Новейшая русская поэзия - Теория литературы

В определении современной русской поэзии самое сложное - определение границ ее современности. Всего проще считать современными тех поэтов, которые живы по сей день. Но многие из них не только принадлежат к доживающим и отживающим школам, но и просто не пишут больше. Второй признак современности - даты революционной хронологии. Но и на протяжении этих тринадцати лет есть вчерашний, и даже послезавтрашний день. А для многих 1917 год не был годом первым или переломным, а лишь продолжением предыдущих лет. Наконец, третий признак - активное самоутверждение себя в поэтических кадрах на сегодняшний и завтрашний день. - Это, может быть, самый верный критерий современности, - но он даст наименьший - количественно - отбор. Поэтому для наибольшего охвата придется пользоваться всеми тремя критериями. - В стороне останутся те, кто находится за пределами страны и тем самым вне органической жизни современной русской словесности.

Основное литературное наследие прошлого и начала нынешнего века, - символизм, - к году революции сохранило в живых большинство своих представителей. Формально мы имеем право называть современными поэтами и Брюсова, и Блока, и Белого, Вячеслава Иванова, Балтрушайтиса, Бальмонта, Кузмина и Сологуба. Фактически, революция разгромила остатки этой группы символистов, - не разрушив при этом ни школы, ни ее традиций, которых придерживаются и по сей день. - Но из этого "старшего поколения" не осталось почти никого: Бальмонт за-границей, В. Иванов - там-же (последние его стихи, напечатанные в Советской России, относятся к 1921 - 22 годам в "Записках мечтателей"), Балтрушайтис десять лет уже ничего не печатает, Блока, Брюсова и Сологуба нет в живых. Белый не пишет стихов с 1922 г. ("После разлуки"), хотя в начале революционного периода он был довольно продуктивен. ("Королевна и Рыцари", - 1919 г., "Христос Воскресе", - 1918 г., "Первое свидание" - 1921 г., "Звезда" - 1922 г., "После разлуки" - 1922 г.). И если творчество тех лет не определяет современной поэзии, оно определяет Белого, как поэта и писателя, которого мы не можем выкинуть из круга современности хотя бы потому, что он до последнего времени находится в этом кругу, как прозаик. Белый не забыт: в 1930 г. переиздан его "Пепел".

Но чтобы определить творчество Белого, хотя бы и за революционные годы, надо перебрать весь материал истории символизма, т. е. действительно истории, а не сегодняшнего дня. - Это можно сказать о всех вышеупомянутых: их творчество и литературная слава сложились задолго до революции, революция отразилась в их тематике, но ничего существенного не изменила и не привнесла, разве что заставила иных замолчать совсем. - От Блока в современную поэзию вошли "Двенадцать", - последнее издание которых помечено 1929 годом. - Сологуб с 1917 по 1923 г. издал одинадцать книжек стихов, но, - нечитанные и затерянные, - они никак не идут в счет. О них сказать даже нечего. Они не были новы ни для автора, ни для читателя. Среди всех поэтов символистов больше всех на признание современности претендовал Валерий Брюсов. Но, - если не считать его революционной тематики, - абстрактно-революционной вообще и партийной в частности, - то современность Брюсова есть факт общественной жизни московских литературных кругов, а не литературной эволюции. Натянутость и зачастую недостаточная искренность революционной поэзии Брюсова ставит ее ниже обычного для него уровня тех поэтов, которые пришли на смену старшим символистам, быть может, с меньшим мастерством и техническим разнообразием, но с большим темпераментом и искренностью. (См. поэтов "Кузницы"). - Наконец, оставшийся совсем в стороне М. Кузмин дал в революционные годы немало новых книг (с 1917 по 1924 г. - девять книг и в 1929 г. - десятая). Среди них три последние ("Параболы", Берлин 1923, "Новый Гуль" 1924 и "Форель разбивает лед" Л. 1929), несколько видоизменяют прежний облик поэта. "Параболы" сильно мистичны и порой мало понятны, а в "Новом Гуле" и в "Форелях" заметная тенденция к сюжетности. Стихи носят явно цикловый характер, основная тема - любовная лирика. Формально - новые ритмы, изумительная легкость и узорность стиха, в "Форели" - своеобразное сочетание прозаического языка и слов с нарочитой поэтической стилизованностью синтаксиса, безусловная формальная изысканность, но при этом изрядная внутренняя опустошенность и холодность. Стихи неубедительны и неживы, хотя могут порой пленить своей утонченной лиричностью или удачной стилизацией.

Следующая по старшинству за символистами школа и ближайшая к ним по духу - акмеисты. - Лицо ее определилось еще до революции, поэтому современна она лишь, поскольку живы еще иные из ее представителей. Гумилев отрезан от современности не только смертью, но и всем характером своего творчества, несмотря на то, что и среди его книг добрая половина приходится на 1917 - 1922 годы. Эффективность творчества Гумилева оказалась гораздо сильнее многих других, - т. е наряду с замалчиванием и игнорированием его имени в профессиональных литературных кругах, он пользуется исключительной любовью и уважением среди тех, кого можно было бы назвать старым словом "любителей и ценителей словесности". - У нас сейчас принято считаться, как с определенным явлением литературной жизни, с кадрами так называемой "низовой литературы", т. е. литературы, растущей вне определенных школ и даже вне учебы, литературы, самостоятельно и порой беспомощно пытающейся перейти от любительства к профессионализму. Но эту низовую литературу обычно связывают с определенными социальными категориями, считаясь лишь с тем, что дает в этом направлении пролетариат и крестьянство. - Если расширить понятие низовой литературы и включить в нее поэтическое творчество молодежи, прошедшей определенную ступень литературной культуры и в силу интересов и специальности постоянно имеющей дело с запасами нашего поэтическаго вчера, то в этой среде имя Гумилева стоит исключительно высоко. Этот приглушенный и неофициальный культ Гумилева как бы компенсирует то, что Гумилев в сущности не имеет прямых последователей и учеников в современной русской поэзии. Блок, Маяковский, Пастернак, Есенин оставили после себя хвосты явных подражателей, у Гумилева они заменены тайными поклонниками.

Также мало современна стала и Анна Ахматова, которую любят, чтут, признают ее исключительно высокую культуру стиха, но которую постепенно забывают. Она не напоминала о себе и ничего не печатает с 1922 года (а писать перестала еще раньше). Молодежь Ахматову уже не знает. Собственно говоря, с 1922-23 г. - времени последних номеров журнала "Цех поэтов" (Петроград), - акмеисты, как определенная литературная группировка, перестали существовать. Еще до этого происшедшая смерть Гумилева, затем молчание Ахматовой, откол Городецкого, Зенкевича и Нарбута, самостоятельные пути Мандельштама рассеяли группу. Больше других, кроме Лозинской, остался верен заветам акмеизма Всеволод Рождественский, - поэт, занявший видное место в современной поэзии, но, к сожалению, мало популярный за пределами своего Ленинграда. Городецкий потерял окончательно свой былой авторитет и сошел просто на халтуру. Максимилиан Волошин, в силу условий личной жизни, оказался на отлете от СССР-ских литературных центров, с 1922 г. ничего не печатает, а несколькими стихотворениями, появившимися в заграничной прессе, вызвал нарекания в контрреволюционности. Его стихи своеобразны, довольно тяжелы и ритмической своей культурой и рациональной насыщенностью. Их пафос и риторичность лучше вязались с прежними его более классическими формами, чем формальными приемами последних вещей, сильно прозаических и порой излишне длинных. Но Волошину нельзя отказать в большой культуре стиха.

