Начало
http://litset.ru/publ/9-1-0-62857

Дерижабльсон дома

Когда Дерижабльсон прилетел в Мурром к родителям, Баба Яга и Змей Горынович обрадовались без меры. Они, вишь, уже и не чаяли видеть сынка даж в среднесрочной перспективе. Змей перекувырнул женину ступу вверх дном и стал на ней наигрывать, как на тамтаме, Баба в пляску пошла с метлой, одним словом – потехе час, а то и больше времени.
- Растут дети, - выдохнула Яга, выкинув последнее коленце пляски и отдышавшись после него.
И вправду, возмужал Дерижабльсон, нет, внешне все такой же – румяный, улыбчивый, а что-то в нем возникло новое, какой-то, сказать, стержень жизненный. Да и то, много чему научился за короткое время в Стеклогольме, много каких жизненных нюансов познал, одно пребывание в погребе с колбасами да рыбой копченой таково благотворно сказалось, про другие вещи и говорить не будем. Округлился мальчик, раздался, пришлось отцу даж другой пропеллер на него ставить, помощнее.

Но – любовь родительская слепа. Да и соскучились Яга со Змеем по сыну невероятно. И вышло так, что стали они Дерижабльсона баловать. Да это и понятно – они же с ним с момента рождения не нянчились. Как улетел он с еропорта в Стеклогольм, так его и не видели. Понятно дело – родители молодые, хотелось для себя пожить. А теперь, как с мига расставания медовый месяц прошел, стали они себя корить, что сыну ласку с нежностью и уходом до сих пор не явили. И начали они его оглаживать да ласковыми словами величать, да потчевать заячьими почками, да печеньем с тресковой печенью, да гусиными жареными гузками, да все это в кровать подавать, а утром не будили вставать. Короч, обленился Дерижабльсон, мал еще был, силы воли – как домашняя черная кошка Травиата наплакала, вот стержень жизненный из него и выпал. И хоть выпал со звоном, а попробуй найди. Дерижабльсон без него сразу себя негативно стал самочувствовать, словно как из конструкции главный винтик вылетел. Вялый стал, сонный, как артерия. Прям сам забеспокоился, заругался на родителей:
- Видите, до чего ваше слепое чувство меня довело? До не пойми чего!
И главное, непонятно, кто же его слямзил? Баба яга какая другая, аль змей другой аль еще какое существо такого же вида? Так мать с отцом крестятся-божатся, что не может такого быть.
- Мы, - гутарят таково убедительно, - всех наших как облупленных знаем, не могли они, ручаемся за них и сразу на поруки берем, если что.
С того момента понял Дерижабльсон, что хватит есть в постели без меры и стал пищу принимать только за столом. И вставать начал рано, делал лётную зарядку, то есть экзерсисы для крыльев, гантелечки приподымал. И ваще – стал вести себя круто, сказать, жестко, и не дозволял себя оглаживать родителям излишне.

Однажды полетел Дерижабльсон гулять над мурромской пущей. Перелетел ее всю и оказался над лугом, посреди которого стояла хата, а рядом коза паслась и с аппетитом лакомилась сочной травой-муравой. Тама еще и колокольчики росли с клевером, так она их тоже подчистую. Глаза от наслаждения закатывает, мекает оптимистически, и видно по ней, что жизнь у ней заладилась и, прямо скажем, удалась. Спустился Дерижабльсон пониже, подошел к козе, улыбнулся, челку животному погладил. Вдрух смотрит – а коза-то к колышку привязана. И колышек странный какой-то. Не деревянный. И не из другого материалу. И неожиданно узнал мальчик в энтом колышке свой стержень жизненный! Тута старик идет, козий хозяин.
- Хелло, дитятко!
- И тебе того ж. А скажи-ка, дед, где ты сей кол взял, из какой осины выточил? – спрашует мальчик таково хитро, чтоб деда на слове поймать.
- Правду сказать, сынок, не точил я сей кол, а нашел его возле избухи Бабы Яги и Змея Горыновича. Шел себе мимо, слышу звон, опустил глаза в землю и увидел. Да я и тебя поблизости наблюдал.
- А как же энто случилося, что я тебя не сприметил? Что ж ты, эдакой дед, не толкнул меня грубо, не сказал, что стержень нашел? Я знаешь как без него мучился все энто время?
Так откель мне ведать, что он из тебя стартовал? А не видел ты меня очень просто почему – до того ты изнежился в родительских ласках, что перестал вокруг себя следить, все думал, что за тебя папа с мамой за всякой мелочью наблюдать будут. Коль так и дальше продлится, из тебя еще много чего выпадет и сгинет в безвестных руках и карманах.
Поблагодарил Дерижабльсон старика за мудрость и к родной хате полетел уже со стержнем.
- Пора в дорогу, - думает, - а то я здесь и правда расслабился до неприличия.
Попрощался с родителями по-хорошему, сказать даже, нежно, пообещал писать при случае, если почтовый бокс подвернется, и улетел.

