Начинающим [62] |
Учебники и научные труды [43] |
Психология творчества [39] |
Об авторах и читателях [51] |
О критике и критиках [42] |
Техника стихосложения [38] |
Литературные жанры, формы и направления [105] |
Экспериментальная поэзия и твердые формы [11] |
О прозе [45] |
Оформление и издание произведений [21] |
Авторское право [2] |
Справочные материалы [12] |
Разное, окололитературное [84] |
Главная » Теория литературы » Статьи » О критике и критиках |
Заметки о поэзии и критике Автор: Герман Гессе |
О хороших и плохих критикахОдаренный человек, родившийся для своего призвания, явление отрадное и редкое, таковы прирожденный садовник, прирожденный врач, прирожденный педагог. Еще большая редкость - прирожденный поэт. Он, быть может, кажется недостойным своего дарования, он, быть может, довольствуется своим даром, не воспитывая в себе верности, мужества, терпения, усердия, которые только лишь и дают таланту возможность творить, но всегда он чарует, оставаясь баловнем природы, всегда обладает дарами, которых не заменят ни усердие, ни истовые труды, ни доброта мыслей. Однако еще большая редкость, нежели прирожденный поэт, - прирожденный критик, то есть критик, который не из усердия или учености, не от прилежания и трудолюбия и не из партийной пристрастности, тщеславия или злобы воспринял первые побуждения к своим критическим трудам, а высшей милостью - благодаря природной остроте ума, природной способности мыслить аналитически, относиться к культуре серьезно и ответственно. Этот избранный высшей милостью критик всегда, наверное, обладает и какими-то личными свойствами, которые служат к украшению или, напротив, не красят его дарование, он может быть добродушным или злым, тщеславным или скромным, рубящим сплеча или уживчивым, может пестовать свой талант или пускать его на ветер, но он всегда превосходит критика, который только прилежен, только образован, - ибо ему дарована благодать творчества. История литературы, особенно немецкой, показывает, что прирожденные поэты являлись в мир чаще, чем прирожденные критики. Если вспомнить одну лишь эпоху от молодого Гёте до Мёрике и Готфрида Келлера, можно назвать десятки имен, и все это истинные поэты. Меж тем период от Лессинга до Вильгельма Гумбольдта уже менее богат значительными именами. Но если народ может обойтись без поэтов, что, по трезвом размышлении, очевидно, если поэт представляет собой исключительный или редкий случай, то развитие прессы привело к тому, что критика стала устойчивым институтом, профессией, неотъемлемым фактором общественной жизни. Есть ли спрос на поэтические сочинения, потребность в поэзии, нет ли их, потребность в критике все равно существует, ибо общество нуждается в институтах, которые способны взять на себя интеллектуальное осмысление явлений текущего времени. Мы рассмеялись бы, вообразив себе поэтические конторы и поэтические ведомства, однако мы ничуть не удивляемся и считаем правильным то, что в прессе трудятся многие сотни критиков, получающих плату за свой труд. Возражать тут не приходится. Но настоящий, прирожденный критик - большая редкость; приемы критики становятся более изощренными, ремесло совершенствуется, а приумножения настоящих дарований не видно, и мы замечаем, что сотни и сотни критиков на жалованье, всю жизнь занимающихся своим трудом, до некоторой степени изучили его приемы, но глубочайший его смысл не постигли. Точно так же мы видим сотни врачей или коммерсантов, которые не имеют внутреннего призвания и своей профессией, худо-бедно освоенной, занимаются кое-как. Не знаю, является ли такое положение дел вредным для всего народа. Для народа непритязательного в отношении литературы, каким следует считать немцев (у них на десять тысяч человек не найдется ни одного, по-настоящему владеющего своим родным языком в его устной или письменной форме; министром и университетским профессором у немцев может стать человек, не умеющий говорить по-немецки), - для такого народа, вероятно, не имеет значения и то, что среди критиков существует пролетариат, так же как существует пролетариат среди врачей и учителей. Однако поэту зависимость от весьма ущербного механизма критики приносит большой вред. Неверно полагать, что поэт избегает критики, что из тщеславия, свойственного всем художникам, он предпочитает настоящей, проницательной критике любое пустое славословие. Как раз наоборот. Конечно, поэт жаждет любви, как и всякое живое существо, но точно так же он жаждет быть понятым