Хлопнули ставни. В пурпуре туч васильковых соломонятся мцыри и дервиш. Сто миллионов лет – твоей или нет – покорной слуге тоже нечем заняться. Верстали, читали, гнули мои страницы, словно подковы, с тех самых пор, как курицы засветились в яйцах, –
мцыри и дервиш.
Оставим в покое кур. Давай кофейку, пока спор их равен и ровен. Ты уже мелешь? Гуд. Играет ранний Бетховен, музыка славит принцип свиданий вслепую. Будущее приоткрыто: ты оседлаешь пулю и, как барон Мюнхгаузен, полетишь к Луне. Слышишь, бегут
к тебе потенциалы героев твоих романов? На музыкальной паузе, оптимистической ноте – кофе соломонит во мне, призывает: не нойте, стройте лодки любовные, не строгайте гробы, и с наслаждением бейте посуду, старинные чашки и блюдца! Что – о Маяк, что разобьётся о быт. Хоть напоследок узнаете как смеются
мцыри и дервиш!
Ты куда-то спешишь? Успеешь помолиться, покаяться, заплыть за рубеж, межу, и потеряться. Тенью моей остановись у причала. Время твоё – каракатица – к яйцам и курам катится, возвращаясь в начало,
в котором слабые рвали подковы, сильные читали мои страницы, в пурпуре туч васильковых спорили соломоновы лица, вечности обновляя грани.
Сто миллионов, послушай, сто миллионов лет, среди клонов и копий икон я брожу по этой Земле, пью кофе.