Как Дерижабльсон учителя обезватрушил

А в Стеклогольме, как Дерижабльсон смылся типа в творческий отпуск в Мурром, Гигантику стало так нерадостно, что он мгновенно забросил все школьные предметы. Далеко забросил, то есть прям от расстройства запулил из окна все учебники. «Химия» вступила в промеждудействие с воздухом и выпала цветным кислым дождем, «Арифметика» распалась на цифирки, которые стали с дикой скоростью слагаться, отниматься, множиться и дробиться, в результате чего получилось совершенно беспонтовое число сорок восемь, «Астрономия» вышла на возлеземную орбиту и начала там вращаться, лихо увертываясь от беспутников и космогонавтов, а «Стеклогольмский язык» застрял в ветвях дуба и оттуда дразнил собой проходящих горожан.
А надо сказать, что в школе учителем Гигантика по стеклогольмскому языку был такой Изяслав, кратко Изя, ворях по происхождению, а по содержанию глубокий, но алчный человек. Он втемяхивал деткам в головы, что его предмет самый главный на свете и без него они не станут достойными гражданами, и «это еще мяхко сказано». «А моя задачка, - пояснял он, - неусыпно поддерживать вашу вялотекущую миллиграмотность хотя бы на подлежащем уровне!»
Дети не испытывали к Изе никакой любви. Да и уважения почти тоже. Но регулярно его опасались, потому что при первом удобном случае он сообщал родителям учеников о том, что их детки позорят звание несовершеннолетних граждан Стеклогольма и что если, мол, «вы и дальше будете пренебрегать святыми обязанностями по выращиванию, то я уж и не поручусь, в каком, иронично говоря, прекрасном будущем мы окажемся спустя двадцать, ну тридцать два года максимум». Высказав этот аферизм, он обычно крутил головой, поднимал в небо средние пальцы обеих рук, как бы подчеркивая важность сказанного, и уходил, оставляя родителей в чувстве вины и раздумьях.

Каждый второй день после уроков Изя требовал от класса приходить в его какбынет после занятий на, как он выражался, тренировку диктатуры. Заключалось это в том, что он диктовал детям мощные, как он шутя называл их, текстилЯ на тему счастливой детской жизни в Стеклогольме.
Длилось это несколько часов, и когда они истикивали, дети буквально мало что соображали и хотели есть, в то время как Изя был бодр и весел.
Перед энтими тренировками он шел в находящуюся рядом со школой пекарню, накупал там большой пакет ватрушек, которые он любил больше всего на свете, и во время диктатуры ел горячее блюдо, одурманивающе пахнущее свежими тестом и творогом. При этом он строго и почти искренне струнил над ребятами, говоря, что «вот когда вы станете настоящими гражданами Стеклогольма, вы тоже получите право есть ватрушки с творогом, когда вам вздумается, а пока вы делаете в текстилЕ две пунктуационные ошибки, даж и не претендуйте на такую роскошь». Дети, конечно, доносили об такой методе обучения родителям, но влияние Изи на городское перенаселение и местное заправительство было так непереносимо, что нихто не хотел с ним вступать в контактные и бесконтактные бои. И даж втерся Изя в таковое доверие к тамошнему городскому заглавному минимистеру и его подминимистерью, что те даж указ высидели: «Не обзволяется родителям, чьи младшие подколенья не посещают диктатуры учителя Изяслава, присутствовать на берегах Ботанического залива, предаваясь тама размышлениям и релаксейшн. Их детям також».
А это было для стеклогольмцев самое суровое наказание. Еще когда только начался сыспокон веков, появилась у них обвычка к этому делу. Любили восседать на берегу залива и в море взгляды вонзать, волнованьем его любоваться, умиротвореньем умиляться, о жизни и работе мыслить, любовью заниматься. Поначалу делали все это в мамонтовых шкурах, а поступенно, для удобства, когда мамонты совсем на нет сошли, стали сидеть, как в старо время определяли, в кунштюмах. Разбили для удобства на берегу залива сад, загнали в землю семена обычные и ручно- и диковинные, приходят, прижмутся спиной к растениям и занимаются тама думательным процессом и прочим. Жентельманы к благородному древу желудуб традиционно приникали, леди - к экзорцистическому древу бао, влюбленные, понятно, к поднебесному древу секс-воя, семьи в полном составе – к пушистому мехсиканскому типа-рису. Были и чудаки, которые в энтом плане семейство пасленовых уважали аль тама – кукурусакуру-кустарник, но то были эстеты, и над ними прочие подсмеивались. И велось так уже сотни, сказать, тысячи лет и вот – каково это было прервать? Нет, уж лучше пусть Изя ихних деток донимает, ничево, главное, в жизненном разнопорядке ниче не менять, а то мир ваще карабардакнется.
А в последнее время Изя совсем разворошился. Стал он учеников оставлять опосля уроков кажный божий день, а Гигантику, как худшему в последне время двоешнику, еще и на ночь задание давал. И не стало у мальчика житья прям никакого. Еще и родители пугали, что вот, мол, не получит он с таким уровнем опознаний в старости прозвание «Почтенный почетный гражданин Стеклогольма», то есть мало ему было Изи, так еще и собственные папа с мамой стали вести в его мозгах потрепотическую работу. И других школьников тож родители Изиными словами донимали.