Неопределенна по своему составу и по своим принципиальным установкам группа так называемых неоклассиков, выделившихся от акмеистов. Неоклассиком считает себя Осип Мандельштам, - действительно, по своей тематике, по склонности ко всевозможным литературным реминисценциям, по исключительной культурности его стихов, по лаконизму и по лексике Мандельштама можно и нужно назвать неоклассиком вне зависимости от его собственных самоопределений. Мандельштам очень мало пишет, с 1924 г. он не издал ничего (за исключением небольших прозаических вещей), и вся его поэзия вмещается на страницах ГИЗ'овского издания (1926 г.), (Мандельштам. Стихотворения, М. Л. ГИЗ), но никто, пожалуй, из пишущих сейчас не отличается такой отделанностью, законченностью и высокой культурой стиха и слога, как Мандельштам. Но у Мандельштама сравнительно мал диапазон, не широк охват, он часто слишком субъективен, и это мешает ему занять место среди наиболее талантливых. Стихи Мандельштама обаятельны, но они не говорят ничего из того, что "самое главное".

Рядом с Мандельштамом можно поставить поэта Бенедикта Лившица, во многом родственного ему и связанного с ним личной дружбой. Первоначально, в годы войны, Лившиц выступал как футурист в ультра-футуристических периодических изданиях (Одесса), затем в 1922 г. в Киеве вышла его книжечка "Из топи блат" (очень небольшим тиражем и в частном издательстве); его прежние книги давно разошлись, и только в 1926 году его узнала Москва по небольшой книжке "Патмос" (изд. "Узел") и, наконец, по более полной "Кротонский полдень" (М. 1928 г. "Узел"). - Стихи Лившица трудны, - порою просто мало понятны - своею очень сложной лексикой и философской нагруженностью. Лившиц известен только в очень узких кругах. Но в поэзии его есть несомненные достоинства: как и у Мандельштама, исключительная культура слова, особая любовь к нему, как к носителю смысла, а не просто к звуку, классические формы стиха и общая культурность багажа. Он часто строит стихотворения на внутренней ассоциативности образов, что сближает его с Пастернаком, хотя ему далеко до темперамента и глубины Пастернака. Лившиц спокоен и холоден, в нем больше рассудка, чем чувства, он даже менее лиричен, чем Мандельштам, но он отлично понимает и чувствует слово, язык и является действительным художником слова.

Литературная школа, пришедшая на смену символизму, - по времени уже к его закату, - футуристы, - тоже были связаны с символистами, хоть и начала с огульного их отрицания. Так, Иван Коневский был принят футуристами (особенно Пастернаком), хотя не сыграл видной роли у символистов. Но истоки и начало деятельности футуристов это - период до-современный. В революционную эпоху футуристы пришли уже без эпатажа, без особых скандалов и с готовыми поэтическими приемами, которые мы действительно вправе назвать современными, так как с потерей известной доли остроты (не так уж ново) и групповой обособленности приемы эти получили распространение почти общеобязательное. Язык и стиль Маяковского явились величинами, определяющими характер современного поэтического языка. Маяковский общепринят и общепризнан. Куплено-ли это признание ценою его поэтического таланта или общественно-исторической ролью, какую он сыграл, - вопрос другой. Во всяком случае оценка его творчества невозможна без учета общего фона литературной общественности, которая его окружала. В этом смысле Маяковский занял исключительное место даже среди своих собратьев по группировке.

Ища истоков футуризма, трудно сказать, кто из поэтов-футуристов имеет большее право на звание основателя или вождя. Спорят три имени, - очень различные по существу, но вполне равные по своей поэтической качественности: Хлебников, Пастернак и Маяковский. Их поэтические пути и карьеры развели всех троих в разные стороны, но сначала именно футуризм сблизил их и сплотил. К этим именам можно присоединить еще имена Асеева, братьев Бурлюков, Крученых и Каменского; этим исчерпывается старшее поколение футуристов. Из них всех самая неясная фигура - это Велемир Хлебников. Его имя давно и широко известно, но это имя мифическое: то, что было напечатано при жизни Хлебникова, уже забыто или неизвестно, а с остальным, - и главным, - читатель знакомится только сейчас и то в медленной постепенности. Пока вышло только два тома его поэм. Дать им оценку в высшей степени затруднительно: собранные там вещи колеблются от заумно-словесных экспериментов до единственных по своей образной насыщенности, выразительности и силе поэм (пример - "Ночь перед Советами"). Хлебников еще не перечитан нами, вероятно, непонят, и во всяком случае не осознан, за исключением лишь тех немногих, кто знал его лично и с ним работал.

Борис Пастернак теперь отрицает принадлежность свою к футуристам: в начале Пастернака от Маяковского отделяли индивидуальные его поэтические качества, теперь - между ними, - или между Пастернаком и новыми последователями футуризма, - легла вся история футуризма, как литературной группы: Пастернак в этой истории не принял никакого участия. Воинственные настроения группы, организация ЛЕФ'а ("Левого фронта" в искусстве), новое революционное самоутверждение, полемика ЛЕФ'а и его общественно-политические перипетии, образование нового ЛЕФ'а, наконец, его разгром - все это осталось в стороне от Пастернака, все это легло между ним и футуристами. Пастернак остался индивидуален до конца, что не помешало ему иметь большое влияние на целый ряд поэтов, - Н. Тихонов, конструктивисты, П. Антокольский, - и на литературную молодежь. Годы последних двух книг его лирики, - "Сестра моя жизнь" 1922 и "Темы и Вариации" 1923 - это годы, когда имя Пастернака стояло на поэтическом знамени. Если первоначально футуристы выступали с заявлениями непреодолимой ненависти к существовавшему до них литературному языку и с претензиями на изменение и обогащение литературного словаря за счет словоновшеств, - то реальных результатов в этом достиг, конечно, Борис Пастернак, а не Маяковский, вливший в поэтический словарь всю прозу, и не заумники, изобретавшие заново всю поэтическую лексику. - "Производных" и "произвольных" слов не мало и у Пастернака, но сила его в создании особой системы поэтического языка. У Пастернака совершенно очевидна лексическая и синтаксическая структура всякого образа, что делает образ не более или менее приближенной иллюзией, а совершенно конкретным, осязаемым фактом языка, как матерьяла поэзии. Вся поэзия Пастернака построена на сцеплении этих образов. - Порой, - особенно в ранние годы Пастернака, - образность эта была далеко не всегда понятна, затрудненная еще и заумными словами. Теперь это прошло, к тому же и читатель усвоил Пастернаковский язык и систему построения вещи по ассоциативному принципу, т. е. когда образ за образом следуют в том порядке, какой вызывает круг ассоциаций каждого образа. Такой нагроможденности образов, смыслов и очень сильной по темпераменту эмоциональной нагруженности Пастернаковской поэзии соответствует и вся его лексика, фоника и ритмика. Язык Пастернака неповоротлив, звучание изысканно и абсолютно выверено, ритмика затрудненная, не выглаженная, - и все это нагромождение образов, звуков, ритмов и слов создает впечатление какого-то хаоса чувств и мыслей, но хаоса, как принципа художественной организации этих чувств и мыслей. Эренбург назвал поэзию Пастернака "прекрасным косноязычием". Косноязычие Пастернак не от неуменья выразить мысль, а от собственной эмоциональной перегруженности, от внутренней насыщенности, не вмещающейся в рамки благополучного поэтического звучания. В современной советской поэзии нет такого темперамента, такой глубины и искренности лирического тона и такой напряженной тревожности, какие звучат в поэзии Пастернака. Пастернак сумел отделаться от прежней условной красивости поэзии, не впадая в вульгаризмы, чем грешил, напр., Маяковский. По силе своего лирического пафоса Пастернак также единственен. Он слабее лишь в своих как бы эпических вещах, - "Лейтенанте Шмидте", "1905 год", - вещах, навеянных уже революционной тематикой.

