Бурсачество, бурса и бурсаки, семинария и семинаристы — традиционная тема русской литературы. Несмотря на все перипетии истории, духовные школы по сей день существуют, действуют и обучают молодых людей, желающих послужить Церкви. В произведениях русских писателей Д.И. Фонвизина, Н.В. Гоголя, Н.С. Лескова, А.И. Куприна и др. бурсаки являются героями. Помимо этого о духовных школах и их учениках написано немало произведений в XX и XXI в.

До сих пор определения «бурсацкой художественной прозы» в литературоведении не дано. Проблема состоит в выборе точного названия для данного литературного явления — «бурсацкая художественная проза» или «семинарская художественная проза». Необходимость выбора можно объяснить, во-первых, тем, что некоторые произведения, вроде «Очерков бурсы» Н.Г. Помяловского, описывают быт духовного училища, а не духовной семинарии, и, следовательно, все произведения, описывающие жизнь духовных школ, обозначить «семинарской художественной прозой» было не верно. Во-вторых, если обратиться к толковым словарям русского языка, то слову «бурса» дается следующее толкование:

• у С.И. Ожегова как «духовное училище с общежитием» [10. С. 64];
• у В.И. Даля как «семинария, в значении казенного содержания учеников» [2. С. 209];
• у Д.Н. Ушакова как «духовное училище, семинария» [12].

Н.В. Гоголь в «Тарасе Бульбе» замечает, что сыновья Тараса, «недавно выпущенные семинаристы», учились «в киевской бурсе». Нам представляется, что термин «бурсацкая художественная проза» более подходит для обозначения особого явления русской литературы, поскольку позволяет дать наиболее полное описание разных по статусу духовных учебных заведений.

Выделение «бурсацкой художественной прозы» в особое текстовое единство обусловлено следующими факторами: автор произведений — бурсак (академист, семинарист или воспитанник духовного училища), центральный персонаж также является бурсаком, проблематика произведения связана с бурсацкой жизнью. Сам сюжет произведений бурсацкой прозы разворачивается в стенах бурсы, будь это духовное училище, семинария или академия, т.е. все события так или иначе связаны с духовной школой, в которой учится главный герой. Для произведений бурсацкой прозы характерен своеобразный язык, включающий в себя профессиональную церковную и бурсацкую лексику [см. 5]: в тексте встречаются жаргонизмы (например, афедрон), церковнославянизмы (к примеру, зело, ничтоже сумняшеся и др.) и профессиональные термины, относящиеся к духовному образовательному учреждению, его быту или церковному устройству (пономарь, брат, трапезная, инспектор, дежпом, тропарь, кондак, китель, послушание, отец, регентши и др.). Здесь следует отметить, что коннотация у некоторых слов может быть как положительной, так и негативной: например, «брат» — может быть ругательством, а может быть и обращением к человеку; или «тропарь» и «кондак» — могут означать как богослужебные тексты, так и выговоры: обычный и строгий; слово «отец» также может иметь значение обращения к священнослужителю, так и значение обращения к простому товарищу.

Одна главная тема, которая объединяет традиционную бурсацкую прозу, написанную в XIX в., и современную бурсацкую прозу — это противостояние и/или противопоставление человека системе духовного образования. В произведениях в некоторых случаях это противопоставление и противостояние актуализирует архетипы трикстера и контр-трикстера.

Между традиционной и современной художественной бурсацкой прозой обнаруживаются большие различия в содержании и проблематике,  в стиле,  в персонажах. Это обусловлено социально-культурным и историческим контекстом эпохи: духовные школы за двести лет (с момента появления бурсацкой прозы) изменились в лучшую сторону. Проблемы, которые были актуальны для той эпохи, сегодня утратили свое значение.

К традиционной художественной бурсацкой прозе мы относим произведения, которые были написаны в XIX в.: «Бурсак» В.Т. Нарежного (1822), «Дневник семинариста» И.С. Никитина (1860) и «Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского (1862–1863), «Бурса» А.С. Воронского (1932).

К современной бурсацкой художественной прозе следует отнести произведения, которые были написаны и опубликованы в XX и XXI вв.: «Современные очерки бурсы» А.Б. Черткова (1965), «Новейшие очерки бурсы» Н. Бернса (2008, 2014), «Alma Matrix, или Служение игумена Траяна» А. Кукушкина и М. Гурова (2011, 2012) и «Легенда о Черном дежпоме» А.В. Щепёткина (2014).

