Литсеть ЛитСеть
• Поэзия • Проза • Критика • Конкурсы • Игры • Общение
Главное меню
Поиск
Случайные данные
Вход
Главная » Теория литературы » Статьи » Литературные жанры, формы и направления

Проза на идише в эпоху войн и революций

Автор: Валерий Дымшиц

На развитие литературы на идише в XX веке и, между прочим, на ее пере­воды на русский язык существенным образом влияли большие исторические процессы. До начала Первой мировой войны основным и почти единствен­ным центром литературы на идише была Российская империя — все круп­ные еврей­ские писатели были россий­скими подданными. Это не значит, что в Румынии, в Австро-Венгрии или в Соеди­ненных Штатах Америки (а мы помним, что с 80-х годов XIX столетия начинается массовая эмиграция русских евреев в Америку) не было своих писа­телей, но серьезных литературных имен не было. После катастроф и катаклиз­мов начала XX века — Первая мировая война, распад империй, революции, Гражданская война, возникновение новых независимых государств в Восточ­ной Европе — политическая картина мира изменилась, и каждая страна, где образовалась большая группа мигрантов из Восточной Евро­пы, начала создавать свою независимую литературную традицию.

Это выглядит как картина весеннего ледохода на реке, когда единый ледяной панцирь треснул и льдины, уносимые потоком, начинают расплываться в раз­ные стороны. Понятно, что в 1920-е годы, когда границы были еще не таки­ми жесткими, в том числе границы молодого Советского Союза, существо­вала массовая миграция — перемещение писателей из одной страны в другую. Суще­ствовали какие-то культурные обмены. Чем дальше и сильнее расплыва­лись эти льдины, чем жестче погружался Советский Союз в политику куль­турного отторжения всего, что происходило на Западе, тем эти контак­ты становились более затрудни­тельными.

Кроме того, немаловажная вещь: на фор­мирование еврейской литера­туры начинает сильно влиять не только политическая, но и культурная ситуация этих независимых центров. Например, американский писатель, пишущий на идише, волей-неволей ориентируется на то, что происходит вокруг него и в жизни, и в литературе. Нью-Йорк устроен не так, как Москва, Варшава — не так, как Нью-Йорк. На писателя влияет не только окружаю­щая действи­тельность, но и те про­цессы, которые происходят, соответ­ственно, в литера­туре советской, польской, американской и так далее.

В результате на месте единой литера­туры на идише у нас появляется множество разных литературных центров: советская литература на идише, польская, американская, французская, венская, берлинская и так далее. Это одна сторона медали. Вторая сторона медали — это то, как произве­дения на идише доходят до советского читателя.

На протяжении всей истории Совет­ского Союза, за исключением перерыва на страшный и трагический период конца 40-х — начала 50-х годов, литера­тура на идише была в достаточно привилегированном положении. До войны и вплоть до 1948 года идиш был языком, в общем и целом поддерживаемым, поощряемым советской властью: литература переводилась и издавалась. Потом был этот короткий трагический перерыв, а с и с конца 50-х — начала 60-х годов это был язык если не поощряемый, то вполне терпимый. Опять же, издавались книги на идише, издавались переводы с идиша на русский язык.

С точки зрения советской издательской политики идиш попадал в систему так называемых языков народов СССР. А если идиш признавался одним из язы­ков народов ССР, наряду с грузинским, украинским, узбекским и так далее, то это значит, что все другие проявления культурной активности на этом языке отсекались. Это как если у нас есть какой-нибудь крупный западный писатель, пишущий на английском или французском языке, если он специально никаких больших гадостей про советскую власть не гово­рил и если его место в мировой литературной иерархии достаточно прочно, то рано или поздно его переведут на русский язык и познако­мят с ним советского читателя как с выдающимся представителем мировой культуры. Но если предста­вить себе, что где-нибудь в Канаде живет какой-нибудь человек, который пишет на украинском языке, — притом что мы знаем, что в Канаде есть большая украинская диаспора, — то будь он хоть сколько угодно левый и прогрессивный, его никогда не напе­чатают ни на языке оригинала, ни в переводе в Советском Союзе просто потому, что украинский язык — это язык, который существует внутри советских границ.