Рядом с Пастернаком хотелось бы поставить П. Антокольского, - не потому, что они равны, как поэтические величины, - далеко нет, - но потому, что Антокольский откровеннее всех подражает и следует Пастернаку, - и в этом он больше всех к Пастернаку приблизился. Три его небольших книжечки стихов объединены в ГИЗ'овском томике 1929 г. - к этому надо добавить его драматическую поэму: "Робеспьер и Горгона" (1930), - вот и все им написанное. Антокольский поэт далеко не первого ранга, но его тревожность, внутренняя его напряженность, романтическая тематика, космический размах его эпитетов и определений, ритмическая торопливость - все это по большей части заимствованное у Пастернака, хотя и сглаженное, привлекает к нему и завоевывает доверие читателя. - В смысле литературной техники выше других его вещей стоит: "Робеспьер и Горгона".

Но Антокольский - это тропинка в сторону от футуризма. Несмотря на его близость к Пастернаку, Антокольский стоит в стороне от всяких групп. - Возвращаясь назад через Пастернака к футуристам, попадаем в "Центрифугу", этот правый фланг футуризма, объединивший Хлебникова, Пастернака, Асеева, Аксенова и Боброва. От левого фланга футуризма их отделяли скорее внешние проявления, чем принципиальное расхождение: "Центрифуга" не отличалась тем общественным и поэтическим эпатажем, которым зарекомендовали себя с самого начала Маяковский, Бурлюки, Каменский и Крученых - "Центрифуга" была чужда саморекламы и эстрадности. Но в годы революции перестали писать Аксенов и Бобров, Асеев целиком примкнул к ЛЕФ'овцам. Вне ЛЕФ'а остался один Пастернак.

ЛЕФ'овская группа тоже в первые годы революции потеряла Бурлюков (теперь в эмиграции) и Крученых, голословная заумь которых повисла в воздухе, как пустое звучание, оставаясь еще некоторое время лишь объектом недоумения и возмущения реакционного литературного обывателя. Остался и пишет по сей день лишь Василий Каменский, но ему приобрели известность главным образом его драматическия произведения (из них выше других "Стенька Разин", 1919 г., - и ненапечатанный "Пугачев"). - Его лирика ("Звучаль веснеянки", "Девушки босиком"), в конце концов, служит тому же, чему и всякое литературное явление, как бы ни была скоропреходяща его слава и ярка минута его расцвета, - т. е. удобрению литературной почвы. Все заумные и кубо-футуристические ухищрения никем в серьез не приняты, но в эволюции поэтических форм и поэтического языка они сыграли немаловажную роль, т. к. дали матерьял и принципиальные установки тем формам, за которыми мы признаем и серьезность и поэтическую значимость. - Таким же литературным удобрением стал и эго-футуризм. - Индивидуальная оценка Северянина для нас отпадает, так как он находится за рубежом, остальные же представители этой группы (Василиск Гнедов, Г. Иванов, Шершеневич, Ивнев) или слишком незначительны, чтобы на них останавливаться, или перешли впоследствии в иные группировки.

Таким образом к 1923 г., - времени образования ЛЕФ'а - от старших футуристов в него вошли Маяковский да Асеев; из молодых поэтов к ним примкнули Сергей Третьяков и Кирсанов. - К этому прибавился кадр критиков и теоретиков. Но деятельность ЛЕФ'а не столько в его художественной продукции, сколько в критико-полемических выпадах и манифестациях, при этом связанных с общественно-политической и идеологической проблематикой того времени. - В области футуристической поэзии эти годы принесли с собой монополию агитки. - Требования ультро-реализма, утилитаризма, в то же время выявления классовой сущности в поэзии и подход к ней, как к производству, доканал поэтическое творчество футуристов. Писать по ЛЕФ'овски стало делом очень легким: прозаический язык, производственная и лозунговая терминология, рубленность поэтической строчки и ритма, абсолютная идеологическая и агитационная ясность, - вот и все. - ЛЕФ в художественном смысле держался лишь тем, что отдельные его представители в силу индивидуальной одаренности давали больше, чем требовала их собственная принципиальная установка. Правда, у Третьякова, кроме отдельных удачных мест и фраз, в стихах нет ничего: поэтико-футуристическая культурность внешней формы, барабанный бой и претензия на современность. Поэзия, - преодоленная политикой и полемикой. Асеев сохранил бОльший диапазон, порою уступает лирике, - и в те моменты, когда отступает от злободневной тематики и фразеологии, он гораздо более искренен, убедителен и не лишен ни лирического пафоса, ни лирической горечи. Но ЛЕФ'овский период снизил поэтические достоинства и самобытность Асеева: кульминация его творчества пала на 1921 г. - "Оксана" - его книга любовной лирики.

Весь ЛЕФ, в сущности, выносил на своих плечах Владимир Маяковский. Его высокой поэтической одаренности не может отрицать никто, но в такой же мере очевидно, что вся направленность и тематика последнего периода его творчества для него неорганична и принята им лишь в силу общественно-политических соображений. Маяковский считается певцом революции, - таким он, конечно, и был и был вполне искренно; но отсюда он делал для себя выводы, что гражданский и партийный долг призывают его к писанию злободневных фельетонов в стихотворной форме, и пытался это писание оправдать принципиальными положениями ЛЕФ'а. Это была натяжка. Принципиальная догматика ЛЕФ'а потерпела крушение. Уже в 1927 году ЛЕФ был реорганизован в Новый ЛЕФ, в 1929 г. - в РЕФ ("Революционный фронт" в искусстве), и, наконец, остатки былого ЛЕФ'а влились в МАПП, - и этот переход был тоже принципиально ими оправдан. - Новая форма публицистической деятельности Маяковского ничем не обогатил его художественных фондов. Наиболее силен он все-же в прежних своих, - и чисто лирических, - вещах. Последнее время Маяковский явно искал новых форм творчества в драме. Драма вообще стала прибежищем многих поэтов, - Маяковского, Каменского, Третьякова, Безыменского, Сельвинского, и др.

