Хайку вмещают в себя весь мир, считал мастер жанра, поэт Масаока Сики. В крошечных медитативных трехстишиях, как в каплях росы, сконденсировались и играют красками множество сущностей и смыслов. Век назад в хайку увидел свое отражение и Запад. Поэтам Франции, Великобритании, США, Италии вдруг оказались близки японские мотивы. Бездонные трехстишия научили их по-новому видеть мир и сливаться с ним. По мотивам исследования профессора Школы востоковедения ВШЭ, поэта и переводчика Александра Долина IQ.HSE рассказывает, как жанр хайку преобразил западную поэзию и изменился сам.

Восток, идущий на Запад

Сегодня мода на хайку не имеет границ — их пишут десятки тысяч людей с разных континентов. «Глобализация» хайку, по мысли Александра Долина, напоминает распространение японских боевых искусств: они давно стали транснациональными, но не теряют связь с корнями. Так и хайку: европеизировались, но сохраняют верность истокам.

Однако больше ста лет назад японцы едва ли поверили бы в ошеломительный успех этого жанра на Западе. В конце XIX — начале ХХ века, Япония только вошла в клуб великих держав. Ее экономика бурно росла, увеличивался международный авторитет, но интеллектуалы словно стеснялись национальной культуры и впитывали западную. Два с половиной столетия самоизоляции — и неизбежно возникает ощущение отрыва от остального мира. 

Национальная культура, естественно, никуда не исчезла, но у японских писателей появился комплекс неполноценности. Местная поэзия, с их точки зрения, выглядела безыскусной и косной. Европейская лирика, напротив, казалась живой, разнообразной, многоликой, техничной.

Представляя хайку англоязычным читателям, японские переводчики даже извинялись за «примитивность» стихов — и пытались адаптировать их к европейским канонам. По меньшей мере, зарифмовать.

А кто-то, приспосабливая японский жанр к европейским шаблонам, почему-то обильно приправлял хайку восклицаниями. Спокойные и глубокие «повествовательные» строки великого Басё (ХVII век) в этой версии могли выглядеть так: 

Всем ветрам открыт
Аиста ночлег! Ветер!
Вишни зацвели!

Или: 

Воробей, не тронь
Душистый бутон цветка!
Шмель уснул внутри!

Перевод В. Соколова

От такой интонации шмель бы обязательно проснулся.

На самом деле западную и японскую поэзию было сложно сравнивать. Эти эстетические системы сильно различались. Но, в то же время, они могли перекликаться и дополнять друг друга.

Это и произошло.

Чайная церемония в стихах

Конец XIX — начало ХХ века в западном искусстве — время поиска нового содержания и форм. Многих интеллектуалов интересует экзотика — как источник откровений. Импрессионисты и постимпрессионисты увлекаются японскими гравюрами. Ван Гог, очарованный дальневосточной культурой, копирует работы Хиросигэ. На очереди — японская поэзия. Но тут был языковой барьер, требовались переводчики.

Первые относительно точные сведения о хайку стали проникать на Запад в эпоху Мэйдзи (1868–1912). Дальневосточную поэзию популяризировали культурологи. Американский японист Лафкадио Хирн переводил народные сказки и поэзию с помощью ассистентов-японцев.

Однако он даже не предполагал, каким популярным станет жанр хайку впоследствии. Хирн считал, что японская лирическая миниатюра «едва ли возымеет эквивалентный эффект на Западе», и сравнивал ее с чайной церемонией. Оба явления сразу отсылали к культуре Востока, но, вместе с тем, казалось, не требовали ее глубокого понимания.

С 1880-го по начало 1900-х вышли несколько серьезных англоязычных трудов о японской традиционной поэзии. Британский японовед Бэзил Холл Чемберлен в 1903 году представил западным читателям стихи Басё и других японских мастеров в большой статье. Он дал и определение хайку — как лирической эпиграммы.

Забегая немного вперед, заметим, что интерес к Японии на Западе вскоре перерос в восхищение. Возник Japonism — мода на все японское. Европейская аристократия и интеллектуалы стали собирать японские вазы, гравюры, кимоно, мечи и веера. Но с поэзией было чуть сложнее.

Японские стихи — слишком короткие и мнимо простые — вызывали некоторое недоумение. Но оно вскоре прошло. В Великобритании, России и Германии предпочитали танка, а во Франции и Бельгии — хайку.

Экзотические жанры оказались просторными для фантазии. Масаока Сики был прав: пространство хайку действительно безгранично. Но почему?

Вечность в мгновении, поиск гармонии

В начале 1970-х, когда хайку уже давно завоевали весь мир, французский писатель-фантаст Ив Гандон так объяснял магнетизм японской лирики: «Они [японские поэты] без усилия купаются в огромном мироздании и живут в тесном согласии с его пульсацией, потому что абстракция не их область, потому что образ всегда был для них средством передачи мысли».

