Российская журналистика выросла из великой русской литературы. Практически все наши классики участвовали в изданиии журналов и газет. А разговор о литературе у нас всегда давал начало спорам о переменах в обществе.

— Новая литературная критика, сочетающая публицистику и художественный анализ, возникла в перестроечные годы на страницах «Огонька» и «Литгазеты». Как можете оценить значение этого явления?

— Добавлю сюда «Знамя», «Московские новости», «Дружбу народов», «Новый мир» и «Звезду». Формат рождался в азарте — успеть «до закрытия занавеса» высказаться, постоянно расширять рамки гласности (она была тогда как ворота в страну свободы слова). Цензура еще не была отменена, это произойдет только в 1990-м, но азарт был. И эйфория, естественно, этим азартом порожденная.

Надо сказать, что литература и ее события стали фундаментом гласности и показывали возможности ее расширения. В «Огоньке» и «Московских новостях» появился ряд чрезвычайно редких по форме литературно-критических, а по существу — политических статей, направленных против засилья цензуры, «секретарской» и «ультрапатриотической» литературы.

Это был особый исторический момент — с 1986 по 1989 год. «Как бы нельзя» уступало место внутренней директиве «нужно», «необходимо», «немедленно», иначе время может пойти вспять. Среди начальства тоже не было единства. На статьи в упомянутых изданиях гневно откликнулись «Литературная Россия», «Наш современник» и журнал «Москва». Это была не просто полемика — бои на уничтожение. И начальство в газете «Правда» выступило с передовицей «Культура дискуссий», одернув и тех, и других. Это было лучшее время жизни, не только профессиональной.

Работа у меня и моих коллег шла двойная: прежде всего надо было опубликовать запрещенные тексты. Целый запретный город хранился в архивах, письменных столах писателей. Он состоял из там- и самиздатов. Из того, что было напечатано за рубежом, но не было доступно обычному читателю. И вот пошло, ворота открывались, не просто по приказу М. С. Горбачева, назначившего других главных редакторов, но и усилиями самих литераторов и журналистов. «Собачье сердце» в «Знамени», «Жизнь и судьба» в «Октябре», «Доктор Живаго» в «Новом мире»… Необходимо было прописать эти книги в сознании общества — отсюда и особая роль литературной критики. Литературными критиками становились люди разных профессий — например, Г. Х. Попов стал в одночасье знаменит после опубликования непрофильным для литературы журналом «Наука и жизнь» его рецензии на роман Александра Бека «Новое назначение» (роман опубликовал в журнале «Знамя» Григорий Бакланов сразу после своего прихода туда). В рецензии было впервые введено понятие «административно-командная система». Так прояснялась история государства и общества.

Писатели нескольких поколений проделали грандиозную работу безо всякой надежды не то что на успех, просто на публикацию. Я в меру своего общественного и литературного темперамента продолжала их дело как критик, основными вехами того времени стали обзоры года в толстых журналах, постоянные колонки критиков в «МН» и «Огоньке». Это и новый формат больших встреч с писателями и круглых столов литераторов и журналистов, дискуссий в прямом эфире федеральных каналов — сейчас это кажется невероятным.

— Те годы были отмечены острой идеологической дискуссией, говорили даже о «гражданской войне в литературе». Можно ли сказать, что сегодняшняя ситуация, когда писателей просто не знают и не читают, — возвращение к норме?

— Литература с конца 80-х, в «длинные», или «большие» 90-е (1986–1998), была связана с политикой, но не была политикой. Вернее, была своя, литературная политика. Она была эстетически очень интересна, разнообразна, чтение захватывало миллионы, можно было считывать интересы публики по обложкам журналов в метро — сегодня все читают «Дети Арбата» в «Дружбе народов», а завтра — «Факультет ненужных вещей» в «Новом мире»

«Гражданская война» в литературе разгорелась по причине непримиримых позиций — консерваторы не оставляли попыток остановить тот освободительный для литературы и сознания всего общества процесс, о котором я говорила выше. Эта «гражданская война» имела громкую слышимость, поскольку тиражи были огромными: «Новый мир» — два с половиной миллиона экземпляров, «Дружба народов» — один миллион восемьсот тысяч, «Знамя» — миллион. «Огонек» — несколько миллионов! «Литературная газета» — несколько миллионов.

Сегодня тиражи упали в сотни раз, но дело еще и в том, что каждая из воюющих сторон окопалась на своей территории и противника в упор не видит. Скучно. Повторяются одни те же аргументы и обвинения. Глухим отголоском «гражданской войны» для меня стало появление моего имени в «расстрельных списках» газеты «Завтра». Жанр доноса не стареет (см. «Завтра» от 18 марта 2020 года «Живописный расстрельный список»).

О критике. Сегодня «литература о литературе» (а настоящую литературную критику я считаю все-таки литературой, ее живой частью, как прозу или поэзию) разделилась на книжную и толстожурнальную. Прибавим к этому литературную журналистику. Но присутствие этих видов на страницах СМИ постоянно сокращается.

— Какие жанры сегодня присутствуют в литературной критике?

— Они тоже находятся в процессе упрощения. Чем доступнее, чем ближе к аннотации, желательно краткой, типа намека на тему и формат, тем популярнее. Разброс велик — от журнальной статьи к блогу «Книжки и винишко» с десятками тысяч подписчиков. Мне скажут: это ведь книжная информация. Ну да, хотя бы так. Но до чего упростимся дальше? До мышей?

Структура литературной критики и разнообразие ее жанров еще сохраняются благодаря интернету, мгновенно распространяющему литературную критику «Журнальному залу» и другим отлично работающим порталам.

— Интернет — это благо или проблема?