Еще до того, как футуризм принял свою ЛЕФ'овскую форму бытия, из его недр возникла группа имажинистов. Здесь не было ни персонального откола, ни выделения, и сами имажинисты сразу заняли непримиримую позицию против футуристов, но тем не менее преемственность и родство этих двух течений несомненно. К ордену имажинистов, как назвала себя эта группа, принадлежали: Вадим Шершеневич, А. Мариенгоф, С. Есенин, А. Кусиков, Р. Ивнев и др. Лицо группы определяли трое первых, но индивидуальные их различия были так велики, что, признав одного из них имажинистом, других двух надо было бы определить каким-либо другим словом. Группа объединилась относительной общностью теоретических высказываний, не всегда совпадавших с их практикой, - да общим скандальным поведением. Эпатаж и самореклама при помощи общественно-литературных скандалов, прием чисто футуристический, целиком перенятый имажинистами. - А годы их появления на московском литературном горизонте, - 1919 - 1922, - совпали с первыми годами НЭП'а, и их общественное бытие приняло форму эстрадных выступлений в литературных кафе. - Свое литературное новаторство они заявили в утверждении самодовлеющего поэтического образа: стихотворение строится не на сюжетном или смысловом стержне, а на сцеплении отдельных образов, ценных самих по себе, а не в целом. Стихотворение есть "каталог образов", которые также легко читаются с конца, как и с начала. Война была объявлена прежним ритмам и системе рифм, замененных теперь и ассонансами, и многие из этих утверждений было так неосновательно, что поэты были вынуждены нарушать сами свои принципы. Более других последователен был В. Шершеневич, но ведь это поэт лишенный, в сущности, поэтического дарования, очень надуманный и с распадением группы просто затерявшийся в литературной богеме и халтуре. - Всего более название имажиниста подходит к А. Мариенгофу, поэту-лирику, тонкому и довольно искренному, но не справившемуся ни с нарочито сложными положениями своей поэтической системы, ни с внутренним опустошением и разочарованием. Мариенгоф был все-же эпигоном футуризма. После книжки "Новый Мариенгоф", - 1926 г., - вышедшей уже после того, как отзвенели громкие дни имажинистской славы, - Мариенгоф перестал писать, если не считать прозаистической его вещи, - "Роман без вранья". - О Кусикове и Рюрике Ивневе можно не упоминать, - их имена значили что-то лишь в свете существования ордена имажинистов: теперь Ивнев перешел на прозу, а Кусиков исчез с горизонта.

Самая крупная величина в этой группе был Сергей Есенин, - поэт, который меньше всех был имажинистом, который прежде всех вышел из группы и занял совершенно самостоятельное место. Начав свою литературную карьеру еще до войны, вращаясь в кругах символистской поэзии и традиции т. наз. народного советского творчества, находясь под очень сильным влиянием Блока, Есенин вдруг оказался в центре имажинистской организации. - Есть основания считать, что Есенин примкнул к этой группе не по внутренней убежденности, а из соображений своей литературной карьеры. Но тем не менее, имажинистского периода нельзя выкинуть из поэзии Есенина, так как именно он был переходным от мистико-народнического начала к последующим этапам его творчества, и за этот периода Есениным были созданы большие и настоящие вещи. - Из того-же "Стойла Пегаса", - этого "кафе имажнистов", - родилась и "Москва кабацкая". - Последние годы жизни сильно изменили тематику Есенина, вообще достаточно богатую и разнообразную. - Есенин признан как поэт революционный, Есенин признан как поэт - лирик, наконец, Есенин просто становится властителем дум, пока, - уже после его смерти, - не были пущены в ход меры явной репрессии в отношении Есенинской славы. Но это уже момент столкновения литературы с политикой, и конечно, - так называемые упадочные мотивы Есенинской поэзии ни на минуту не снимают ее высокой лирической и образной качественности. - Есенин имеет полное право на признание в нем одного из крупнейших поэтов нашей современности. Противо-есенинская политика права лишь в одном: она помогает борьбе с бесконечно плодовитым и бесконечно бездарным подражанием Есенину. Если самого его спасли от символистского эпигонства его личная одаренность и, - частично, - имажинистская (т. е. в конечном счете футуристическая) выучка, то его последователей и подражателей ничто не может спасти от пошлейшего уже есенинского эпигонства. Во всяком случае, песеннный лад, несколько излюбленных есенинских ритмов и текучесть словесной ткани в такой же мере вошли в советский поэтический язык, как и приемы Маяковского: это составляет "общий тон" советской литературной речи.

Наконец, последняя из группировок, порожденных футуризмом, это - конструктивисты. Пока последнее слово осталось за ними, хотя сейчас некоторые явления заставляют бояться, как бы действительно это не было их последним словом. - Конструктивисты в начале тоже достаточно громко и эпатантно манифестировали свое возникновение. Эпатантность шла главным образом от А. Чичерина, одного из основателей Конструктивизма. К нему присоединились Илья Сельвинский, поэт, и Корнелий Зелинский, теоретик группы. Но Чичерин в группе недолго ужился, вышел из нее и образовал новую группировку "Кон-Фун" ("Конструктивизм-Функционализм"), которая, впрочем, оказалась не жизнена. Сельвинский показал себя как крупный мастер слова; Чичерин до сих поре еще ничего не показал и не доказал: его литературное творчество возвращает нас к зауми. Конструктивисты не отрицают своего родства с ЛЕФ'ом в области художественной техники, но ЛЕФ отличался своим негативным отношением ко всему, что не ЛЕФ, а конструктивисты взяли на себя задачу позитивного разрешения всех художественных и поэтических контроверз путем планомерной организации области искусства. Конструктивисты тоже не лишены первородной футуристической самоуверенности, но они деловиты и стремятся внести в область поэтического творчества плановость и планомерность. Их называют "советскими западниками" за их стремление заменить поэта богемы поэтом "б…..". Их художественные принципы очень четко даны в четырех пунктах: 1. Смысловая доминанта должна быть в каждой вещи, 2. Повышение смысловой нагрузки на каждую единицу матерьяла, 3. Локальный принцип подбора образов, т. е. согласование каждого отдельного тропа с основной смысловой магистралью, и 4. Введение в поэзию сюжетности, повествования и приемов прозы. - Эти принципы должны в сущности создать эпический стиль в поэзии, - тот самый стиль, которого не хватает нашей эпохе, тот самый стиль, который привел бы нас к так мучительно искомой монументальности. К сожалению, теоретическая принципиальность еще не предрешает практического созидания. - Во всяком случае Сельвинского "Улялаевщина" и "Пушторг" - первые попытки создания нового революционного эпоса нельзя считать удачными.

