нежные радуги
детских сказок в твоих глазах
сплетаются с тёмною страстью
вечно голодного волка.

Эх, ветер! Вспомни, когда
в последний раз целовал ты
лепестки расцветающей радости,
прильнув к своему отражению
в реке иль осенней луже?
Помнишь ли, кто ты такой?

То росой утоляешь ты жажду -
волшебными каплями грусти
с дурманных цветов весны,
то глотаешь солёные волны
и выплёвываешь ураганы.

То ты веришь спокойствию осени,
что вычёсывает гребнем солнца
из гривы твоей непослушной
колтуны ночного тумана
и звёзд угасших репьи,
то борешься с дубом столетним
и руки ему ломаешь,
потому что тебя он не любит,
то, рыдая, к груди прижимаешь
одинокий кустик в степи.

То, внезапно застыв, любуешься,
как хрустальные души кузнечиков
по вечерним скользят паутинкам,
то ловишь сачком луны
бабочек тайных желаний,
то клянёшься зиме, что в мире
нет ничего красивей
вечернего трепета мака
и слаще улыбок той розы,
что в руках твоих отцвела...

Неужели ты всё ещё видишь
ту увядшую тень, чей запах
мёртвыми лепестками
падал на первый снег?

В горле твоём застряла
давняя горечь рыданий,
и песни твои похожи
на стоны бездомного пса.

А помнишь, как ты молился
богу, которого сам же
и выдумал в виде горы,
неизменной и неприступной?
Но он ответил тебе
молчанием, долгим, тягучим
как из мрака текущая память,
и только слышался шорох
кометы, метлою лучистой
сметающей с неба кости
и перья молитв, разбившихся
о закрытые двери рая.

И тогда ты нашёл отшельника,
что бежал от собственной плоти
и от детских своих кошмаров.

И плакал ты, видя, как он
приникает пугливой душою
к пересохшим сосцам пустыни.

И раскрыл он перед тобою
красивый бред о бессмертии
и бесконечной радости,
уготованной только ему.

Ты поверил и стал ему братом
и товарищем по отчаянью,
но умер он, так и не ранив
тоски твоей перезревшей,
и так из неё и не хлынуло
в его сердце твоё вино.

А что было дальше? Ты помнишь,
как гулял ты по зеркалу озера,
не давая уснуть кувшинкам,
и срывал с рыболовов шляпы,
а потом вдруг, вытерев слёзы
охапкою жёлтых листьев,
садился на ветви ольхи
и играл с задумчивым месяцем
в шахматы облаков...

Но снова, гонимый жаждой
и неутолимою болью,
мчался на край вселенной,
где целовал строптивое,
ненасытное тело моря
и листал поэзию волн...

Как часто безумным цыганом
ты искал небывалой свободы.
Сколько раз ты бился о скалы
и сталкивал между собою
туч ненавистные глыбы,
чтоб молнии рассекли
твоё неуютное тело,
откуда вышло бы сердце
на берег лесной речушки,
счастливое, как ребёнок,
и свежее, как рассвет...

Но всё напрасно! Как часто
я видел тебя бессильным
созерцателем листопада,
качающимся на сухой
травинке... Ты заблудился
в чужом, пугающем мире.

Неужели ты так и не встретишь
того, кому можно доверить
бесценные свои слёзы?
Неужели тебе не позволено
стать простым, спокойным дыханием
любви, доверчиво спящей
на плече осторожной ночи?