Следует отметить, что в группу произведений, относящихся к традиционной бурсацкой художественной прозе, мы включили только те, которые наименее автобиографичны.

Мемуаров, написанных бывшими бурсаками про бурсу, немало: «Из далекого прошлого» Д.Н. Мамина-Сибиряка, «Шесть лет в Крутогорской семинарии» И.А. Ардашева, и в наше время массив этих дневниковых записей и мемуаров пополняется.

Нас интересует бурсацкая художественная проза, поэтому мы сосредоточились на художественных произведениях. Мы исходим из того, что у мемуарной литературы есть свои типичные признаки, которые отличают ее от литературы художественной: «фотографичность, событийность, ретроспективность, непосредственность авторских суждений, живописность, документальность» [7. С. 525].

Многие произведения бурсацкой художественной прозы имеют отчасти автобиографическую основу («Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского), но они отличаются от мемуаров художественным вымыслом. Это позволяет выделить корпус бурсацкой художественной прозы для дальнейшего исследования.

Особенностью традиционной бурсацкой художественной прозы является ее критическое отношение к бурсе.

Исключением является повесть «Бурса» В.Т. Нарежного, где бурса описана мало, хотя и с присущими негативными явлениями: побоями и голодом.

Во всех других произведениях духовные школы представлены в крайне отрицательном свете. Это обусловлено действительно творившимися в стенах духовных учебных заведений ужасами. Несомненно, жесткость и пьянство, которые описаны у Помяловского, Никитина, Воронского и Нарежного, действительно характерны для духовных учебных заведений XIX в. Именно из-за этого в традиционной бурсацкой художественной прозе так часто появляются образы дома-бездомья, дома-антидома, мира-антимира.

Действительно, бурса в традиционной бурсацкой прозе выглядит местом мрачным, неприятным, полным опасности:

«Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в черно-бурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно прогнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякость от снегу» [11. С. 5] — так начинает свои очерки Н.Г. Помяловский.

У И.С. Никитина описание семинарии мало чем отличается:

«Вокруг обтертых… стен стоят деревянные, топорной работы кровати. Простынь на них нет; подушки засалены… На полу пыль и сор… Доски стерты каблуками… Сквозь разбитые… стекла порядочно надувает холодом» [8. С. 132–133].

А.С. Воронков также следует за предыдущими авторами:

«На дворе морозно, бурсаки толкутся в сундучной, в раздевальной, в классах, в коридорах. От пыли першит в горле, слезятся глаза, стелется сизый туман… На полу ошметки грядного снега, лужицы, мусор, скомканная бумага, всякое дрянцо. Озорной, ярыжный бурсацкий демон развлекается!.. Скотство, вши, рвань, обломы, обормоты, кулачники…» [2, с. 94].

Помяловский и другие авторы показали, что в бурсе нет условий для нормальной, здоровой, обычной жизни. Здесь бурсакам угрожают смерть, болезни, опасности, побои, издевательства, отсутствие свежего воздуха и света, грязь и холод — всё это вызывает ассоциации с  «антидомом».

Родной дом здесь приобретает для бурсаков особую ценность: «Мне вспомнились наши знакомые поля, покрытые желтою рожью, моя светлая, уютная горенка и темный кудрявый сад» [8. С. 89]. Герой Никитина — Василий Белозерский — противопоставляет светлому дому даже комнату в доме профессора, находящуюся вне бурсы. Это говорит о том, что бурсаки все, что связано с бурсой, воспринимают отрицательно, считают негодным для жизни.

У Помяловского родной дом идеализируется и противопоставляется бурсе:

«Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — всё это живой картиной встало пред его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь» [11. С. 119].

У Воронского бурса также является антидомом, она «презирает "нежности", бурса жестока, неумолима ко всякой мягкости, к "сантиментам". Сурово она стирает напоминания о доме, о родных» [2, с. 107].

Сами бурсаки в бурсе деградируют: лишаются нормальных имен, взамен приобретая клички: Митаха, Тавля (у Н.Г. Помяловского), Неон, Кастор (у В.Т. Нарежного), теряют свободу, волю. У Помяловского, Никитина, Нарежного, Воронского учащиеся бурсы терпят побои как от своих собратьев, так и от инспекторов (заметим, что Нарежной меньше всех авторов бурсацкой художественной прозы уделил внимания описанию бурсы).