Органические тенденции конструктивистов оказались прежде всего в создании группы конструктивистов, - по существу достаточно разнородной и разнокалиберной, - которую удалось привести к какому-то единству. - В группу кроме Сельвинского вошли: Дир Туманный, - первоначально футурист, Аксенов (Центрифуга), Агапов (акмеист), Инбер, Багрицкий и Луговской. Среди них больше всего оформились, уже как конструктивисты, двое последних. Эдуард Багрицкий, до того выступавший лишь в периодике, - поэт уже не молодой и оформившийся, - в 1929 г. выпустил книгу стихов "Юго-Запад", показавшую нам не крупного, но настоящего поэта. Четкость формы, порой стилизованная лаконичность, смысловая нагруженность каждой строки, некоторые уже типические по своей напевности ритмы, заметная тенденция к сюжетности, - вот, что характеризует книгу, характеризует ее с хорошей стороны, и вполне в пределах конструктивистских основоположений. В. Луговской - поэт молодой, не очень талантливый, сейчас завоевывающий известность и положение несколько не по заслугам. Тоже верный основным требованиям конструктивизма, он отличается от Багрицкого современной революционной тематикой, которая у него, однако, не глубока. Его пафос не всегда искренен. Его достоинства в том, что у него есть от конструктивизма, а не от него самого. - Меньше всех конструктивистка - Вера Инбер. - Ее уже достаточно длительное поэтическое прошлое (первая книга - 1914 г. "Печальное вино", Париж) показало ее, как типично будуарную поэтессу со всем эстетством, присущим именно дамской поэзии и именно того времени. - Тематика ее сильно изменилась с 1914 г. (книга "Цель и путь"), после чего она была признана, как поэтесса революционная. - И в изображении революции Инбер внесла свою женственность и наивность. Нельзя отрицать, что стих Инбер очень легок и прост, часто приятен своей простотой и трогательностью, но это не спасает его от налета пошлости. В конце концов славу Инбер сделали ее стихи для детей, - о сороконожке, о собаке и т. п. - Присутствие Инбер в группе конструктивистов объясняется тем, что сама она целиком признала принципиальные основоположения группы и высказала желание к ним примкнуть. Но пока что конструктивистские принципы на ее работу сказываются мало; сюжетность наличествовала в ее поэзии и раньше.

Таким образом самая яркая и руководящая фигура среди конструктивистов - Сельвинский. У него, - и от него это переходит к остальным, - очень развито чувство слова и языка, как сырого матерьяла поэзии. Материал этот так осязаем и так конкретен, что чувствуешь его сопротивление. К тому-же Сельвинский чрезвычайно чуток к формам нелитературного языка, который он с большим мастерством вводит в свою поэзию. - Целый ряд отдельных стихотворений и поэма его "Мотька-Малхамувес" показывают его владение блатом и еврейским жаргоном, "Улялаевщина" вся пронизана украинизмами, пролог и эпилог "Пушторга" построены на заумном звучании каких-то инороднических языков. Сельвинский одинаково чувствует слово как смысл и слово как звук. Транскрипция его стихов, - часто очень условная и малоприятная, - показывает его тенденцию ввести интонационность в стихотворение, - интонационность не только ритмическую, но интонационность как прием характеристики темы ("Цыганская рапсодия", "Вальс на гитаре", и т. п.). Но это лишь одна из частностей. В общем же Сельвинский сейчас занимает одно из самых видных мест в современной поэзии. Он безусловно крепче и сильнее, - и в техническом плане и в плане композиции и выборе сюжета, - чем все остальные. На Сельвинского возлагают надежды, но сейчас есть некоторые опасные симптомы: конструктивисты, как организованная группа, больше не существуют, они влились в МАПП. Сельвинский уже два года ничего не издает, и последняя его вещь ("Командарм 2") была написана для театра. Это общий удел чуть-ли не всех поэтов - переход на прозу или драму.

На конструктивистах пока кончается футуристическая родословная советской поэзии. Чтобы проследить вторую ее линию, - ведущую непосредственно от символизма, - надо вернуться к самому началу русского революционного периода. Именно тогда возникло понятие пролетарской литературы и поэзии, именно тогда появились люди, на долю которых выпало создание нового пролетарского искусства, искусства, классовость которого была заранее предопределена марксистским миропониманием.