— Интернет для литературной критики и благо, и возможное упрощение. Результаты зависят, как всегда в литературе, от автора и его способностей. Слово «талант» сегодня не очень в ходу, но именно это я имею в виду. А еще критику нужна начитанность. Критик вписывает себя в два контекста — исторический и современный, историческую вертикаль и современную литературную горизонталь.

— Что вы обычно читаете в сети?

— В Интернете читаю «Журнальный зал», ленту ФБ, то есть то, чего не найдешь в условном киоске печати. К сожалению, литературный YouTube только формируется, там жанр интервью вытесняет все остальные.

— Что можно сказать о литературных разделах прессы, радио, ТВ?

— Критика литературная в общественно-политической газете, журнале и на радио сильно отстает от других видов критики — театральной, музыкальной, изо. Много критики зависимой и даже коррупционной, имея в виду не деньги, а дружеские обязательства. У нас три газеты литературных — и во всех свои серьезные недостатки, когда превосходные степени, обращенные к рецензируемому Пупкину, достойны в лучшем случае Пушкина.

— Что можно сказать о современных критиках? Есть ли разрыв поколений?

— Есть разные поколения и разные школы. Критика в «Новом литературном обозрении» ближе к академизму, в традиционных литературных журналах — к самой словесности (эссеистика, круглые столы, заочные анкеты, колонки). Среди молодых существенно выделяются критики порталов «Горький», «Ли терра туры» и «Текстуры». Весьма любопытны отдельные блоги в ФБ. А вообще критик сегодня абсолютный бессребреник и миссионер. Для него критика — это образ жизни, а не только профессия, из которой многие убегают в «художественную словесность». Но не всегда побег успешен.

— Вы вместе с Сергеем Чуприниным возглавляете один из наиболее авторитетных литературных журналов. Как живут «толстые журналы» сегодня?

— Стратегия литературного журнала сегодня двойная. Главное — выжить в тяжелых экономических условиях и сохранить независимость, что почти невозможно. Журналу «Урал» удалось получить деньги от областной администрации и при этом независимость сохранить. А журнал «Арион» закрылся.

На самом деле толстый литературный журнал является национальным достоянием. Отсюда вторая стратегия — продолжать и совершенствовать то, что не при нас родилось, и придавать этому свежесть и актуальность.

— В конце 80-х началось регулярное общение писателей и критиков нашей страны и эмиграции, западных славистов. Вы активно участвовали в этом процессе.

— В конце 80-х мир открылся, произошло воссоединение литератур метрополии и эмиграции. И этому воссоединению способствовали западные слависты — организаторы наших совместных встреч. Очень хорошо помню первую из них, состоявшуюся в марте 1987 года под Копенгагеном, когда навстречу Искандеру, Дудинцеву шли Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Андрей Синявский с Марией Розановой и другие. Было ощущение единого литературного пространства. С тех пор мы не глядим на прописку писателя, «железный занавес» рухнул навсегда, русский писатель живет везде, и русский читатель живет везде, а русская литература подтвердила свою всемирность.

— Кстати, что знают в мире о русской литературе? И каков сегодня уровень международной интеллектуальной дискуссии?

— Мне нравится, когда такая дискуссия носит конкретный характер. Например, в мире бесконечно идет дискуссия о литературе вообще, о судьбе романа вообще и т. д. И это чаще всего бесплодные ля-ля. Но как только разговор становится конкретным, происходит серьезный обмен мнениями по важнейшим направлениям развития демократии.

Международные конференции проводит Ягеллонский университет в Кракове — «Знаковые имена современной русской литературы». Что им Гекуба? Что им Михаил Шишкин? Евгений Водолазкин? Мария Степанова? Но ведь работают! Во славу нашей словесности, между прочим.

Мы много утратили, упустили, потеряли в общенациональной дискуссии, эпоха подъема сменилась депрессией и усталостью из-за отсутствия результатов. Но ведь заходит в тупик не только дискуссия о возвратном движении российских исторических циклов, о пресловутой российской матрице, но и сама жизнь.

В мире русскую литературу знают как литературу Достоевского, Чехова и Толстого. Современную русскую литературу мало переводят. Им она малоинтересна, потому что в большинстве своем она стала региональной.

— Вы автор многих книг о литературе и культуре. Зачем критику писать книги? И почему вам кажется важным участвовать в гражданских инициативах?

— Книга, как правило, состоит из журнальных статей, колонок, эссе и попутных наблюдений за литературной средой. Пишу я и о классиках ХХ века — от Пастернака до Искандера, транслирую свои мысли на радио и ТВ («Культура»), но гораздо реже и меньше, чем хотелось бы. Самая отвязная моя книга — «Такова литературная жизнь». Там я проследила общественную и литературную историю наших 90-х. Последняя по времени книга — «Литературный парк с фигурами и беседкой». Подзаголовок — «Избирательный взгляд на русскую прозу ХХI века». Хотела назвать «Зоопарк», но издатель заколебался. А к общественной активности толкает сама жизнь. Не скажу, что критика это колокол, но все-таки в ней должна присутствовать афористичность, востребованная обществом. Сегодня критика нужна скорее литературному сообществу, а обществу — точность в определении политического климата и исторической перспективы.

— Каким вы видите будущее литературной критики и журналистики?

— Мой прогноз довольно пессимистичный. Я  вижу, как  сжимается пространство для  критики литературы в  СМИ. Это диагноз для  общества. «Монд» или «НьюЙорк таймс» каждую неделю отдают литературе по полосе. А у нас? Задуматься надо и о пространстве, чтобы оно не сжималось как шагреневая кожа, и о его наполнении. У М. М. Бахтина в эссе 1919 года читаем: надо помнить, что в нетребовательности вопросов общества виновато искусство, и наоборот. Сто лет назад сказано. Звучит очень актуально. 

Источник (2020)