В стенах бурсы всегда недостает еды и царит вечный голод. Это явление встречается у всех авторов традиционной бурсацкой художественной прозы. Бурсакам приходится кусочничать или, что хуже, воровать.

Наряду с образами антимира и антидома в традиционной бурсацкой художественной прозе  у Помяловского и Нарежного можно выделить здесь тему детства и сиротства. У Никитина и Нарежного прослеживается тема рождения «нового человека». Все они связаны с критической направленностью традиционной бурсацкой художественной прозы, что обусловлено ее определенной антиклерикальностью, которая в современной бурсацкой художественной прозе сходит на нет.

Ставится в бурсацкой прозе проблема свободы, которой бурсаки лишены. Бурсак лишен личного выбора, он живет под гнетом бурсы, его дальнейшая судьба связана с духовным сословием. Так, персонаж Никитина Белозерский при всем своем желании не смог поступить в университет, так как бурса и принадлежность к бурсацкому и духовному сословию лишали его этой возможности.

В повести Н.Г. Помяловского поставлен вопрос «что делать?», который выделяет это произведение, позволяет воспринимать его особняком. Постановку этого вопроса у Помяловского заметил М.М. Дунаев: «Он, — т.е. Помяловский, — еще более актуализирует вопрос “что делать?”, ибо показывает лишь чего не делать» [4. С. 145]). Тот же вопрос ставит Никитин в своем произведении. Авторы традиционной бурсацкой прозы пытаются в своих произведениях дать свой ответ на вопрос «что делать?». У Помяловского[1] герой решил совершить побег из проклятой бурсы, пытаясь ради этого попасть в больницу; Никитин же в «Дневнике семинариста» позволяет Белозерскому с бурсой примириться и увидеть в своем священническом будущем необходимость служения народу:

«сан священника — великое дело… Падает ли какой-нибудь бедняк, убитый нуждою, я поддерживаю его силы словом евангельской истины. Унывает ли несчастный, бесчестно оскорбленный и задавленный, я указываю ему на бесконечное терпение божественного страдальца, который, прибитый гвоздями на кресте, прощал своим врагам. Вырывает ли ранняя смерть любимого человека из объятий друга, я говорю последнему, что есть другая жизнь, что друг его теперь более счастлив, покинув землю, где царствует зло и льются слезы... И после этого, быть может, я приобретаю любовь и уважение окружающих меня мужичков. Устраиваю в своем доме школу для детей их обоего пола, учу их грамоте, читаю и объясняю им святое Евангелие. Эти дети становятся взрослыми людьми, разумными отцами и добрыми матерями... И я, покрытый сединами, с чистою совестью ложусь на кладбище, куда, как духовный отец, проводил уже не одного человека, напутствуя каждого из них живым словом утешения» [8. С. 115].

Современные авторы, пишущие о бурсе, отказались от критического подхода к теме, переходя к более актуальным аспектам изображения бурсы и обращаясь к новым жанрам.

Исключение составляет произведение А.Б. Черткова (1965). В «Современных очерках бурсы» описан быт Московской духовной академии и семинарии в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре города Сергиев Посад. Писатель во многом даже превосходит критический пафос традиционной бурсацкой художественной прозы. От легкого преувеличения в описании имевших место фактов переходит к полному вымыслу касательно негативных реалий духовной системы и Церкви вообще. Священнослужители, учащиеся в очерках изображены атеистами, подлыми, расчетливыми либо совершенно глупыми и необразованными верующими-обскурантистами, а главный герой показан чересчур простодушным юношей, который в итоге всё же уходит из Церкви и становится атеистом. Можно утверждать, что А. Чертков не ставил задачу глубоко разобраться в вопросе «что делать?», свойственном традиционной бурсацкой прозе. Он лишь воплощал настрой того времени на повсеместное разоблачение Церкви, обусловленный господствующим атеизмом. Он представил систему духовной школы в неподобающем виде. Возможно, некоторые явления, описанные Чертковым, действительно имели место в жизни, как, например, ограничение в выездах из стен МДА[2] [13. С. 62], однако, отсутствие положительных персонажей среди студентов, преподавателей и священнослужителей в стенах бурсы и в Церкви вряд ли свидетельствует об объективности и правдивости автора. Следует вспомнить, что Московская духовная школа в эти годы дала многих богословов-интеллектуалов (к примеру, А.И. Осипова, окончившего МДА в 1960-х годах) и хороших священнослужителей.