По мнению писателя, японские стихотворцы «сообщаются с природой в том, что только есть в ней самого чувственного, самого вибрирующего: в материнской клетке или свете и красках дня, в воздухе или в воде, в земле или в огне».

По-видимому, западного читателя привлекла не только емкость и выразительность хайку, но и заложенная в них гармония человека с миром. Возможно, именно поэтому увлечение хайку, пишет Долин, оказалось не временной модой, а «мощной энергетической подпиткой для западной поэзии <...> и спасительным откровением для всех любителей импрессионистического образа».

Хайку с их глубиной и подтекстом фиксировали состояние природы и человека. В них человек одновременно и одинок (типичное ощущение для людей Запада), и един со всей Вселенной.

Взять, к примеру, трехстишия Кобаяси Исса (конец XVIII — начало XIX века):

Стаял зимний снег.
Озарились радостью
Даже лица звезд.

Перевод В. Марковой

Или:

Птенец журавля,
И у тебя из сотен веков
День позади.

Перевод Т. Соколовой-Делюсиной

А вот Ёса Бусон (ХVIII век):

Воин в засаде.
На шлем тяжелый присела
Бабочка.

Перевод Т. Соколовой-Делюсиной

Или:

Белая слива.
Чью далекую юность ты видела
Из-за этой ограды?

Перевод Т. Соколовой-Делюсиной

Казалось бы, в этих стихах — скоротечные мгновения. Это моментальные снимки. Но за ними улавливается вечность, недосказанное пространство и время.

Япония делает шаг навстречу Западу

Настоящим миссионером японской культуры за рубежом стал Ногути Ёнэдзиро, поэт и критик, долго живший в США и в Великобритании (в Оксфорде он, например, читал лекции по театру Но). Его творчество ознаменовало переход от эпохи поверхностного увлечения японской культурой к изучению ее основ.

Ногути был очарован западной литературой, но не забывал о своей миссии: открыть европейцам и американцам красоту японской поэзии.

В 1903 году Ногути издал в Лондоне книгу стихов на английском «С Восточного моря» («From the Eastern Sea») и вскоре стал популярен в британских литературных кругах. Именно он, по мнению Александра Долина, привил западным литераторам вкус к японской поэзии.

Уже тогда, в начале ХХ века, Ногути предрекал маленьким трехстишиям великую судьбу. Хайку, считал он, могут стать транснациональным феноменом. В 1904 году он прямо призвал американских коллег-поэтов пробовать писать в новом для них жанре.

Ногути основал международный поэтический клуб Аямэ-кай («Общество ириса»), куда вошли американские поэты — например, молодой Эзра Паунд. Клуб выпустил две англоязычные антологии, в которых явно видно очарование японской лирикой. Сам Ногути писал на английском. Но насколько его стихи сохранили «генетический код» японских хайку?

По мнению Долина, стихи Ногути имели мало общего с традиционной поэтикой лирических миниатюр. Скорее, они отражали в форме трехстишия «гуманистические идеалы западной поэзии той эпохи, перекликаясь с Уитменом, Лонгфелло, Верхарном».

О синтезе культур Востока и Запада мечтал и американский писатель японо-германского происхождения Садакити Гартман. Он был другом Уолта Уитмена и Эзры Паунда, писал в очень разных жанрах — от поэзии в стиле западного символизма до подражаний персидским рубаи и японских хайку.

Французская Япония: музыка на воде, война, юмор, верлибр

Французские интеллектуалы были по-настоящему очарованы изысканной эстетикой Страны Восходящего солнца. Эта любовь транслировалась и вовне. Англичане и американцы, жившие в Париже в начале ХХ века, подхватили ее.

В 1903 году поэт Клод Мэтр перевел с английского подборку хайку из книги Бэзила Чемберлена. Вышла и первая антология местных, французских хайку — «На воде» («Au fil de l’eau»). Их написали философ и профессор медицины Поль-Луи Кушу и два его единомышленника.

Кушу стал писать трехстишия после посещения Японии. Он ставил цель добиться мощного эмоционального импульса при помощи нескольких слов, создающих суггестивный образ, поясняет исследователь. Эту задачу и поныне ставят себе многие хайдзины (авторы хайку).

Стихи Кушу намеренно подражательны.

Вот Кушу:

Жарким вечером
Ищем постоялый двор.
О, настурции!

А вот Басё:

Выбившись из сил,
Ищу постоялый двор —
О, глициния!