и признанным, и пресловутые насмешки посредственных критиков по адресу поэта, который будто бы не терпит никаких замечаний, почерпнуты из мутных источников. Всякий настоящий поэт радуется настоящей критике, но не потому, что она может научить его чему-то, касающемуся его мастерства, ибо этого она как раз не может; зато замечания критика содержит в высшей степени важные для поэта разъяснения и поправки, благодаря дельной критике поэт видит самого себя среди своего народа и свое творчество - в культуре народа, в процессе обмена дарованиями и достижениями, он не остается непонятым в своем творчестве (не важно, оценивается ли оно чрезмерно высоко или, напротив, низко), не обречен на существование в мертвящей нереальности. Бездарные критики (из-за своей неуверенности они агрессивны, ибо вынуждены судить о ценностях, которых не чувствуют глубоко и способны лишь ощупывать снаружи с помощью шаблонных приемов) любят упрекать поэтов в тщеславии и чрезмерной чувствительности к замечаниям, более того - во враждебном отношении к интеллекту вообще, так что в конце концов ни в чем не повинный читатель запутываться и уже не может отличить настоящего поэта от длинноволосого слабоумного рифмоплета, пишущего в газетах. Я сам не раз пытался повлиять на второразрядных критиков (разумеется, не преследуя какие-то личные цели, а лишь в интересах авторов, которым не уделялось достаточного внимания), не желая непременно изменить их оценки, а просто чтобы побудить их к размышлениям, для чего предоставлял им фактические сведения. Но ни разу я не встретил у критиков доброжелательного, делового подхода, вообще чего-то похожего на ревностное служение во имя духовности. Ответом этих профессионалов всегда был жест, означающий: «Оставь нас в покое! Не относись к делу так ужасно серьезно! Подумай, ведь мы света божьего не видим, трудимся как проклятые на ненавистной поденщине; к чему мы придем, если с таким пристрастием будем изучать каждую написанную нами статью!» Словом, профессиональные критики второй и третьей руки к своему делу относятся так же холодно и безответственно, как заурядные фабричные рабочие к своему труду. Такой критик освоил какой-то из методов, который был моден, когда сам он был молод и только учился ремеслу, и с тех пор неизменно им пользуется. Метод же состоит либо в том, что критик все принимает с усмешкой и мягким скепсисом, либо – что превозносит все, неумеренно преувеличивая, либо – что еще как-нибудь уклоняется от своей прямой задачи. Или он вовсе не берется (и это самый частый случай) критиковать литературные достоинства и интересуется не ими, а только происхождением, образом мыслей или тенденцией автора. Если автор принадлежит к какой-то враждебной партии, критик его отвергает, причем в ход идут нападки или высмеивание. Если он из той же партии, что и критик, то его хвалят или по крайней мере щадят. Если же не принадлежит ни к какой партии, то его часто вовсе не замечают, поскольку за ним не стоит никакая сила. Следствие всего этого - не только разочарование поэтов, но и фальсификация зеркала, в котором читателю предлагается видеть условия и движения его духовной и культурной жизни. В самом деле, мы обнаруживаем огромные различия между картиной духовной жизни, которая предстает в прессе, и самой этой жизнью. Часто мы на протяжении многих лет наблюдаем, что критики в прессе подробно обсуждают и представляют нам как значительные имена и произведения, которые не оказывают ни малейшего влияния ни на один слой населения; видим и то, что полностью замалчиваются авторы и книги, сильно воздействующие на жизнь и настроения времени. Ни в одной области техники или экономики народ не потерпел бы столь произвольного и беспечного преподнесения сведений. В отделах спорта и торговли заурядной газеты работа ведется гораздо более дельно и добросовестно, чем в отделе культуры; правда, счастливые исключения изредка бывают, это надо признать. Настоящий критик, критик по призванию, может допускать любые огрехи и вольности, тем не менее его критика всегда будет более верной, чем критика сколь угодно основательного и добросовестного коллеги, не наделенного творческим даром. Прежде всего остального, истинный критик обладает безошибочным чутьем на подлинность и добротность слога, тогда как критик средней руки легко смешивает оригинальное произведение и подражательную поделку, принимает блеф за правду. Истинный критик узнаётся по двум важнейшим признакам. Во-первых, он пишет хорошо и