***
Как же я люблю хорошее кино! Такие фильмы, которые смотришь и думаешь: только бы еще подольше, только бы не кончался… А потом выключаешь плеер или выходишь из кинотеатра и еще несколько часов прокручиваешь в голове самое-самое…

Конечно, дома смотреть комфортно: мягкое кресло или диван, холодильник, опять же, неподалеку, и на «Паузу» нажать никакого труда не составит. Но в кинотеатре зато большой экран, и звук «долби», и «3D» — для разнообразия… Люблю смотреть практически в пустом зале, на дневных сеансах, в одиночку. Когда в темноте только я и этот экран напротив — с тем, что хотел показать мне режиссер. Если пустяк, дремлю потихоньку, но уж если настоящее, то идет прямо в душу. А когда в зале народ (пусть и немного), обязательно шуршание, шепоток, мерзкий запах попкорна — сопровождение для хорошего фильма оскорбительное.

И только однажды я нисколько не пожалела о том, что смотрела фильм в окружении пожалуй что и сотни человек (притом всё какие-то старички-старушки). Это было в «Иллюзионе» на просмотре «Серенады "Солнечной долины"», в абсолютной тишине — той, когда понятно: ловят каждое слово. И вот когда оркестр Глена Миллера на экране заиграл «Поезд на Чаттанугу», весь зал зааплодировал — никогда ни до ни после мне не приходилось такого видеть, даже на кинофестивалях. Конечно, я к аплодисментам присоединилась, почувствовав причастность к настоящему искусству, которую могу разделить с совершенно посторонними людьми. Необычное для меня ощущение. Просто расцеловала бы всех этих старичков и старушек.

***
На эскалаторе в метро передо мной женщина с ребенком. Мальчишка вопит:
— Не хочу, не пойду! Гадость твой садик! Гадость!
Молодая мама (ей на вид не больше 25 лет) — спокойно, но внушительно:
— Следи за своей речью! Я тебе сколько раз говорила: следи за своей речью!
Вот именно так, слово в слово! И не на публику, как можно подумать, публики там в это время не было, — просто разговор на двоих.

Мальчишка сразу замолчал, и остальные пару минут так и ехал молча. Сошли с эскалатора, соразмерила. Оказывается, парень ростом чуть выше коленки матери, то есть ему года три от силы. Но каково воспитание! Никаких вам сюсюканий, все по-взрослому! Мне понравилось.

***
Москва — город контрастов. И контрастов не только между людьми или, там, зданиями…

Раннее утро. Иду по улице, задумавшись о своем. Вдруг слышу очень невнятное:
— Девв..ушка, а гг..де тут Ссс…окольн..ик..ки?
Поднимаю голову — мужик лет сорока, пьяный в стельку, в руках бутылка пива. Одет прилично, но на джинсах, пониже поясной пряжки, огромное мокрое пятно.
Переспрашиваю:
— Что?
С усилием и ехидной усмешкой (типа, ну ты тупая…), по слогам:
— Со-коль-ни-ки!
— Вам к метро нужно?
— Ну да!
Объясняю, как пройти. Он, с галантным полупоклоном:
— Сенькью вери мач!

Я в ответ тож по-аглицки, вроде «не стоит благодарности». А про себя добавляю: штаны бы лучше переодел, ироничный ты мой, — тем более в метро идешь, в самую гущу толпы города контрастов.

***
В подземном переходе слепая девушка поет романс. Сидит на складном стульчике и держит на коленях магнитофон, с музыкальным сопровождением. То ли акустика в подземке особая, то ли Господь ей и вправду дал необыкновенный голос, но звучит это просто потрясающе: «Не уходи, побудь со мною…».

Мое тело споткнулось и замерло, а душа рванулась к концу тоннеля, чтобы вылететь из бетонной трубы перехода и воспарить к небесам.

***
Однажды я стала невольным свидетелем разговора двух школьников. Точнее, школьника и школьницы, лет эдак по девяти от роду. Мальчик, конечно, рисовался перед девочкой, цветисто повествуя о своей любви к русскому языку и литературе. Поэтому я и прислушалась (впрочем, он говорил громко, на весь троллейбус, нисколько не смущаясь).

Так вот, подробно рассказывая о том, как он писал сочинение о домашних любимцах, мальчик с явной гордостью от собственных познаний сказал: «А закончил я сочинение вот так: Домашние животные — это наше всё!».

Не знаю, чему и по каким правилам теперь учат в школе, но в этот момент где-то в пространстве мне послышался явственный шорох. Потом поняла: Пушкин в гробу перевернулся.