Валерия Пустовая – литературный критик, лауреат Горьковской премии, премии «Дебют», Малой Новой Пушкинской премии. Сергей Беляков написал о ней: «Валерия Пустовая почти одновременно (в майских номерах «Октября» и «Нового мира» за 2005 год) опубликовала две программные статьи, после чего превратилась в самого известного, самого цитируемого из молодых критиков, в признанного идеолога всё того же «нового реализма»». Мы поговорили с Валерией о том, как писатель может попасть в сферу ее внимания, по каким критериям отбирались прозаики в серию «Валерия Пустовая рекомендует», для чего сейчас нужны толстые литературные журналы, кто такой ПоПуГан, чем отличается гениальность от таланта и о многом другом.

- Лера, я много раз слышала от разных людей из литературного мира, что ваш отзыв на книгу – это нереально круто, почти билет в вечность. А как попасть писателю в круг вашего внимания?

- Вот так, первым же вопросом, вы попали в больное место и мое, и вообще критики. Билетёр в вечность – эффектный имидж. Но, если разобраться, в критике, особенно сейчас, обострен этот выбор: писать о вечном – или писать о современном. Считается, что авторитетный критик пишет о вечном в том смысле, что никогда не промахивается, всегда выбирает непременные поводы для высказывания, так что уж если напишет о книге – значит, судьба ее сложилась. На деле же нерв критики – современность, текущий момент. Критика – это отклик времени на слово писателя. С точки зрения вечности о нем еще напишут, если просеется через отбор многих лет, литературоведы. Критик же пишет, исходя из того, как видится это произведения сейчас и, страшно сказать, конкретно этим критиком.

Я считаю, у нас недооценивают субъективность критики. Кто такой критик? Это человек, который располагает инструментарием для проверки произведений на себе. То, что срабатывает в критике первым, иррационально. Это его читательский и жизненный опыт, его чувство времени, его чутье к талантливому и живому, его переживание красоты. Другое дело, что критик не имеет права остановиться только на чувстве, чутье и переживании.

И тут я скажу, что и объективность как задачу критики теперь недооценивают. Не в том ее ищут. Объективность критики – это ее доказательность. Сколь угодно субъективное, текущее, невероятное восприятие произведения критик должен уметь доказать, донести свои иррациональные прозрения при помощи рациональных суждений. У нас теряется это – умение опираться при разговоре о тексте на сам текст.

Пугающие слова: концепция литературы, но каждый раз, когда критик выбирает книгу, он исходит из своего представления о том, что такое литература. Для меня в последние годы литература – то, что меняется, что не пытается высказаться на века, не подделывается под вечность. Выбор между вечностью и современностью – это выбор между литературностью и литературой. Слишком много людей знают, как надо писать. Слишком мало кому при этом есть, что сказать. И еще меньше тех, кто решается высказаться не по образцу. Меня интересуют авторы, пишущие под давлением нового опыта, потребовавшего нового языка. Иными словами, максимально синхронизированные с современностью. Лучшая книга – не та, что попадет в вечность. А та, что может быть написана только сейчас.

<...>

- Расскажите о жизни и судьбе ПоПуГана.

- Звучит-то как, а? ПоПуГан – это группа критиков, названная по первым слогам фамилий участников: Елены Погорелой, моей и Алисы Ганиевой. Когда-то нам потребовалось организовать группу, чтобы опробовать и утвердить новый имидж современной критики: молодой, игровой, коммуникативный.