История этого течения складывалась чрезвычайно ясно и просто: на литературной сцене после октябрьской революции появляются люди с неизвестными до сих пор именами: - Герасимов, Кириллов, Александровский, Обрадович, Самобытник, - действительно пролетарского происхождения, из рабочих семей, и с творчеством, насквозь пронизанным революционной тематикой. Не будучи поэтами-профессионалами, все они уже что-то писали и печатали до революции (Герасимов еще за-границей) и вошли в молодую пролетарскую поэзию с уже готовым запасом поэтических приемов, выдержанных всецело в традициях символизма. - В 1920 году при Московском Пролеткульте была создана первая организация пролетарских поэтов - "Кузница". Кроме всех вышеуказанных в Кузницу вошли Козин, Полетаев, Санников, Гастев, Безыменский, Илья Садофьев и Филиппченко. Имен много, и все они пользуются известностью и уважением, - но отдельно характеризовать каждого из них затруднительно, так много между всеми ними общего. Как наиболее крупных, можно выделить Вл. Кириллова, Герасимова и Вас. Козина. Остальные примерно все одного уровня. Традиции символистской техники стиха, ритма, построения образа у всех так сильны и несомненны, что со стороны формальной между ними трудно провести различие. Поэты отличаются друг от друга излюбленными тематическими мотивами. Если взять стихотворение какого-либо из этих поэтов, не зная, кому оно принадлежит, было бы крайне трудно, - пожалуй, невозможно, - узнать автора по формальным признакам вещи, - но можно по сюжетам. Правда, и тут вариации очень малочисленны, мы все время вращаемся в сфере тем о революционном подъеме, мятежном и бунтарском духе, о разрушении старого мира, о новой грядущей жизни, о коллективе, о могуществе коллективного труда, о заводах, о городе, о работе. Проводятся сопоставления города и деревни, порой вспоминаются былые невзгоды. - У всех перечисленных поэтов найдутся отклики на каждую из этих тем, но у каждого из них есть темы излюбленные, тематические доминанты. Так, у Герасимова лирика насквозь индустриальная, его тема - упоение пролетарской мощью, труд индустриального пролетариата, заводы, заводы, заводы ("Завод весенний", "Электро-поэма", и т. д.). Для Кириллова типичнее всего тема победоносной пролетарской революции, но революции как вселенского праздника, праздника братства народов и мощи коллектива. - До революции Кириллов был поэтом природы, при том довольно меланхоличный, - октябрь переломил его на другие темы, но в душе он остался тем-же космически настроенным лириком. - Основная черта Вас. Александровского его раздвоенность, тематически выражающаяся противопоставлением города и деревни, - мотив вообще чрезвычайно распространенный в советской современной поэзии. Наряду с прославлением настоящего, Александровский еще не выплакал горечи прошлого. - Реминисценцией городской, подвальной нищеты полны и стихи Полетаева, но у него без противопоставления деревни. Его урбанистическая лирика пессимистична. - Василий Козин, наоборот, самый жизнерадостный, брызжущий весельем и бодростью поэт. Он несколько моложе других, начал тоже с вселенских ощущений, но потом перешел к тематике революционного города и труда, окрашенного для него всегда "малиновым сердцебиением". У Козина нет прославления революции, пролетариата, коллектива, и т. д. - ему просто легко и радостно работать, так как в каждом кирпиче строящегося дома он видит шаг, приближающий его к конечной цели, - и ему легко и радостно жить в мире, напоенном солнцем и любовью. Но труд, например, у Козина воплощен в труде городского ремесленника, а не индустриального рабочего, как у большинства других. - Самобытник считается наиболее пролетарским по своей тематике. Это лирик, певец пролетарских радостей, скорбей и надежд, но по приемам своим, быть может, традиционнее всех прочих. Также традиционен С. Обрадович: - и у него есть и город, и завод, и революция, и раб города, и достаточный запас лирики. Славу ему принесли в сове время стихи о голоде, свидетелем которого он был сам. В остальном он мало отличается от своих собратиев. - И Илья Садофьев внес в свою лирику классические метры, и к заводской и индустриальной терминологии прибавил некоторые элементы народной поэзии. - У Филиппченко есть живой темперамент, его тема - трудовой коллектив, его знамя - пафос мятежа и восстаний. Все эти поэты - эпигоны символизма; все формальные их приемы, ритмические нововведения воспринимаются, как уже отзвучавший язык прошлогодней поэзии. Большинству из этих поэтов нельзя отказать в даровании, в известном мастерстве (особенно Кириллову, Герасимову, Козину), в искреннем лирическом пафосе, но в руках у них оказался такой уже изжитый и использованный формальный матерьял и такой притупившийся поэтический язык, что они не в силах его преодолеть и в нем показать свою индивидуальность. Вся "Кузница" на одно лицо, но это не единство школы или литературного направления, а единство общественно-литературного умонастроения. "Кузницу", как в дальнейшем "Октябрь" и "Молодую Гвардию", надо рассматривать не как историко-литературные, а как политико-социальные категории. Этим объясняется общность мировосприятия всей группы, и этим-же объясняется отношение к ней нашей публики. - Сейчас все эти имена звучат не менее старинно, чем имя Блока или Гумилева, - хотя все они живы, и даже до сих пор пишут (правда, изредка). А в начале революционного периода эти имена покрывали звучностью все остальные, - покрывали всех тех, кто умолк после революции, или кто не сразу откликнулся на революционные темы. Это было благодаря полному совпадению литературных умонастроений "Кузницы" с полосой общественного сознания читателя. Конец идеологической гегемонии принес с собою 1922 год, т. е. дата политико-экономическая: расцвет НЭП'а. Для "Кузницы", воспринявшей революцию, как космический праздник свободы и братства, сведение революции к будням равнялось задушению революции. - "Кузница" ответила на введение НЭП'а полосой траурных, упадочных, разочарованных мотивов. Начался декаданс "Кузницы": члены ее или постепенно бросали писать, или впадали в полное поэтическое уныние, или переходили на личную лирику. Кириллов вернулся к природе, Козин и Обрадович перешли на любовные темы, Филиппченко, Гастев и др. постепенно отходили от поэзии. Началась травля "Кузницы" за упадочничество, и в 1922 г. из "Кузницы" выделилась группа молодежи, образовавшая новое поэтическое объединение - "Октябрь". Сюда вошли С. Родов, С. Малышкин, А. Веселый, Безыменский, Жаров, Доронин, Голодный и др. - Кое-кто примкнул сюда из группы "Молодая Гвардия". В общем, обе группы слились, если не оффициально, то по существу, так как не было никаких особых признаков принадлежности к той или к другой. - Основным нововведением этой молодой группы было принятие революции не в пафосе восстаний, а в буднях серой повседневной работы. Группа ставила себе цели: покончить с космической абстрактностью и вселенством, сойти с облаков на землю, заменить Город, Завод и Рабочего с больших букв простыми, будничными, но живыми городами, заводами и рабочими. - Наступили пролетарские будни, и пафос молодежи был устремлен на то, чтобы сквозь эти будни увидать зарю будущего праздника. На этом новом пути прежде всех нашел себя Безыменский: вместо прежних схематических мечтаний о революции он попал на тему комсомола. Его "Комсомолия" сыграла роль поворотного пункта не только для него, но и для всей группы. Была найдена тема, противопоставлявшая эту группу молодежи старшей группе, от которой они отклонились. - Рядом с Безыменским стал Жаров, - столь-же пылкий певец комсомола, комсомольской любви, комсомольской учебы и задора. У Жарова больше жизнерадостности и молодого задора, - Безыменский старше и серьезнее. Эта группа идет пока без идеологических колебаний и сомнений. Их мотто - современная вариация некрасовской темы:

Раньше всего член партии,
А стихотворец потом.
(Безыменский).

И стихотворец Безыменский, конечно, не первого ранга, но из всей этой группы, - так называемых комсомольских поэтов, - он самый крупный и он идет впереди. - Так, его драма "Выстрел" (1929 г.) показывает его, как незаурядного поэта, хотя и в ней есть масса чисто технических дефектов, длиннот и порой беспомощности. - И Безыменский и Жаров страдают одним: небрежностью формы и языка. С одной стороны именно они сумели ввести в литературный язык все неологизмы нашей советской речи, с другой стороны они позволяют себе просто коверкать слова в угоду рифме и ритму.

Про остальных поэтов "Октября" и "Молодой Гвардии" трудно сказать что-либо определенное: все на одно лицо, примат содержания (понимаемого при этом как содержания классово и идеологически выдержанного) над формой, эпигонство формы и очень средняя поэтическая качественность. В стремлении уйти от абстрактных образов революции к конкретным ее делам и людям они достигли успеха, - но ведь это, в сущности, вопросы тематики. В остальном они остались полу-любителями, - это все люди, пришедшие в литературу с заводов, с фронтов гражданской войны, с партийных заседаний. - Тут крупнее и ярче оказался следующий набор, - уже совсем юных поэтов, но прошедших какие-то литературные вузы: таковы Светлов, Иван Приблудный, Иосиф Уткин. - Последний начал свою карьеру блестяще: он стал сразу известен и любим после поэмы его "О рыжем Мотеле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блохе", а после "Первой книги стихов" (1927 г.) о нем заговорили, как о будущем светиле. Теперь перестали это говорить, и не столько потому, что он пошел на снижение, сколько из-за очень обострившейся критики его вещей, принятой сначала без всякой критики. - Уткин пришел с темами гражданской войны, любви к матери и к женщине, и лирической мудрости. Все это было окутано задушевностью и мягкостью, близкой к сантиментальности, что было крайне ново для партийных кругов нашей современной поэзии. По сравнению с сухостью и плакатностью того же Безыменского или с самонадеянным лиризмом Жарова, поэзия Уткина показалась вдруг "настоящей" поэзией, т. е. и с примесью романтики, и с элементами поэтической красивости и декорации и, наконец, с эмоцией. И Уткину действительно нельзя отказать в целом ряде достоинств, но они не дают основания возвеличивать его так, как это случилось при вступлении его в литературу. Сейчас, с обострением требований утилитарности в поэзии, в боязни заразиться каким-либо посторонним чувством, не ведущим к делу социалистического строительства, критика обрушилась и на Уткина с обвинениями в мещанской слащавости, в сантиментальности, и т. п. За многое досталось и Жарову. - Теперь из комсомольских поэтов больше других в чести Светлов. Это слабый поэт, мало выразительный, но - на общем фоне казенных слов и казенных подходов в комсомольской поэзии, он выигривает в жизненности и искренности, т. к. он прост, но приятен ритмически. - Наконец, Иван Приблудный, еще совсем юный, несколько сбитый с пути писательской богемой, но тоже вызывающий надежду у критиков. Приблудный копирует Есенина, но, как говорится, без есенинщины. Приблудный целиком перенял Есенинские ритмы и манеру, отчасти тематику, - но без упадочности и без хулиганства. И у Приблудного есть приятные вещи и приятные строчки, но пока трудно говорить о нем, как о сложившемся поэте.