Если ограничиться анализом текста «Современных очерков бурсы» Черткова, то в них показан быт уже современной бурсы, которой схож со многими другими современными нам духовными семинариями и академиями. У А.Б. Черткова, как и у предшественников, можно проследить тему рождения «нового человека», формирования личности и ее самосознания. Так, главный герой, хотя и оставил Церковь и священный сан, всё же смог реализовать себя в новом качестве, женившись и начав новую жизнь как «проповедника» антиклерикализма и атеизма (по сюжету главный герой стал выступать по радио и телевидению, критикуя Церковь и семинарию).

Другое произведение современной бурсацкой художественной прозы — «Новейшие очерки бурсы» Н. Бернса, который совместно с соавторами описал быт Тобольской духовной семинарии (ТДС). Книга выдержала два издания в 2008 и 2014 гг., причем второе издание было дополнено новыми рассказами-воспоминаниями. Появление «Новейших очерков» вызвало бурю эмоций, причем зачастую отрицательных. Для обычных читателей книга показалась слишком блеклой, по сравнению с «Очерками бурсы» Н.Г. Помяловского, а руководством ТДС книга была воспринята как компромат на Церковь и духовную школу. Автор и его творение подверглись порицанию.

Анализ текста произведений современной бурсацкой прозы свидетельствует, что стилистически текст стал проще, но не эмоционально беднее, не лишился бурсацкого фольклора. При этом в «Новейших очерках» семинария предстает жизнеспособной и дружелюбной. Даже в негативных оценках духовной школы отсутствует критический пафос. Такую смену отношения к бурсе можно охарактеризовать как ее обновление. В «Новейших очерках бурсы» авторы испытывают ностальгию по бурсе, высказанную во множестве рассказов, которые по своему стилю и характеру являются разнородными. Каждый из авторов изложил свою интерпретацию событий, далекую от объективной реальности, в них преобладает художественный вымысел. Авторы обращаются к форуму, где развернулось обсуждение книги выпускниками ТДС, на форуме можно найти множество подтверждений об имеющей место художественной гиперболизации [8]. Зачастую истории в «Новейших очерках» имеют курьезные сюжеты, содержат легкую ироничную критику. Например, зарисовки портретов преподавателей можно считать лишь добрыми замечаниями, а рассказы «Пельмени на колокольне», «Приидите, пиво пием новое» и «Мышь в меду» изобилуют юмором в описании быта семинаристов. В текстах живо и уместно обыгрываются библеизмы и фразы из богослужебных текстов:

«Даже песнопение из пасхального канона “приидите, пиво пием новое” приобретает в свете этого феномена[3] особый смысл» [1. C. 69].

Или «между ними установился тайный союз и дружеское взаимопонимание… как между Понтием Пилатом и Иродом Антипой» [1. С. 73].

И всё же дальше юмористических и критических зарисовок «Новейшие очерки бурсы» не идут: серьезных вопросов не поднимают.

В этом плане книга Н. Бернса и его соавторов вышла довольно поверхностной, небогатой языковыми приемами. Тем не менее, стоит отметить позитивные моменты в произведении. Во-первых, авторы «Новейших очерков бурсы» смогли избежать негативного изображения духовных учебных заведений. Во-вторых, литературный опыт собратьев вдохновил многих бурсаков на создание современной бурсацкой художественной прозы.

Одним из таких опытов является роман «Alma Matrix, или служение игумена Траяна», написанный семинаристами МДА Александром Кукушкиным и Михаилом Гуровым, опубликованный в первом номере литературного журнала «Нева» за 2012 г.[4] Роман оказался удачным и интересным: его текст отточен, написан живым и образным языком используются образные вставки в текст: «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, — задумчиво произнес проректор. — Но больше, все-таки, бессмысленный» [6. С. 17], — один из главных персонажей, реагируя на случившийся инцидент в стенах семинарии, практически дословно цитирует слова из «Капитанской дочки» А.С. Пушкина.