Поль-Луи Кушу старался как можно точнее соблюдать ритм хайку (5 — 7 — 5 слогов), хотел максимально приблизиться к канону. И пусть его опыты были не слишком впечатляющими, ему все же удалось привлечь внимание молодых поэтов к новому жанру.

Они увидели в хайку обширное поле для экспериментов — и стали импровизировать. Свои опыты многие из них называли стихами «в манере хайку» или «в японском духе», — это действительно были лишь стилизации, неортодоксальные хайку.

Альбер де Невиль, например, писал не трехстишия, а катрены (и к тому же использовал рифмы):

Французские поэты и их читатели многое почерпнули из первой серьезной хрестоматии японской классики «Антология японской литературы с ее зарождения до ХХ века» (1910), которую составил и перевел японовед, профессор Сорбонны Мишель Ревон. В своем фундаментальном труде Ревон обосновал термин хайку.

Впрочем, молодые поэты по-своему понимали этот жанр. «Под хайку в тот период подразумевались свободные по форме краткостишия <...>, призванные не столько создавать реальное движение хайку, сколько расширять горизонты собственно французского стиха», — пишет Александр Долин.

Появление в литературном обиходе японской поэзии с ее отсутствием пунктуации и заглавных букв в начале строк совпало по времени с реформами в западном стихосложении — либерализацией технических средств и популяризацией верлибра (стиха без рифмы и строгого ритма), поясняет ученый.

Поэт Жюльен Воканс даже использовал хайку для скетчей, сделанных на фронте Первой мировой. В 1916 году он опубликовал сборник «Сто ликов войны» («Cent visions de guerre») с такими, например, «моментальными снимками»:

Иероглифы Поля Клоделя

К началу двадцатых годов некоторые французские поэты включили хайку в свой основной репертуар. А кто-то даже щедро приправил этот жанр юмором — например, Рене Моблан.

В середине 1920-х ведущие поэты Франции Поль Элюар, Франсис Жамм и Поль Клодель также искали вдохновения в хайку. Но Элюар написал мало миниатюр, зато Жамм опубликовал несколько сборников рифмованных четверостиший. Они и правда похожи на хайку — правда, неканонические:

Но самыми впечатляющими были хайку поэта и дипломата Поля Клоделя. Он долго работал в Японии и Китае и стал апологетом дальневосточной культуры. Клодель в числе прочих краткостиший слагал еще и иероглифические ребусы, что особенно высоко ценили его японские коллеги-поэты.

Между днем и ночью:
Это еще не сегодня.
Это вчера.

Хайдзины-имажисты: гармония, печаль, драма

В 1910-х группа поэтов-авангардистов, в том числе американец Эзра Паунд, англичанин Ричард Олдингтон и американец Джон Гулд Флетчер, изобрели в Лондоне новую литературную школу — имажизм. Отчасти она была вдохновлена хайку. С японскими трехстишиями многие поэты познакомились в «Мекке изящных искусств» — Париже — в начале 1900-х.

Имажисты романтизировали природу, фиксировали мимолетные впечатления, увлекались игрой красок, стремились к лаконизму образов и экспериментировали с верлибром. Похоже на хайку, не правда ли?

А вот и медитативные краткостишия «в японском ключе», их автор — имажистка, американка Эми Лоуэлл. В них и гармония, и печаль.

Свой сборник 1919 года Лоуэлл назвала «Картины изменчивого мира». Это прямая аллюзия на жанр японской гравюры укиё-э (буквально — «картины изменчивого мира»). Стихи поэтессы не стеснены ни метром, ни рифмой.

Еще один имажист, итальянец Джузеппе Унгаретти, долго живший в Париже, заложил основы итальянского движения хайку. Его стихи сложно назвать медитативными или созерцательными — они полны мощной экспрессии. За этой экспрессией — драма, вечные вопросы.

Проклятие
Заключенный меж смертных вещей
(и огромное звездное небо конечно),
Зачем взываю я к Богу?

Хайку Унгаретти не столько наследуют японским, сколько отражают импульсивные движения души художника, поясняет исследователь. Поэта интересует не канон, а сгущение смысла, конденсация поэтического образа при минимализации художественных средств.

Под влиянием эстетики имажизма в Европе на некоторое время воцарился свободный стиль переложения японской классики. Авторы, которым был близок модернизм, рассматривали хайку как кратчайшую версию верлибра.

Эзра Паунд и сгустки смысла

Для многих западных мастеров освоение японских жанров было лишь способом обновления национальной поэзии. Американский поэт и переводчик Эзра Паунд видел «японизм» иначе. Воспринимая Восток с позиций художника-космополита, он легко допускал идею восточно-западного синтеза искусств.

Кстати, Паунд приобщил к дальневосточной поэтике другого выдающегося мастера — ирландца Уильяма Батлера Йейтса. Сам Паунд «обратился» в «японизм» во многом с легкой руки Ногути Ёнэдзиро, который прислал американскому коллеге два тома своих стихов на английском.