По возрасту и по значимости к этой группе можно было бы прибавить и Кирсанова, но по своим формальным приемам он гораздо ближе подходит к футуристам. Последняя его книга "Слово предоставляется Кирсанову" (1930) и форматом, и обложкой и графикой возрождает даже старые футуристические приемы эпатажа. Кирсанову необычайно легко дался весь строй футуристической поэзии, он отлично владеет всеми приемами, метрами, ритмами, манерами футуристического стиха. Но тематика его, в конце концов, всегда обусловлена той или иной возможностью дать интересную инструментовку. Ради нее, - ради формального приема, - пишется все стихотворение. Правда, любая тема подана им всецело в плане современной идеологии, и поэтому производит впечатление и агитационной и злободневной. - Формально-технически Кирсанов стоит выше комсомольских поэтов, но как поэт, несущий какое-то свое новое слово и новое видение, - он пуст.

Остается разобрать последнюю группировку, - так называемых крестьянских поэтов. Объединяются они по признаку происхождения, отчасти по тематике. Самое крупное из них имя Есенина, уже упоминавшееся в связи с имажинистами. Рассматривать его в свете другой группировки можно потому, что классификация проводится по различным признакам: как крестьянин, он попадает в одну группу, как сторонник той или иной формальной школы - в другую. Но хронологически нужно начинать не с Есенина: Клюев и Петр Орешин его старше. - В нашей литературе поэтов-крестьян было, в сущности, очень немного, - и предреволюционный период, конечно, является подъемным в том смысле, если он дал нам таких поэтов, как эти трое. Клюев и Орешин воспитаны в духе символистской школы. Крестьянство их сказывается в количественном преобладании деревенской тематики, в усиленном и достаточно индивидуально выраженном внимании к явлениям природы, в введении песенных размеров и мотивов народного творчества, - главное в каком-то, отчасти стилизованном, "русском духе", которым проникнуто их творчество. Стихи носят явный национальный характер, даже с элементом патриотизма, лирически выраженного в любви и сострадании к Руси, Рассее-матушке. У Клюева очень много религиозных мотивов, того, что сейчас называется мистицизмом, символистической отвлеченности. - Орешин более земной, гораздо более революционный, но Орешин, как поэт, однообразнее и традиционнее Клюева. - Сейчас Клюев не пишет и не мог бы писать из соображений идеологической цензуры, так как переключения на современную тематику он не дал, а его отклики на революцию даны как раз в том плане космических чаяний, на которые так обрушилась позднейшая критика. - Но Клюев самый культурный из крестьянских поэтов, культурный в смысле глубины мысли и тонкости стиха, - настолько, что понятие крестьянского поэта, в которое мы вкладываем значение какого-то примитивизма и непосредственности, к нему мало подходит. Орешина революция не исключила из литературы, наоборот, он очень яро на нее откликнулся и до сих пор старается от нее не отставать, - но именно старается, и все-таки чуть-чуть отстает. Но в общем можно сказать, что революция Орешина, как поэта, не видоизменила. - Есенин-же претерпел целый ряд литературных уклонов. - До революции он целиком примыкал именно к этим старшим крестьянским поэтам, и он вращался в сферах символизма, и он принес напевность и примитивизм, и религиозно-мистическую русифистскую образность, - после же революции, со вступлением в имажинистическую полосу, его крестьянство сказывалось лишь в тематике, данной при этом в поределанном разрезе: именно противопоставление простоты и прелести деревни и деревенской природы - ужасам урбанистической культуры. Тема эта, подхваченная потом большинством крестьянских поэтов, а отчасти и пролетарскими, - наиболее ярко дана, конечно, Есениным. - Отсюда он вывел и позднейшие свои муки раздвоенности, мотивы личной обреченности, и все прочее так называемое "упадничество". - Деревенская тематика перестала играть определяющую роль лишь на последнем этапе его творчества ("Персидские мотивы", "Черный человек", и большинство революционных стихотворений), к которому наименование крестьянской лирики уже не подходит.

К старшим поэтам принадлежат еще и С. Клычков, Ширяевец, Я. Шведов и Павел Радимов. Первые трое близки и к Орешину и к раннему Есенину: много сказочных и традиционно-религиозных образов, - затем полоса революционных мотивов, и тот же песенный строй в ритмике. С концом религиозных мотивов наступают излюбленные темы русской удали, шири и размаха. - Ширяевец уже умер, Клычков пишет редко. Но П. Радимов принадлежит к совершенно иной струе русского крестьянского творчества. - Если литературную преемственность Клюева, Орешина, Есенина, Клычкова выводить из традиций песенно-лирической поэзии Кольцова, потом Сурикова и Дрожжина, то Радимова нужно вести от Слепушкина: он всю свою поэзию дает в описательно-бытовом плане. К тому же излюбленный его размер - гекзаметр. В гекзаметры он перекладывает любое описание природы, деревенской жизни, крестьянской работы, с вырисовыванием всех деталей. Для него не существует "низких" тем, - своим гекзаметром он всякую тему вводит в поэзию, как бы вульгарна или нечистоплотна она ни казалась. К этому надо добавить, что общий тон Радимова - идиллический; он не видит ни в чем отрицательных черт и готов воспевать все, что ему попадает на глаза. - За эту эпическую тенденцию и за гекзаметр Радимова называют "русским Гомером", - но, конечно, сходство их не в силе поэтического дарования. В таком-же описательно-бытовом тоне выступил и Р. Акульшин, поэт, не лишенный таланта, очень чуткий наблюдатель, но еще никак не определившийся и при этом почти окончательно перешедший на прозу.

Среди младшего поколения крестьянских поэтов стоит выделить лишь двоих, - Ивана Доронина и Ивана Приблудного. О последнем говорилось уже в связи с комсомольскими поэтами. - Деревенская его линия чрезвычайно напоминает есенинскую, лишь с оттенком веселого балагурства, чего не было у Есенина. - Доронин находится, в сущности, на грани крестьянской и пролетарской группы: он пришел из деревни, но он принял и полюбил город. Его излюбленная тематика - машинизированная деревня, т. е. деревня с элементами города. - Доронин жизнерадостен, весел и прост. Его излюбленные ритмы - частушки, т. е. он тоже примыкает к песенно-лирическому уклону.

На этом основные группировки кончаются. К этому можно еще добавить одну довольно многочисленную группу литераторов, объединившихся в 1924 г. при журнале "Красная Новь" в содружество, которое они назвали "Перевал", отображая в этом названии тот переходный нелегкий путь, какой они считают нужным совершить от старой литературы к новой. - В "Перевале" значительный перевес прозы над стихами. - Среди поэтов, входящих в объединение, можно назвать: Семеновского, П. Дружинина, Эркина и Акульшина. Это поэты, выпустившие по одному сборнику стихов (Дружинин и Семеновский больше), хотя не прекращающие своих поэтических исканий, но и не нашедшие до сих пор ничего ценного или индивидуального. Эта группа чрезвычайно разнородна, принцип объединения - поиски "органической правды и искренности эстетического образа", поиски "живого человека", борьба с казенщиной и упрощенчеством.