Когда Гигантик рассказал о возникших трудностях прилетевшему Дерижабльсону, тот долго не мог прийти в себя от негодования, а потом стал срочно составлять план борьбы с Изяславом.
- Тут главное нам его обезватрушить! – заявил он, записал план на бумажке попунктно и стал его выполнять.
Первым делом он отправился к владельцу соседней со школой Гигантика пекарни Фрикадельсону и объяснил ему, что и как следует делать. Фрикадельсон был жентельман простой, склонный к разным анехдотам и капустникам. Как вполне веселодушный человек он терпеть не мог Изю
и с удовольствием одобрил план и согласился в нем соучаствовать.
Опосля Дерижабльсон велел Гигантику собрать в городском парке своих единоклассников и тщательно прообструктировал ребят на предмет их поведения в будущей ситуэйшен.

На следующий день Изяслав, как обычно, сообщил ученикам, что им необходимо остаться после уроков для тренировки диктатуры.
Напевая потрепотическую песнь, сказать, гимн Стеклогольма, под титулом «Нет чище эфира, чем наш Стеклогольмский эфир», на местном языке - «Эфферо но Стуклохольмёнгин ст’эфферо кристаль», он на одной из перемен отправился в пекарню «Фрикадельсон и пр.» за ватрушками. Гимн бодрил и вселял в него убедительный покой и ответственную уверенность:

Нет чище эфира, чем наш Стеклогольмский эфир,
С ним дышится так, словно легких у нас больше двух,
Когда вы не в силах отбиться от бед и непрух,
Эфир Стеклогольма впустите в свой внутренний мир.
Плечи все расправлены, планы все составлены,
Вперед, Стеклогольм, через тернии к звездам стремись!
Рты светятся улыбками, сон крепкий, но урывками,
Поскольку все время работают руки и мысль.
Эфир Стеклогольма, свежее тебя не найти,
Ты в свете один, все другие намного душней.
Цвети, Стеклогольм, становись с каждым днем все пышней,
Вдыхаем эфир твой все сутки с пяти до пяти.
Плечи все расправлены, планы все составлены,
Вперед, Стеклогольм, через тернии к звездам стремись!
Рты светятся улыбками, сон крепкий, но урывками,
Поскольку все время работают руки и мысль.

Ну и все в таком духе.
- Господин Фрикадельсон, мне два больших пакета свежайших ватрушек, как вы обычно делаете, - обратился Изя к владельцу пекарни, войдя в его заведение с гимном и прекрасным настроением.
Фрикадельсон чего-то помялся, почесал правый висок левой рукой, потоми поскреб другой рукой правое бедро и икру и вежливо отбрыкнулся:
- Видите ли, Изяслав уважаемый, в городе проблемы с мукой и творогом, потому вынужден с глубоким предскорбием открыть тайну, что ватрушек сегодня нет.
Изя побледнел, для него это было полное сокрушение желаний.
- А чего есть? – шепотом спросил он.
- Да ничего и нету, только немного ерунды на непростительном масле осталось, но на вашем месте я бы ее не брал. Даже я, пекарь-производитель, не могу с полной несомненностью сказать, из чего она сделана. Короч, из подручных средств. Да вы завтра загляните, к тому времени мучной перебой финиширует, вставную челюсть даю.
Изя беспокойно вышел из пекарни. Что-то подсказывало ему, что, несмотря на глубокую потрепотическую закалку, он вряд ли проведет диктатуру без еды. Угнездившийся в нем червячок требовал, пусть пока и тишайшим шепотом, чтоб его заморили, причем желательно ароматной ватрушкой.

