В феномене окказионального слова (ОК) - слова по случаю, создаваемого здесь и сейчас, - видится определенный парадокс. В самом деле, порождаемыми являются высказывания, но не слова. Слово - "основная структурно-семантическая единица языка", главная "психофизическая реальность" [Гак 1990: 465, 466] для его носителей, и основной его особенностью является как раз то, что оно не творится, а воспроизводится. В сущности, ОК должны были бы затруднять исполнение языком его основных функций - когнитивной, эпистемической, коммуникативной. Между тем ОК является едва ли не универсалией. В разговорном дискурсе говорящие на разных языках систематически используют ОК. Словарь ОК - никогда не создававшийся - является столь же неисчерпаемым, как лексикон. Это говорит о том, что у ОК есть какая-то особая функция, особое назначение, пока что не раскрытое лингвистикой. Объяснения ad hoc, привязанные к разным дискурсам, недостаточны. Остается непонятным, например, почему говорящему в поисках адекватного выражения мысли легче создать новое слово, чем вспомнить хорошо ему известное (одно из типовых объяснений использования ОК в разговорной речи). Ведь создать слово - очень трудная задача, поставленная как сознательная цель, она оказывается труднодостижимой.

Ещё более поразительным является то, что ОК систематически используются в поэзии. Если считать, что через ОК в языке и языком говорит случай, то поэзия как в высшей степени обдуманное действие должна поставить заслон ОК. Между тем реальность обратна ожидаемому. ОК как выразительное поэтическое средство входит в русский поэтический язык начиная с Баратынского. И на протяжении XIX - XX вв. мы наблюдаем впечатляющую картину расцвета техники ОК в поэтическом дискурсе. Обращение к ОК, конечно, зависит от эпохи - от состояния общенационального языка и художественных направлений, равно как и от конкретного поэта. Так, в первой половине XX века, с одной стороны, есть Мандельштам, Пастернак, Ахматова, почти не использующие ОК, и с другой - Хлебников, Маяковский и Цветаева, чей словарь ОК насчитывает около 1000 единиц. Во второй половине XX века поэтические окказионализмы - испытанное средство у таких поэтов, как Евтушенко или Вознесенский (кроме известных исследований на эту тему см. [Мамедалиева 1989]). И в то же время И. Бродский - поэт, открывший новую страницу в русском поэтическом языке, использует ОК крайне скупо: "Стихотворение моё, моё немое...", "неврастенье"). Но, без сомнения, сложилась особая поэтика - поэтика ОК, и если выйти за пределы словесного искусства и искать параллели в других видах художественного творчества, то ясно, что они обнаруживаются в художественных системах, мыслящих себя как новые, авангардные. Следовательно, ОК - не входящие в языковую систему, вроде бы периферийное, маргинальное явление - оказываются способными передать то, что не под силу стационарному лексикону.

По отношению к ОК принята аргументация оправдания. Анализируя ОК в конкретном тексте, мы стремимся увидеть то, что делает слово функционально необходимым, единственным - таким, которое только и может выразить нужный смысл: для этого смысла не нашлось слова в словаре, вот и пришлось поэту создать новое слово. Пытаясь проникнуть в тайну ОК, мы вглядываемся в эти смыслы. Вот северянинские лесоозеро, альпорозы озерзамок, ядоцветы [см. Остроухое 1985]. Ясно, что никакого особого значения в них нет, лесное озеро, альпийские розы, озёрный замок и ядовитые цветы выражают тот же смысл совершенно адекватно. Говорят об особой акцентной функции - то, что можно было бы назвать экспрессией формы (имея в виду, что в других случаях налицо экспрессия смысла). Тот же Северянин: "А рядом, как ты, узывная, Стремглавно неслась река"; "Она сидит мечтанно над рекой; "Вдохновляюсь порывно и берусь за перо". Актуализация формы здесь налицо (узывная - призывная, стремглавно - стремглав, мечтанно - мечтательно, порывно - порывисто), но сама эта актуализация чревата двойственностью возможной реакции - ею может быть и реакция раздражения. Однако на этих примерах ясно видно, что потребность, которая здесь реализуется, - это потребность именно в слове как особой структурной единице - слове не бывшем прежде, рожденном и неповторимом как высказывание, которое и остается навсегда сферой его существования.

Конечно, можно привести совсем другие примеры, в которых будет ясна именно уникальная смысловая нагруженность ОК - экспрессия смысла. Вот фрагмент из первой главы цветаевского "Крысолова":

В сем Эльдорадо когда ж и кто ж
Пуговицы теряет?
- Нищие. - Те, что от грязи сгнив,
В спальни заносят тиф, -
Пришлые: Скоропечатня бед,
Счастья бесплатный номер:
В Гаммельне собственных нищих нет,
Был, было, раз - да помер.