Эзра Паунд полагал, что японская поэтика помогает предельно сгустить смысл стихов. В период имажизма он изучал начала иероглифики, которая тоже позволяет концентрировать содержание высказывания. Не случайно Паунд разработал собственную теорию «идеограмматической поэзии», согласно которой любое, даже отвлеченное понятие можно было передать сочетанием конкретных образов.

В этом смысле показательна «японизированная» миниатюра Паунда в футуристических тонах «Искусство» («L'Art», 1910):

Но умение Паунда предельно концентрировать смысл в стиле хайку лучше иллюстрирует другая история.

В 1912 году он написал одну из самых известных своих миниатюр — «На станции метро» («In a Station of the Metro»).

Историю ее создания он рассказал сам: «Три года назад в Париже я вышел из поезда метро на площади Конкор и внезапно увидел красивое лицо, а потом еще одно, и еще, и красивое лицо ребенка, и еще красивую женщину; затем я весь день пытался подыскать слова, чтобы выразить, что это для меня значило, но не мог найти слов, которые бы казались мне достойными того». В тот вечер Паунд, по его собственным словам, осознал, что, если бы он был художником, то мог бы основать новую школу живописи, которая говорила бы только расположением цветных образов.

По итогам своих впечатлений поэт сначала написал стихотворение в тридцать строк, а год спустя сжал его до двух:

Эти две строчки положили начало огромному многотомному изданию «Песен» («Cantos»), последний выпуск которых увидел свет в 1972 году.

Хотя большинство стихов Паунда почти ничем не напоминают хайку, нет сомнений, что знакомство с японской поэзией дало ему небывалую свободу в создании многозначных образов при помощи метафоры, символа и других тропов, подчеркивает Александр Долин.

Остальные пионеры хайку

Со второй декады ХХ века хайку гипнотизировали Америку. До настоящего бума японских краткостиший в США оставалось еще тридцать лет, но интерес к экзотической поэтике проявляли уже все крупные американские поэты — во многом с подачи своих европейских собратьев.

Любопытно, что американские любители хайку часто называют среди своих предшественников Генри Торо и Ральфа Эмерсона. Оба писателя вплотную подошли к важным концептам японской эстетики. Среди них — моно-но аварэ (очарование вещей), югэн (мистический смысл земной экзистенции во всех ее проявлениях), саби (печальное одиночество смертного во вселенной).

И все же у американских хайку были еще и европейские истоки.

Американец Джон Гулд Флетчер, имажист, долго живший в Лондоне, не на шутку увлекся японской поэзией и искусством: написал книгу о гравюре укиё-э и сам создал немало стилизаций хайку. Они есть, например, в его книге «Картины вечернего Лондона» (1913). Стихи, казалось бы, сугубо «урбанистические», но и в них есть любование природой.

Пейзажную лирику в духе хайку писал и американец Роберт Фрост, имажист и наследник английских романтиков Вордсворта и Браунинга (Фрост, как и Флетчер, жил в Лондоне).

 «Урбанистические» хайку создавал и Карл Сэндберг. В его раннем сборнике «Стихи о Чикаго» (1919) есть такие стихи:

Такие нестандартные, «вольные» хайку давали возможность погружать лирический сюжет в самые разные обстоятельства, — например, в тот же мир современного города. И этот мир вдруг получался живым, почти одушевленным, а человек гармонично вписывался в него.

Хайку без границ

Экзотический жанр восточных трехстиший распространился по всему миру так, как никакой другой «ориентальный» жанр.

Казалось бы, с хайку могли соперничать персидские рубаи. Но нет. «Рубайат» Омара Хайяма, который впервые вышел на английском в 1859 году и, став бестселлером, выдержал сотни изданий, все же не сделал этот жанр западным. Европейские и американские литераторы не пытались по прочтении воссоздать рубаи в своей языковой среде, а довольствовались переводами.

А хайку не только вызвали на Западе волну подражаний, но и превратились в трансграничный поэтический жанр.

О том, что хайку были мощным ресурсом обновления иных поэтических систем, свидетельствует и тот факт, что не только европейские поэты начала ХХ века увлеклись японскими трехстишиями. Ими заинтересовался, например, великий индийский поэт Рабиндранат Тагор.

Классическая эстетика хайку часто интерпретировалась за рубежом очень вольно. Но в этой свободе поэтам и виделся обновляющий потенциал японского жанра. На него накладывались национальные традиции разных стран, и это была уже новая жизнь и для японской, и для западной поэзии.

(с) Соболевская Ольга Вадимовна, 2020

Оригинал с иллюстрациями и видео здесь