И, наконец, несколько слов о нескольких поэтах вне группировок: Демьяна Бедного следовало, может быть, поместить в группу пролетарских поэтов, - но он занимает все же место исключительное - и он единственный в своем жанре. Начал писать Бедный еще до революции, - с тех пор пишет и по сей день, не изменился ни по своим приемам, ни по выбору злободневной тематики, - и плодовитее этого автора у советов другого нет. Сейчас Д. Бедный поэт по преимуществу газетный, своими стихотворными строками он может заполнить целый лист и при этом на любую полемическую тему, хотя бы и о генетике. Бедный - баснописец, - и стихотворения его веют все еще старыми традициями. Да и в басне особенно заметных нововведений нет - если не считать разложения ритмической структуры стиха. На фоне теории "свободного стиха" оказалось оправданным самое небрежное обращение с метрами и ритмами. В силу агитационности, злободневности и партийного влияния, которым пользуется Д. Бедный, его авторитет неприкосновенен, но с точки зрения поэтической назвать его какой-то величиной нельзя. Больше того, кажется кощунственным применить название поэта к стихоплету-фельетонисту. Его всесоветская слава зависит от политики, а не от поэзии - и только.

Из всех тех группировок , о которых шла речь, только первые, т. е. старейшие, объединяют ленинградских поэтов (остатки символистов и акмеистов), - все остальные поэты московские. В данном случае классификация по месту жительства тоже возможна, так как разница умонастроений, вкусов, традиций обоих городов несомненна. Поэтому приходится говорить еще и о группе ленинградских поэтов особо. Их немного, все они различны и не объединяются ни какими формальными признаками, и по культурности поэтической они выше, - в среднем, - поэтов московских. О трех из них уже говорилось (старых поэтов, как напр. Кузмин, сейчас обхожу молчанием): Мандельштаме, Лившице, Рождественском. - Самый крупный из ленинградцев и, может быть, самый крупный из всех, кто еще сейчас не бросил писать, - это Н. Тихонов. По тематике, - гражданская война, революция, - и по своей биографии он мог бы быть причислен к пролетарским поэтам, но к нему мало подходит это название, так отличается он от московской группы пролетарских поэтов. Формально он владеет стихом и ритмом безукоризненно; - пишет он в традициях Пастернака, но проще и спокойней. Он один из немногих, кто справляется с крупными формами - с поэмой. Он настолько культурней и глубже прочих пролетарских поэтов, что кажется среди них европейцем. - Да и безусловно влияние запада, - французской поэзии начала XX века и отчасти экспрессионизма, - на нем сказалось. Это, пожалуй, единственный поэт, у которого самые революционные темы теряют свою агитационную сухость и газетность. - Среди всей бесчисленной лирики, которою наши поэты ответили на смерть Ленина, самой знаменитой, - и по заслугам, - стала поэма Тихонова "Ленин". - Тихонов заслуживает внимательного и серьезного к себе интереса.

В самое последнее время Ленинград дал еще одного поэта, Заболоцкого, книга которого "Столбцы" вызвала немало разговоров и была крайне скоро раскуплена. - Никакой поэтической классификации и даже определенной оценке этот поэт не поддается. Он странен, во многом непонятен, - стихи его местами кажутся набором слов. Не имеющих никакой реальной связи между собой, только синтаксическую. Трудно определить даже его тематику: это безусловно отклик на современность, начиная с футбольного матча и кончая вопросами нового быта. Его лексика - почти блатная. Его основная характеристика - живописность: набором самых неожиданных слов, организованных в короткие, рванные, спотыкающиеся строки, где трудно уловить логическую связь, он вызывает яркий и красочный образ. Логическую связь надо искать между образами, а не между словами. - Заболоцкий ни на кого не похож, и пока еще на него никто не похож. Единственная ассоциация, это - с немецкими экспрессионистами, но прозаиками, а не поэтами. - Пока вышла одна лишь книга, - и насколько известно, его дальше не пропускает цензура. Судить о нем в окончательной форме еще нельзя.

Подводя итоги всему сказанному, можно дать всех советских поэтов еще в одном противоположном противопоставлении: смешав все группировки, поэзию советскую можно разделить на две основных линии, две тенденции, в пределах которых они развиваются. Тенденции эти определяются отношением поэта к своему поэтическому материалу, - к языку, к поэтической речи. Есть стихи, где слова идут одно за другим каким-то прозрачным и медленным потоком, где образы даны большей частью в виде сравнений и эпитетов, где слово кажется податливо и мягко, где строку и строфу можно сжать или разбавить еще: такова напевная текучесть Есенина, всех крестьянских и пролетарских поэтов, таковы были поэты "Кузницы" и эпигоны символизма. - И есть другая тенденция стиха, где каждое слово ощутимо, как матерьял, сопротивляющийся поэту, где слово кажется не вылившимся из уст и эмоций поэта, а где оно противостоит ему, как внешний мир, почти враждебно, и требует от поэта отделки и обработки, как мрамор, как дерево. Каждая строка таких стихов до отказа нагружена смыслом. Здесь неуместны сравнения, и темп их ускоряется от нагромождения смелых метафор. - Таковы стихи Пастернака, к этому стремятся конструктивисты, это есть у Антокольского, у Заболоцкого. В плане эстетических обобщений первую тенденцию можно приписать поэзии, ощущающей себя, как музыку; вторую тенденцию - поэзии, стремящейся к живописности и к изобразительности пространственных искусств. Делая еще больше обобщений, можно первую струю обозначить как романтическую, и вторую - как классическую. Конечно, все это относительно и дано лишь в тенденции. - Но безусловно именно второй поэтический строй чем-то напоминает нашу классическую поэзию: к Баратынскому, Тютчеву, Лермонтову ближе конструктивисты, чем, скажем, "Кузница" или Есенин, или даже акмеисты, сколько бы они ни пользовались классически выдержанными метрами. Тех же Мандельштама и Лившица, - наиболее классических из современных поэтов, - нужно отнести к этой струе косноязычного, материально-весомого стиха.

Определяя обе тенденции кратко и приблизительно, можно сказать: для первых слово есть звучание - значение, для вторых слово есть смысл - звук.

25 - 29.XI.1930.

М. Кемшис. Новейшая русская поэзия // Darbai ir dienos. Literatūros skyriaus žurnalas. Humanitarinių Mokslų Fakulteto leidinys. Kaunas, 1931. [T.] II. P. 221 – 247.= Acta et commentationes ordine philologorum V. M. Universitatis.

© М. Кемшис

Подготовка текста © Лариса Лавринец, 2002.
Публикация © Русские творческие ресурсы Балтии, 2002.
http://www.russianresources.lt/archive/Banevich/Ban_2.html

Материал опубликован на Литсети в учебно-информационных целях. Все авторские права принадлежат автору материала.
« Назад \| Вперед » Просмотров: 4617 \| Добавил: Алекс_Фо 05/05/13 08:45 \| Автор: М. Кемшис

Загрузка...

Всего комментариев: 0

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]