Когда по окончании занятий Изя пришел в свой класс, все ученики, аккуратно причесанные и умытые, слаженно восприветствовали его громким: «Да цветет и пахнет родной Стеклогольм!», причем не формально, а - очевидно и ушеслышно - искрене и от всех сердец. Изя удивился, обычно никакого энтузиазма при произнесении приветствия он от детей не наблюдал.
- Да цветет и пахнет, и мы с ним! – традиционно ответил он. – Видите ли, юные и пока недостойные и неуважаемые граждане нашего города, я проанализировал ваши последние работы и пришел к такому выводу, что даром наши диктатуры не проходят и вы начинаете приближаться к тому, чем я хочу вас видеть. В связи с этом фактом я принял решение, что сегодня вы объявляетесь свободными от диктатуры и пойдете по домам. Провижу, однако, что возникший в вас искоркой потрепотизм пока не имеет устойчивый карахтер и исчезнет уже завтра, в связи чего завтра диктатура состоится как обычно после уроков!»
Эту хитрую декларасьон Изя обдумывал с тех самых пор, как узнал об отсутствии в пекарне ватрушек. Он был доволен своей находчивостью и планировал, раз уж севодняшний день высвобождается, организовать пламенный рандеву со своей знакомой, обольстительной и призывной, по его мнению, мисс Киссельброт, директоршей школы из городка Киссельбурх.
Выслушав Изю, дети не ответили радостными, как он провидел, воплями и не побежали сломя головы по домам, а остались стоять и, более того, хором выкрикнули:
- Дорогой учитель Изяслав! Мы просим вас не отменять диктатуру. Мы еще недостаточно потрепотичны и просим вас, нет, даже требуем, чтобы вы провели с нами занятие столько времени, сколько и обычно, чтобы сделать из нас настоящих граждан Стеклогольма!
Изя раскрыл рот от удивления, но делать было нечего, иначе вся его идея воспитания пошла бы прахом. Он неохотно сел за стол и начал диктовать «текстиль». На третьем часу занятия червячок вырос до размера удава и начал душить Изю изнутри, требуя ватрушек. Изя почувствовал, что гори оно все пропадом, но больше он не может. Он вдрух как никогда раньше осознал, что преподавание стеклогольмского языка и связанного с этим потрепотизма несовместимо с голодным желудком. Наконец, когда его закалка иссякла, он, забыв о детях и обо всем, выбежал из школы и понесся искать хоть какую-нибудь снедь. Неожиданно из соседней пекарни его окликнул Фрикадельсон:
- Изяслав уважаемый, муку с творогом завезли, заходите.
Изя влетел в пекарню, заказал три пакета ватрушек и набросился на них прямо у прилавка. Донести пакеты до столика – это уже было свыше его сил. Он ел и стонал от насыщения, наслаждения и прочих эмоций. Неожиданно он осознал, что вокруг как-то стемнело. Оторвав глаза от предпредпоследней ватрушки, он обнаружил, что озаборен толпой учеников, их родителей и репортеров с камерами. Он понял, что это крах.

На следующий день в ведущей газете «Правда Стеклогольма» появилась статья «Учитель меняет потрепотизм на ватрушки», которая положила конец карьере Изяслава. Ему пришлось перебраться в другое селение, где об этом случае ничего не слышали. Однако там он уже к теме потрепотизма не возвращался, а просто добросовестно и честно стал преподавать домоводство. Привлекательная директорша Киссельброт оставила его и еще долго говорила подругам, что «мой принц изменил своим жизненным принцыпам». Заглавного минимистера Стеклогольма сняли с должности за, как писалось юрисдикческим языком, «подгавкивание учителю Изяславу». Жизнь в Стеклогольме стала гораздо более светлой и радостной, горожане регулярно посещали Ботанический залив, прижимались спиной к флоре, раздумчиво смотрели в море и занимались любовью, а дети поступенно перестали видеть в кошмарных снах Изины диктатуры и расслабились, причем их знания по стеклогольмскому отнюдь не поплохели.

Ну а Дерижабльсон… Он стал героем города. Ему даж хотели дать памятную яркую ленточку «За обезватрушивание», но скромный мальчик предпочел остаться неизвестным и по-прежнему жил в хате Гигантика в подполе с ароматными колбасами и копченой рыбкой.