Та же самая история была с идишем. Хотя большинство еврейских писателей в мире придерживались левой ориента­ции, так сказать, прогрессив­ных, если не прокоммунистических убеждений, начиная с 1930-х годов их практически перестают переводить и издавать в Советском Союзе, потому что идиш — это то, что существует внутри советских границ.

Понятно, что для идиша эта ситуация была абсолютно трагической, потому что значительная часть еврейских писателей не были советскими гражда­нами, не писали в Советском Союзе и, соответственно, не доходили до совет­ского читателя ни в оригинале, ни в переводах. Процесс освоения еврейской литера­туры XX века, то есть послереволюционной, созданной за рубежами Советского Союза, начина­ется только в последние 10–15 лет.

Как я уже сказал, единая карта еврей­ской литературы после Первой мировой войны, революции и гражданских войн распалась на несколько островов. Самыми крупными, самыми важными из них в довоенное время были три: Советский Союз, где идиш пользовался в 1920–30-е годы значительной государ­ственной поддержкой; Польша, где существовало огромное четырех­миллион­ное еврейское население, сконцентрированное преимущественно в городах, — там возникло сразу несколько крупных литературных центров: Варшава, Лодзь, Вильно; и это Соединенные Штаты Америки.

Сейчас мы поговорим о еврейской прозе в XX веке, и я буду называть имена тех писателей, чьи произведения более или менее доступны на русском языке.

Центром складывания новой советской еврейской литературы оказался Киев. Это не значит, что еврейские писатели жили только в Киеве. Но был формати­рующий короткий период, который начался где-то во время Первой мировой войны, примерно в 1915 году, когда лучшие еврейские литературные силы оказались в Киеве. Этот период длился недолго: уже к 1920 году он оказался более или менее исчерпан. Дальше биографические траектории разных писа­телей и поэтов были разные. Одни оказались за границами Советского Союза, потом многие вернулись, потом жили в Харькове, который был столицей Украины, потом из Харькова перебрались в Москву. Но при этом то культурное единство, которое возникло в годы, предшество­вавшие революции и сразу после рево­лю­ции в Киеве, определяло их как «киевскую группу»   и во многом определяло коллективную физиономию советской еврейской литературы.

Среди киевских писателей особенно выделялось два. Это Давид Бергельсон, который при жизни был признан, наверное, самым ярким, самым крупным и серьезным еврейским писателем XX века. И Пинхас Каганович, который писал под псевдонимом Дер Нистер, то есть «сокрытый», «тайный», «невидимый».

Оба они родились на Украине, оба — в образованных зажиточных семьях, оба получили хорошее религиозное традиционное образование и одновре­менно, конечно, хорошо знали русский язык, немецкий язык, были достаточно начи­танны в европейской словесности и широко — в русской. Оба начали писать перед революцией, в 1910–1911 годах. Оба в какой-то момент съездили в Вар­шаву — как я уже сказал, это был почти ритуал, — получили благословение Ицхока-Лейбуша Переца. И к моменту революции были молодыми, но уже достаточно признан­ными мастерами. Литература на идише была молодая литература, и, соответ­ственно, репутации там складывались тоже достаточно быстро.

Бергельсон — это писатель-импрессио­нист, создающий сложные картины внутреннего мира человека, пережи­ваю­щего не столько социальный, сколько психологический кризис, не могущего найти свое место в жизни, не понимаю­щего, чего он хочет. И во многом эти картины изображают не только его душевные переживания, но состояние окружающего мира, природы, которая как бы резонирует с переживаниями человека. Сложная, очень утонченная проза.

Самое, наверное, известное произве­дение Бергельсона — это повесть «Нох алемен», что можно перевести как «После всего». Она существует в двух переводах: в старом советском переводе называется «Миреле» — по имени главной героини, в другом — «Когда все кончилось». Это история душевной жизни молодой женщины, которая не может выйти замуж за любимого человека, романтического поэта, и выходит замуж за немилого, потом ему изменяет. Это такая сложная психологическая проза, где главное достижение писателя — способность говорить о сложных движениях человеческой души вне связи с какой-то социальной конкретикой.