Кот, который немало досаждал семинаристам, приобретает в тексте историческое прозвище: «Кота звали Аттила, а если полно, то Аттила-бич-Божий, и прозвище свое он оправдывал сполна, поскольку в душе был истинным гунном» [6. С. 32] . Это вызывает у читателей ассоциации с некоей неминуемой и неотвратимой, посланной за грехи карой (см. отношение христианских богословов и учителей V в. к Аттиле). Однако даже без обращения к этим отсылкам, роман «Alma Matrix» получился интересным и оригинальным. Его персонажи и сюжетные линии, развернутые в многочисленных рассказах, раскрывают тему противостояния и противопоставления бурсаков бурсе. В случае с одними из центральных персонажей — Гайдой и Настоящим — это перерастает в актуализацию архетипа трикстера. Игумен Траян, как представитель бурсы, системы, выступает в качестве архетипа контр-трикстера. Как и остальные произведения бурсацкой художественной прозы, «Alma Matrix» не лишился, а лучше сказать, не утратил бурсацкого фольклора, несмотря на более современный формат реалий, описанных в рассказах. Бурса и бурсацкое в романе не нивелировались: здесь имеется свой особый бурсацкий юмор, в котором также уместно обыгрывание библеизмов и богослужебных текстов. Также в произведении стоит проблема свободы — извечная проблема для всей бурсы и бурсацкой прозы. В романе она ярко выражена в самом конце, где проректор — игумен Траян, выступает в роли Великого Инквизитора, открывшего ректору семинарии глаза на то, что семинаристам свобода вредна, она «им не по плечу, они скатываются в революцию» [6. С. 72].

Совершенно новый облик бурсацкая проза приобрела в произведении выпускника Екатеринбургской духовной семинарии А.В. Щепеткина, ныне священнослужителя Русской Православной Церкви. Сюжет «Легенды о Черном дежпоме» разворачивается в абсолютно вымышленном мире: главный герой Артур Сперанский, сотрудник КГБ, семинарист под прикрытием, а также другие персонажи живут в мире, где в XXI веке Советский Союз вместе с атеистической, антиклерикальной властью сохранился. Соответственно, такие атрибуты эпохи, как комсомол и шпионы КГБ, существуют вместе с ноутбуками и мобильными телефонами. Сама бурса с такими особенностями, как экзекуция розгами и латынь, совершенно не соответствует образу современной семинарии. Семинария в произведении приобрела инфернальные черты. Это видно в образе общежития:

«впереди показался древний трехэтажный дом. Его правое и левое крыло сходились под тупым углом друг к другу, так что здание с его растрескавшимися стенами и тусклыми пыльными окнами напоминало мертвеца, распахнувшего свои костлявые объятия навстречу подъезжавшей “Волге”» [14. C. 18].

Сама дорога к общежитию выглядит ухабистой, трудно проходимой, окруженной заросшим лесом. Вахтер в семинарии — «безобразная как смертный грех старуха в мятом черном платке» [14. С. 19]. Автор даже сравнивает ее со старой ведьмой. Помещения в общежитии могут приобретать совершенно непригодный для жизни вид — старая кладовка, где когда-то наложил на себя руки главный антагонист произведения, в полнолуние становится камерой пыток. Наконец, само существо — Черный дежпом — личность инфернальная, потусторонняя и враждебная. Бывший когда-то человеком Игорем Лазаревым, после суицида Черный дежпом превратился в демоническое чудище, преследующее учащихся семинарии. Сам его облик говорит об отношении к инфернальному, мистическому. Автор использовал образ черного кота, ассоциируемый с существом, принадлежащим ведьмам, и скорее всего с демоническим котом Бегемотом М.А. Булгакова.

В «Легенде о Черном дежпоме» много разнообразных отсылок к произведениям мировой культуры. Например, в одной из частей книги Черный дежпом предстает в образе Чеширского кота Л. Кэролла:

«Он бросился на Черного дежпома с кулаками, но тот немедленно исчез, осталась лишь его мохнатая башка, висящая в воздухе… Голова пропала, лишь зубастая пасть еще ухмылялась Артуру и скалила зубы» [14. С. 165].

Обращение автора к известным произведениям современной литературы и кинематографа позволяет ему дать яркие имена дежурным помощникам инспекторам-дежпомам Леголас, Филч и Дарт Вейдер, что помогает ему выстроить характер и поведение персонажей. Так, Леонид Гаврилович Ласкин — Леголас — оказывается добрым и справедливым, как и персонаж Дж. Р.Р. Толкина; отец Филлип по прозвищу Аргус Филч своей вредностью соответствует персонажу Джоанн Роулинг, а отец Даниил Ведерников, известный в кругах вымышленной бурсы как Дарт Вейдер, хоть и имеет славу плохого человека, но в самом конце повествования раскрывается как совершенно иной, положительный персонаж. «Легенда о Черном дежпоме» также поднимает тему рождения «нового человека», реализацию которой мы видим в развитии личности главного персонажа Артура Сперанского, который из агента КГБ и скептика преобразился в верующего, любящего человека и священнослужителя.