Рассматривая слово скоропечатня, мы найдем для него широкий языковой фон: устар. печатня - "типография" и терминол. скоропечатный стан, где-то на заднем плане возникает скоропись - "быстрое рукописное письмо", двойное значение печати (печать - "знак, оттиск печатных знаков" и печать - "след, отпечаток чего-л.", ср. печать беды. Мы определим таким образом двойственный смысл метафорической номинации скоропечатня бед, переводящей человека в производственную единицу: нищие, пришлые - несут беду и сами являются её продуктом; укажем на включенность в диалог двух разных точек зрения: точки зрения гаммельнцев, выраженной в скоропечатне бед, и иронической характеризации автора - счастья бесплатный номер; укажем на проспективное текстовое значение метафорической номинации, ибо долженствует скоро придти в Гаммельн "нищий" и "пришлый" - крысолов, который несет беду - смерть детей - для гаммельнцев. Но как задействовано в этом анализе то, что перед нами не стационарное, а окказиональное слово? Мы анализируем его так же, как поступали бы со словом несотворенным, - по тем же параметрам.

Может быть, здесь и надо искать отгадку ОК как выразительного поэтического средства. Отношения человека с языком складываются в режиме несвободы: человек зависит от языка, но язык как знаковая система не зависит от человека. По собственной воле, основательно подумавши, человек не вправе тем не менее изменить языковое устройство: изменить состав фонем, ввести дополнительные грамматические категории, предложить новую структурную схему предложения. Власть языка - болевая тема постмодернизма и деконструктивизма, раскрывших, как влияет эта власть на всё наше общение с миром. Она задает и ценностную шкалу по отношению к языку: стационарное слово, освященное традицией, многократно испробованное в опыте, служит гарантом адекватного, "правильного" понимания. Но, как всякая власть, и власть языка имеет свои уязвимые точки, места ускользания. Таковыми и становятся моменты непосредственной речевой деятельности, когда в условиях коммуникативного прессинга спонтанно мыслящий человек становится на секунду как будто отлучен от привычных языковых механизмов, тем самым вырывается из власти языка (возможно, вырывается его подсознание) - и создается новое слово. В этом акте творения той единицы, которая принадлежит языку как его часть, на которую наложен запрет и которая одновременно, выражаясь риторически, является высшей славой и гордостью языка, содержится великий акт свободы - высвобождение человека из-под власти языка. И в этом свете форма бытия ОК, равно как и их необходимость, становятся совершенно понятны. ОК нет нужды становиться стационарными словами, оставаться в памяти носителей языка, ибо их функциональное назначение не в том, чтобы дать название новой реалии или новому явлению - это прерогатива неологизмов. Что же касается ОК, то они вновь и вновь подтверждают семантику личностного отношения к языку и свободы от его власти. Реализация акта свободы может совпасть в одних и тех же рождающихся ОК (что возможно и в совпадающих поэтических окказионализмах), стратегия забывания отвечает факту незначимости конкретного результата на фоне гораздо более глубокой и сущностно важной для человека функции. В данном проявлении свобода в принципе присуща каждому человеку (что и доказывается практикой неосознаваемого и незамечаемого производства ОК в разговорной речи), но воспользоваться этой свободой и показать её ценность умеют именно поэты. В поэтическом языке окказиональные слова реализуют в полном объеме возможности, данные языком слову. Они выступают как автономные, целостные и неделимые единицы, открытые действию стихотворных операторов - ритма, размера, рифмы, отношениям звукового сходства и паронимической аттракции; демонстрируют словообразовательную структуру как внутреннюю форму и становятся носителями индивидуально-авторской семантики, принимают значения грамматических категорий (в том числе выразительные значения), подчиняют и подчиняются, становятся частью высказывания и формируют целое высказывание. При этом интересно, что ОК - "это больше король, чем сам король", то есть ОК демонстрируют качества образцового слова и как бы подчеркивают их: выступают в той позиции, которая исходна для данной части речи, "оберегают" свою автономность в том плане, что не стремятся к распространению (неразвитая атрибутика, минимальное количество актантов при глаголах), предпочитают простые структурные схемы и избегают сложных синтаксических конструк­ций, где они могли бы "потеряться". ОК никогда не бывают симулякрами , они не бывают копиями, они могут быть только оригиналами. Референциальная "чистота" ОК делает явным акт номинации, поэт как бы заявляет: "Я выделяю данный смысловой сгусток как оконтуренный и сообщаю его оязыковленную форму". Выступая в поэтическом тексте точечно, локально или интегрально, парадигматически соединяя разные тексты, ОК становятся носителями центральных художественных смыслов - ключевыми словами, явно представляющими доступную и проработанную часть семантики и стягивающими к себе всю совокупность смыслов, имеющих диффузную форму бытия. ОК приобретают способность стать и метафорической номинацией при условии референциальной поддержки текста. ОК вступают в тексте в своеобразное соревнование - диалог со стационарным словом, порой споря, порой поддерживая, порой обобщая, но всегда по-новому представляя оконтуренный ими смысловой сгусток. Поэт, проникший в тайну ОК и в его возможности, становится обладателем мощного, порожденного ощущением свободы и являющегося знаком этой свободы выразительного средства, способного наиболее адекватно выразить индивидуально-авторское видение мира. Одним из таких поэтов была, безусловно, Марина Цветаева - расцвет её поэтического идиолекта, пришедшийся на 20-е годы, неотрывен от поэтики ОК [см. Девятова 1985]. Из нетривиальных подтверждений приведем одно, связанное с поэмой "Крысолов". В этой поэме поразительным образом сочетаются косность и трагизм с буйством языка, представляющем семантику жизни. Линейный ритм текста прорезается скоплениями разных форм ОК, представляющих тему Гаммельна и крыс, автора как создателя поэмы и крысолова. Здесь важно все: в каких главах есть ОК и в каких нет, представлено одиночное или сплошное текстовое вхождение, словообразовательный тип ОК - существительных, глаголов и других частей речи. Введение новой формы ОК, подхват имеющейся, совмещение двух форм - вся эта сложная партитура разыгрывается на фоне и во взаимодействии со стационарным словом. Экспрессия формы и экспрессия смысла, присущие ОК, настойчиво ведут тему: "Здесь сказано новое, здесь создано новое художественное пространство" - и не только ведут, но и убеждают в этом [см. Ревзина 1991, 1995; Трофимова 1994].