Если играть в аналогии, то по степени писательского мастерства, наверное, это можно сравнить только с «Мадам Бовари» Флобера. У нас есть замеча­тельные мемуарные свидетельства, когда советские читатели 1940-х годов, среди, в общем, барабанного боя соцреа­лизма вдруг прочитавшие «Миреле», были совершенно потря­сены, что, оказывается, в Советском Союзе есть писатель, который пишет такую сложную прозу.

В начале 1920-х годов Бергельсон уехал из Союза, долго жил в Европе. В 1932 го­ду вернулся — примерно тогда же и так же, как Горький. Крупный писатель, кото­рого советская власть, что называется, заманила обратно, привлекла к себе.

Конец биографии Бергельсона, как и мно­гих советских еврейских писателей, был печален, трагичен. Его расстреляли 12 августа 1952 года как участ­ника президиума Еврейского антифашистского комитета  . Антагонист Бергель­сона, писатель совершенно другого толка — Дер Нистер. Писатель-символист, темный, сложный, непонятный, никогда, в общем, не пользовавшийся широкой популярностью, в отличие от Бергель­сона, но всегда ценимый знатоками.

Начинает он как поэт-символист, потом, в 1920-е годы, пишет очень странные фантастические повести, представляющие собой гибрид визионерских виде­ний, средневековой литературы на идише, которую он хорошо знает, и фоль­клора. Странные символистские сказки. Из них переведены на русский язык две — «Черти» и «Сказка о зеленом человеке» — в сборнике «Еврейские литературные сказки».

И наконец, в 1930-е годы он пишет свой, так сказать, opus magnum — историче­ский роман «Ди мишпохе Машбер», «Семья Машбер», о жизни большого, очень сложно придуманного клана в Бердичеве XIX века, откуда он сам был родом, и где сквозь поверх­ность исторического романа-эпопеи пробивается странное, безумное мистическое содержание. Сравнительно недавно этот роман был издан в переводе на русский язык. Перевод, на мой взгляд, малоудачный, но неко­торое представление об этой книге дает. Тем не менее, конечно, освое­ние наследия Дер Нистера еще впереди.

Еще один советский роман «Зелме­няне», «Зэлмэнянэр», — это проза большого поэта Мойше Кульбака, которая описывает жизнь еврейского Минска 1920-х — начала 30-х годов. Блестящее, жесткое и одновременно игровое повество­ва­ние. Книга, от которой совершенно невозможно оторваться. Она была издана в русском переводе в 1960-е годы, недавно снова переиздана.

Существует огромный список советских еврейских прозаиков второго ряда. Из них самые недурные — Самуил Гордон, Гершл Полянкер, Иосиф Рабин и многие другие. Их издавали охотно и переводили в 1960-е и 1970-е годы.

Что касается несоветских писателей, которые сравнительно недавно пришли к русскому читателю в русских переводах, — это прежде всего Залман Шнеур, поэт и прозаик, писавший всю жизнь на двух языках: на идише и на иврите.

Шнеур провел детство в небольшом белорусском городе Шклов, недалеко от Могилева, — это на Днепре, Восточная Белоруссия. В пятнадцать лет покинул этот город и тем не менее продолжал о нем писать всю жизнь. На русском языке издано несколько его произведений, связанных со Шкловом: это сборник рассказов «Шкловцы», повесть «Дядя Зяма» и огромный исторический роман «Император и ребе» о конце XVIII века, о врастании евреев в Российскую империю, и там тоже много чего теснейшим образом связано со Шкловом, его малой родиной.