живо, с языком он в ладах и не употребляет слов как придется. Во-вторых, у него есть потребность и стремление не подавлять свое субъективное отношение, свою индивидуальность, а напротив, выражать их с такою ясностью, чтобы читатель мог с пользой для себя использовать его субъективный подход, так же как мы применяем мерило, - в этом случае читатель, не разделяя субъективных оценок и предпочтений критика, сумеет, зная его реакции, вывести собственные объективные суждения. Проще говоря, хороший критик в такой мере сам является личностью и выражает свое индивидуальное отношение с такой резкостью, что читатель знает и чувствует, с кем имеет дело, через какого рода линзу пропущены те лучи, которые предстают его взору. Гениальный критик может всю жизнь отвергать гениального поэта, осмеивать его и подвергать нападкам, но по тому, как реагирует критик, читатель составит себе представление о сущности поэта. Главным же недостатком слабого критика является то, что личность его не отличается яркостью или что он не умеет ее выразить. Но ведь и самые сильные слова хвалы или хулы не оказывают воздействия, будучи высказаны тем, кого мы совершенно не видим, кто не способен проявить свою личность, кто остается для нас нулем. Как раз бездарный критик нередко склонен обманывать нас видимостью объективного отношения и представлять дело так, будто бы эстетика - точная наука. Он не доверяет своим инстинктам и маскирует их взвешенным подходом («да, разумеется… но вместе с тем…») и нейтральным отношением. Нейтралитет критика почти всегда вызывает подозрения и является недостатком - недостатком страстности духовного переживания. Страстность, коли она у критика есть, ему следует не утаивать, а, наоборот, всячески выражать. Критику не следует держаться так, словно он какой-то измерительный прибор или министр культуры, - он должен уметь отстоять себя как личность. Отношение заурядных авторов к заурядным же критикам таково: по-настоящему они друг другу не верят, критик, правда, придерживается невысокого мнения об авторе, но опасается: как бы этот малый не вышел, чего доброго, в гении. Автор же чувствует, что критик его не понимает, не признает за ним ни достоинств, ни недостатков, но автор рад уже и тому, что не попал на зуб критику, который его раскусит и, раскусив, уничтожит, он надеется завести дружбу с критиком и использовать его к собственной выгоде. Убогое, крохоборское отношение, оно царит между посредственными авторами немецких книг и посредственными немецкими критиками, и в этом смысле социалистическая пресса ничем не отличается от буржуазной. Настоящему поэту ничто так не отвратительно, как панибратские отношения с посредственной критикой, с этой бездумной фельетонной машиной. Он, скорей, постарается ее спровоцировать, ему гораздо приятнее быть оплеванным и растерзанным ею, чем позволять снисходительно похлопывать себя по плечу. К истинному критику, даже если тот открыто выступает как противник, он всегда испытывает своего рода коллегиальное чувство. Получить признание и квалифицированную оценку от сильного критика - все равно что получить точный диагноз от знающего врача. Совсем не то, что выслушивать пустословия профанов! Тут можно испугаться, можно обидеться, но при этом будешь сознавать, что тебя принимают всерьез, даже если диагноз равносилен смертному приговору. А в смертные приговоры никогда ведь в глубине души не веришь. <…> О так называемом выборе материала«Выбор материала» - расхожее словцо критиков, многие без него вовсе не могут обойтись. Средней руки критик, работающий в газете, что ни день знакомится с навязанным ему материалом, который надлежит пустить в работу. Он завидует автору если не в чем другом, то в свободе творчества, мнимой свободе. Кроме того, критик-поденщик имеет дело почти исключительно с бульварной литературой, с имитацией словесного искусства, а умелый романист может выбирать свой материал в известной мере произвольно и по основаниям чисто рациональным. Однако и здесь его свобода во многом ограничена. Виртуоз легкого жанра свободно выбирает, скажем, место действия, в своем новом романе он, следуя модам времени, перенесет действие на Южный полюс или в Египет, опишет политические круги или компании спортсменов и будет обсуждать в своей книге животрепещущие вопросы общественной жизни, морали, права. Но за фасадом насущных проблем даже у отъявленного эпигона будут разыгрываться события той жизни, которая соответствует его глубочайшим