Заключение

Бурсацкая художественная проза представляет собою единое текстовое образование в отечественной литературе. Существование бурсы в современном реформированном виде актуализирует темы, характерные для традиционной бурсацкой художественной прозы. Духовные школы по-прежнему остаются местом малознакомым для светских людей, поэтому произведения о них интересны не только для самих бурсаков, но и для широкого круга читателей. Временной разрыв между бурсой традиционной и современной не исключил возможности появления в наше время талантливых авторов, описывающих быт бурсы. Все авторы произведений, созданных в XX и XXI вв., за исключением А.Б. Черткова, подошли к их написанию совершенно по-новому. Бурса у них предстает в новом, жизнеспособном и дружелюбном виде. Даже в «Легенде о Черном дежпоме», при определенной инфернальности общежития, сама семинария в целом описывается как нормальное, живое, лишенное ужасов прежней бурсы учебное заведение.

Традиционная бурсацкая проза ставила важные жизненные вопросы; современная бурсацкая проза интеллектуальна, содержит больше юмора и иронии. Традиции и современность нашли свое отражение в бурсацкой художественной прозе, которая сегодня выделилась в самобытное явление в русской литературе. Современная бурса вселяет надежду, что «бурсацкая художественная проза» продолжит развиваться, появляются новые и оригинальные произведения о бурсе[5].

Литература

1. Бернс Н.А. Новейшие очерки бурсы (Иллюстрации Ивлия Семенёнка). Изд. 2-е, дополн. — Казань: Идел-Пресс, 2014. — 96 с.

2. Воронский А.К. Бурса. — Москва: Советская литература, 1934. — 320 с.

3. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 1.: А – З. — Москва: РИПОЛ классик, 2006. — 752 с.

4. Дунаев М. М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII—XX веках. — М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2003. — 1056 с.

5. Жукова Л.Г. Функционирование жаргонно-арготической лексики в художественном тексте: На материале «Очерков бурсы» Н.Г. Помяловского / Актуальные проблемы изучения языка и литературы. — Абакан, 2005. — С. 145–150.

6. Кукушкин А., Гуров М. Alma Matrix, или служение игумена Траяна // Нева. Литературный журнал. — 2012. — № 1. — С. 6–77.

7. Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. Николюкина А.Н. — М.: НПК «Интелвак», 2001. — 1600 с.

8. Миражи / Сост. Кузнецов В.И. — М.: Советская Россия, 1988. — 480 с.

9. Новейшие очерки бурсы: Воспоминания студентов. — [URL]: http://www.tds.net.ru/forum/index.php?showtopic=1462&st=0 (дата обращения 27.02.2016).

10. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. 4-е изд., дополн. — М.: А ТЕМП, 2006. — 944 с.

11. Помяловский Н.Г. Очерки бурсы. — М.: Государственное издательство худ. литературы, 1958. — 175 с.

12. Ушаков Д.Н. Бурса. — [URL]: http://ushakovdictionary.ru/word.php?wordid=3716 (дата обращения: 28.02.2016).

13. Чертков А.Б. Очерки современной бурсы. — М.: Молодая гвардия, 1965. — 192 с.

14. Щепёткин А.В. Легенда о Чёрном дежпоме. — Екатеринбург: Изд-во ИП Пиджаков А.В., 2014. — 192 с.

[1] Н.Г. Помяловский не реализовал «Очерки бурсы» полностью, так как скоропостижно скончался из-за болезни, поэтому сложно сказать, какой бы была кульминация его «Очерков бурсы».

[2] МДА — Московская духовная академия.

[3] В одноименной истории идет обыгрывание фразы, что связано с употреблением алкогольных напитков некоторыми учащимися. — Прим. авт.

[4] Заметим, что большинство дополнительного материала, прилагаемого к основному произведению, например, «Триалог о Троице Рублева», сочиняемый главными героями в одном из рассказов, опубликованы на электронной странице произведения — http://almamatrix.ru/

[5] Опубликовано в: Международный научный журнал «Филологические науки» // М., АЛМАВЕСТ, 2016. №4. С. 87-95.

(с) Александр Александрович Сергеев, 2016

Оригинал здесь