Залман Шнеур — блестящий стилист, тонкий знаток народной жизни. И, что очень важно, он такой идейный антагонист Шолом-Алейхема. Шолом-Алейхем превращал свой личный украинский опыт в некоторое представление о том, что вообще еврейский мир вот так весь устроен. Шнеур Залман пишет нечто прямо противоположное Шолом-Алейхему — он говорит, у нас все совершенно иначе, все совершенно по-другому. Обычаи другие, жизнь другая, люди другие.

И конечно, это проза XX века, где очень много места уделено тому, что назы­вается материальная сторона вещей, материально-телесный низ: люди живут не столько духом, сколько брюхом, страстями. Там много сексу­аль­ных пере­живаний. Вообще, тема плоти, эмансипации плоти очень важна для еврей­ской литературы XX века.

Шнеур Залман уехал из России еще задолго до Первой мировой войны и даль­ше делил свою жизнь между разными странами. Прожил он долго: он жил некоторое время в Германии, потом во Франции, потом в Соединенных Штатах, потом в Израиле, потом опять в Соединенных Штатах — в общем, такой писатель-космополит.

Рядом с ним стоит другой писатель того же примерно поколения — Шолом Аш, родившийся в русской Польше, но еще до Первой мировой войны уехавший в Соединенные Штаты и живший то в Англии, то в США, то в Из­раиле. Чрезвычайно востребо­ванный и популярный драматург начала XX века и автор множества прозаических произведений (он был необыкновенно плодо­вит), некоторые из которых переведены на русский язык. В общем, такой идейный художественный продолжатель Переца. Хотя, на мой взгляд, писатель более слабый.

Еще один писатель, родившийся в Польше и большую часть творческой жизни проведший в Америке, — Йосиф Опатошу. Это псевдоним, сокращение от фа­милии Опатовский. Плодовитый романист. На русский язык переведена его трилогия о Польском восстании 1863–1864 годов. Герои погружены в пучину таких роковых страстей. Его часто и основательно сравнивают с Достоевским. Это такая же несколько взъерошенная, взлохмаченная, не всегда аккуратная, но очень темпераментная проза

Совершенно особое место в истории еврейской прозы XX века занимают братья Зингер. Младший, Ицхок Зингер, писал под псевдонимом Ицхок Башевис. Когда молодой Ицхок вошел в литературу, старший брат уже был большим именем в еврейской литера­туре, и он взял себе матроним от имени своей матери Башевы. Он получил Нобелевскую премию. Но не потому, что был лучше или ярче других писателей своего поколения, а потому, что для того, чтобы Нобелев­ский комитет дал Нобелевскую премию, нужно, чтобы были выполнены два условия. Во-первых, автор должен быть жив. Во-вторых, он должен быть переведен на какие-то общедоступные языки — например, на английский, чтобы Нобелевский комитет мог с его творчеством познако­миться. А из всех еврейских писателей к 1970-м годам — а нужно было как-то поощрить лите­ратуру на идише — оказалось, что двум этим условиям отвечает только Башевис.

Он был очень плодовитым писателем. Он начал в Польше, в 1935 году уехал в Соединенные Штаты, где успешно прожил долгую жизнь.

В основном его произведения переве­дены на русский язык с английского, причем английские переводы не эквивалентны оригинальным произведениям на идише: они очень сильно покромсаны по сравнению с исходной версией. Достаточно сказать, что самый большой, самый главный роман Башевиса — «Фамилия Мушкат», «Семейство Мушкат», в оригинале на идише это 50 пе­чатных листов, а в английской версии, которая была переведена потом на рус­ский язык, 30 печатных листов. Там выкинуты целые главы, сюжетные линии и так далее. Это такая сильно переделанная и адаптированная для мас­со­вого английского читателя версия — осознанно испорченная, скажем так.

Тем не менее есть очень хорошие переводы наиболее ярких, наиболее интересных рассказов Башевиса на русский язык, выполненные израильским поэтом и переводчиком Львом Беринским. И в последние годы были переведены несколько его рома­нов — прежде всего, исторические романы «Сатана в Горае» и «Поместье». «Враги» и «Пена» тоже были переведены с идиша на русский язык. То есть более или менее из тумана скверных переводов с английского языка начала прорисовываться физиономия подлинного Башевиса, который действительно хороший, интересный и, главное, очень разнооб­разный писатель и прекрасный рассказчик. Это проза, которую чрезвычайно интересно читать.