Мы устраивали игровые вечера, игровые публикации, на Ютубе можно увидеть ролики нашего проекта «Интервью с классиком», в рамках которого мы проводили игровую беседу с известным писателем нового поколения, представив, будто он уже классик, и все его творческие особенности получили полное воплощение. В нашем арсенале были шаржи, шарады, пародии, центоны. Но главное – на наших вечерах нам хотелось поэкспериментировать с аудиторией критики, вступить с ней в живое и очное взаимодействие. К сожалению, постепенно на группу оставалось все меньше времени, мы прекратили делать новые проекты. Алиса Ганиева сама стала известным прозаиком новой волны (автопародийный ролик с ней стал самым скандальным и популярным в нашем проекте). Елена Погорелая активно пишет о поэзии, прозе, вот недавно выпустила филологический хит – статью, сопоставляющую художественные миры Джорджа Мартина и Алексея Иванова. Кроме того, у нее недавно вышла дебютная книга пронзительных стихов о детстве и сиротстве, романтической любви и материнстве. Я выпустила вторую книгу статей и эссе, сейчас пишу эссе о жизни и обзорные и полемические статьи о литературе и критике.

- В книге «Толстая критика: российская проза в актуальных обобщениях» вы писали, в том числе, о Дмитрии Быкове, Людмиле Петрушевской и Викторе Пелевине. Продолжаете ли вы следить за тем, что они пишут, как меняются?

- Я выбираю писателей в контексте мысли о литературе, которая меня занимает. Так получилось по жизненным обстоятельствам, что я не работаю штатным рецензентом и не пишу постоянно рецензий. Мой жанр скорее обобщающий: проблемная статья или полемическая. Мне интересно, как поворачиваются в литературе разные философские и жизненные сюжеты, каким литература показывает современное общество и человека, как меняются способы писательского высказывания. Так и в упомянутой книге о Быкове я писала в рамках большого обзора антиутопий, о Петрушевской – в статье о новых сказках, о Пелевине – в связи с переключением его художественного мира: был сатириком, стал метафизиком, пишущим о Боге апофатически, то есть описывая и отвергая все то, что подделывается под божественное, идеальное. Идет время – и возникают новые ключевые, магистральные сюжеты литературы. Так, во второй книге «Великая легкость» я пишу о буме исторической прозы, о поиске языка современности, о концепции конца искусства, которая вновь и по-особенному стала актуальна, о связи литературы и продвинутого театра, о религиозной прозе и поколенческой.

- Кто из современных прозаиков вызывает у вас особенный интерес?

- Список получился бы большой, как выбрать, кого назвать? Меня интересуют люди, в которых воплощается актуальное движение литературы, значимые перемены в ней. Дмитрий Данилов изменил взгляд на проблематику литературы и место героя в ней, Алиса Ганиева – на актуальную национальную прозу, Анна Старобинец – на современную сказку и возможности документальной литературы, Виктор Пелевин – на современного человека и место Бога в его жизни, Роман Сенчин – на повседневность и героя-маргинала, Евгения Некрасова – на образ детства, Ксения Букша – на место драматургии в прозе и возможности прозы.doc, Александр Григоренко – на место притчи и мифа в самовосприятии современного человека, Денис Осокин – на место фольклора и магии в современности, Мария Беркович и Анна Клепикова – на возможности и смысл документального свидетельства в литературе, Александр Бушковский и Илья Кочергин – на перспективы строгого реализма и его взаимодействие с мифом, Леонид Юзефович – на роль аналитического начала в художественной прозе… Боюсь, слишком много кто останется за бортом этого списка, но пусть будет вот такой, из тех, кого хочется назвать первым.

- Что можно сказать о новых трендах в современной российской прозе?

- Я увлечена нарастающими возможностями документальной литературы и одновременно – расширением пространства для мифа как аллегории современности, ее альтернативного языка. Мне нравится, что в литературе возрастает любовь к современности, ее повседневному, подробному проживанию, внимание к духу времени и метаморфозам современного человека и вообще идеи человеческого.

- Что вы можете сказать о современном читателе?

- Он есть! И все больше читателей сами обретают навыки критика: поиска книг по интересам, отзывов на новинки, сопоставительных обзоров. Кроме того, не секрет, что сейчас время, когда пишущих больше, чем читающих. И многие из тех, кто читает, хотят о прочитанном писать. Поэтому, хотя мы и смирились уже с концом литературоцентризма, можно признать и то, что слово как инструмент познания себя и реальности позиций вовсе не сдало.