представлениям, сформировавшимся помимо его воли, и он не сможет преодолеть своей склонности к определенным характерам, определенным ситуациям - и полного равнодушия ко всем остальным. Даже в «самом китчевом» произведении происходит откровение души - души его автора, и даже самый плохой сочинитель, не способный обрисовать ни один образ, ни одну коллизию человеческих взаимоотношений, все же непременно достигнет того, о чем сам и не помышляет, - в своей поделке он обнажит свое «я». В истинно художественном произведении выбор материала вообще отсутствует. «Материал», то есть главные действующие лица и проблемы, никогда не выбирается автором, он представляет собой изначальную субстанцию любой поэзии, это авторское видение, авторское душевное переживание. Писатель может уклониться от какого-то видения, избежать жизненно важной проблемы, может не взяться за реально пережитый им самим «материал» по причине своей неспособности или удобства ради. Но «выбирать» материал он не властен. Содержанию, которое он считает подходящим и желательным из чисто рациональных и чисто художественных соображений, автор не может придать видимости того, что оно, это содержание, действительно явлено ему высшей милостью, что оно не вымучено разумом, а пережито душой. Конечно, истинные поэты нередко пытались выбирать материал, «командовать» поэзией - результаты таких попыток всегда чрезвычайно интересны и поучительны для собратьев по перу, но во всех случаях это творения мертворожденные. Короче говоря, если кто спросит автора истинно художественного произведения: «Не следовало ли вам выбрать другой материал?», то больше всего это будет похоже на пожелание врача заболевшему воспалением легких: « Ах, насколько было бы лучше, если бы вы отдали предпочтение насморку!» О так называемом побеге в искусствоНередко слышишь: художник не должен бежать от действительности в искусство. Как это понимать? Почему художник не должен от нее бежать? Если подойти с точки зрения художника, разве искусство не является в первую очередь попыткой восполнить недостатки жизни, исполнить в мнимом мире неисполнимые желания, исполнить в поэзии неисполнимые требования, короче говоря, сублимировать в духе то, что неприемлемо в жизни? И почему указанное требование всегда предъявляется только к людям искусства? Почему от государственного мужа, врача, боксера или пловца не требуют, чтобы он в порядке любезности прежде одолел неурядицы в своей личной жизни, а уж потом бежал бы заниматься делами, получать удовольствие от службы и спорта. То, что «жизнь» безусловно более трудна, чем искусство, для мелких критиков, очевидно, аксиома. Однако стоит взглянуть на многих, слишком многих художников, которые все время весьма успешно бегут от искусства в жизнь, рисуют убогие картины и пишут убогие книги, но зато являются милейшими людьми, радушными хозяевами, добрыми отцами семейства, благородными патриотами! Нет, если уж человек считает себя художником, я предпочел бы, чтобы он вел свою битву, ставил своего героя там, где велят задачи его профессии. Я полагаю, очень много верного (или, скорее, верного лишь наполовину) скрывается за мыслью о том, что всякое совершенствование творчества поэта оплачивается его жертвами в личной жизни. Иначе творения не создаются. Глупо и безосновательно утверждать, что искусство рождается от избытка, от счастья, от удовлетворенности и гармонии. Если все прочие достижения человека появляются лишь из-за нужды, лишь под суровым давлением необходимости, то почему искусство должно быть исключением? О так называемом бегстве в прошлоеДругое «бегство», ныне порицаемое злободневной критикой, - это так называемое бегство в прошлое. Когда писатель пишет что-то, решительно не похожее на очерки о модах или спорте, когда он уходит от сиюминутных вопросов, обращаясь к проблемам общечеловеческим, когда погружается в исторические эпохи или во внеисторическое художественное пространство за пределами времени, его немедленно укоряют за то, что он «бежит» от своего времени. Вот так же и Гёте «бежал» в мир «Геца» и «Ифигении», вместо того чтобы просветить нас относительно семейных проблем франкфуртских или веймарских обывателей. 1930 © Герман Гессеперевод © Галина Снежинская Журнальный зал, 2004 |
Материал опубликован на Литсети в учебно-информационных целях. Все авторские права принадлежат автору материала. | |
Просмотров: 1465 | Добавил: Анастасия_Гурман 12/01/16 04:38 | Автор: Герман Гессе |
 Всего комментариев: 2 | |||
| |||