Я рассказываю в порядке, обратном хронологическому, но зато соответствующем тому, который связан с историей переводов на русский язык.

Совсем недавно к нам пришел его старший брат, Исроэл-Иешуа Зингер, кото­рый намного раньше пришел в литературу, поучаствовал как раз во время Гражданской войны и револю­ции в деятельности «киевской группы», потому что хотя сам он был варшавя­нин, но в 1918 году переехал в Киев и провел несколько лет в охваченной революцией России. В начале 1930-х годов он пере­брался из Польши, где уже составил себе крупное литературное имя, в Соеди­ненные Штаты и, к сожалению, умер совсем нестарым человеком в 1940-е годы в возрасте 50 лет. Может быть, поэтому его слава как бы оказалась в тени славы млад­шего брата, на которого старший — Исроэл-Иешуа Зингер — очень сильно повлиял.

В последнее время, на русском языке появилось несколько его книг: и сбор­ни­ки его повестей «Чужак» и «Станция Бахмач», и беллетризован­ные мемуары «О мире, которого больше нет», и «Семья Карновских», замечательный роман, и прекрасный роман «Братья Ашкенази». И все это в очень прилич­ных совре­менных переводах. То есть у нас есть вполне репрезентативная подборка этого замечательного писателя.

После войны многие писатели, начи­нав­шие в Восточной Европе, оказались либо в Соединенных Штатах — те, кто смог пережить войну, — либо в Израиле. И вот тут надо назвать два имени. Это Хаим Граде, который большую часть своей литературной жизни провел в Нью-Йорке, и это Авром Суцкевер, боль­шая часть литературной жизни которого прошла в Израиле. Они оба начинали в группе «Юнг Вилне» («Молодая Вильна») до войны, в 1930-е годы, как поэты.

Несколько больших прозаических книг Хаима Граде, посвященных жизни довоенной еврейской Вильны, сейчас переведены на русский язык. Это заме­чательная медитативная проза, мы как бы попадаем в некое заколдованное и неподвижное царство.

На русский язык переведен сборник коротких прозаических миниатюр Суцкевера — это что-то среднее между стихотворениями в прозе и просто прозой, — «Зеленый аквариум», прежде всего отражающий удивительный военный опыт этого человека: его пребывание в виленском гетто и затем в партизанском отряде.

Еврейская проза благополучно продол­жает развиваться на сегодняшний день. И даже есть произведения новых писа­телей, с пылу с жару переведенные на русский язык. Это выходцы из Совет­ского Союза, которые успели еще напечататься в последнем советском еврейском журнале «Советиш геймланд» — «Советская родина».

Это Борис Сандлер, который сейчас живет в Нью-Йорке, — прекрасный про­заик; его довольно много переводили на русский язык. Недавно вышел очеред­ной его роман, в переводе на русский — «Экспресс-36».

И живущий в Израиле Михаил Фель­зенбаум — поэт, прозаик, драматург, изда­тель, редактор, человек с огромной творческой активностью. Его замеча­тель­ный модернистский роман «Суббот­ние спички» тоже переведен на русский язык. Это магическая постмодернистская проза — во всяком случае, проза, которая, на мой взгляд, интересна не только тем, что она написана по-еврей­ски, но прежде всего тем, что она открывает принципиально новые небывалые горизонты существо­вания прозы уже в XXI веке. Это такая странная магическая игра со всевоз­мож­ными древними мифами и леген­дами, которые выворачиваются наизнанку и превращаются во что-то совсем другое.

 

(с) Валерий Дымшиц

Оригинал здесь



Материал опубликован на Литсети в учебно-информационных целях.
Все авторские права принадлежат автору материала.
Просмотров: 725 | Добавил: Анна_Лисицина 30/06/20 02:43 | Автор: Валерий Дымшиц
Загрузка...
 Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]