- В статье «Новое «я» современной прозы: об очищении писательской личности» вы пишете: «Образ гения — оговорочка по Фрейду, один из главных страхов современного литературного подсознания. Его появление в романах о писательском мире обусловлено, с одной стороны, глубинной тоской авторов по гениальности, усталостью от общего смирения с посредственным в искусстве. В то же время очевидно, что гениальная личность абсолютно невыносима для современного литературного сознания». Что такое гениальность, на ваш взгляд? Чем гениальность отличается от таланта?

- О, это моя очень давняя статья, дебютная! Спасибо, что о ней напомнили. Написано с юношеским максимализмом, да. Но я и теперь считаю, что главное в писателе – дар, талант, та искра, которую невозможно зажечь самостоятельно. Нужно сплетение многих условий, которые неподвластны человеку. И особенный жизненный опыт, толкающий к высказыванию, и обостренное чувство слова, его силы, точности и красоты, и желание выговориться публично, высказать то, что увидел, понял, пережил. Все это как судьба, как Божье благословение. Талант и есть благословенность. Можно работать над тем, чтобы умело применять свой талант. Но если его нет, его взять неоткуда. Более того, один и тот же писатель может писать вещи даровитые и бездарные. Последние получаются, когда текст вымучивают, искусственно конструируют тему и героев, пишут не от потребности сказать – а ради поддержания имиджа писателя. Профессиональная литература – это уровень стартовый, а не высший. Высший – это профессионализм плюс то неуловимое, непроизвольное нечто, которое освещает замысел человека – но зажигается не по щелчку.

- Наблюдаю за тем, как легко, быстро и много – очень много! – вы пишете, неизменно восхищаюсь этим. А сейчас, когда вы молодая мама, я считаю это просто фантастикой. Кажется, что для вас нет ничего более естественного, чем писать. Так ли это? И когда вы начали писать?

- Я сейчас чаще пишу эссе, чем критику, такой период жизни. Хотя граница между критикой и эссеистикой сегодня размыта. Для меня важно осмыслять пережитое в слове. Пережитое над книгой или в реальности, все равно. Осмыслить пережитое – значит внести в мир порядок и гармонию. Это способ справиться с внутренним и внешним хаосом, с неподвластностью мира и судьбы. Поэтому я считаю, что распространение навыка писать - важнейший терапевтический, социальный и культурный фактор, меняющий жизнь современного человека, независимо от того, метит ли он в профессиональные писатели.

- Вы редко пишете о поэзии, но одна из ваших последних рецензий – блистательная рецензия на поэтическую книгу Елены Лапшиной «Сон Златоглазки». Что вас привлекло в этом поэте? Что вообще вы цените в поэзии?

- Это один из моих любимых поэтов. Замечательная книга! В нее вошло избранное за много лет. Это такая поэзия, с которой можно многое пережить, которая помогает полюбить жизнь вот такой, как есть, не вымечтанной, да и к себе самому, не идеальному, притерпеться. Цитаты из Елены Лапшиной часто у меня в голове. «Чтоб не пускать корней и смерти не бояться», «После детских побед полагаются труд и усталость», «Мальчики пахнут потом и молоком, а молоком и мёдом уже потом», недавно крутилось еще «и Ева всё рожает дочерей, и дольний мир, как детская, ухожен». Это поэзия, в которой органично соединяются повседневное, сказочное и христианское.

- Чем вы занимаетесь и увлекаетесь, кроме литературы?

- Писать – мое главное хобби, ну еще и думать над прочитанным, увиденным, пережитым. Я типичный человек рефлексии. Живу – и параллельно думаю, как живу, куда, почему, зачем. Мне интересны люди – и книги как отпечатки людей. Сейчас могу сказать, что мое новое хобби – материнство. Тоже, благодаря современным социальным и психологическим открытиям, очень творческий процесс, в котором есть возможность для бесконечного саморазвития и самореализации.

<...>

оригинал беседы полностью, 06 Июня 2019 г.