Вокруг окказиональных слов сложилась устойчивая научная топика: что считать окказиональным словом в отличие от неологизма, является ли потенциальное слово окказиональным или не является, каковы "художественные функции" окказиональных слов [см., например, Лопатин 1973; Бакина 1977; Земская 1989; Намитокова 1986; Кожевникова 1992; Ревзина 1994]. Высказаны противоположные точки зрения, и очертился объем ментального пространства, в котором мыслят об ОК в рамках лингвистики и лингвистической поэтики. Этот объем узок для ОК, их осмысление требует расширения круга вопросов, которые могут быть к ним поставлены равно как и подхода в рамках современной научной парадигмы видящей в языке знаковую систему, но и убежденных в том, что сущность языка лежит по ту сторону замкнутых в себе знаков" [Рикер 1995: 150]. Семантика свободы, которую мы приписываем ОК, как раз и открывается при полагании научным объектом триединства человека, языка и мира.

Литература

Бакина М. А. Словотвотворчество // Языковые процессы современной русской художественной литературы. Поэзия. М., 1977.
Гак В. Г. Слово // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Девятова Н. М. Окказиональное слово в составе поэтического языка (на материале поэтического языка М. Цветаевой). Дипломная работа. Научный руководитель О. Г. Ревзина. М., МГУ, 1985 (рукопись).
Земская Е. А. Современный русский язык // Словообразование. М., 1989.
Кожевникова Н. А. Язык Андрея Белого. М., 1992.
Лопатин В. В. Рождение слова: неологизмы и окказиональные словообразования. М., 1973.
Намитокова Р. Ю. Авторские неологизмы: словообразовательный аспект. Ростов-на-Дону, 1986.
Мамедалиева Д. Т. Окказиональные имена в составе поэтического языка на материале поэзии Е. Евтушенко и А. Вознесенского). Дипломная работа. Научный руководитель О. Г. Ревзина. М., МГУ, 1989 (рукопись).
Остроухое Н. В. Окказиональные слова в поэтическом идиолекте И. Северянина. Дипломная работа. Научный руководитель О. Г. Ревзина. М., МГУ, 1985 (рукопись).
Ревзина О. Г. Языковой знак в поэтическом тексте // Текст и его изучение в вузе и в школе. М., 1991.
Ревзина О. Г. Поэтика окказионального слова // Функциональная лингвистика. Материалы конференции, часть 2. Ялта, 24-28 апреля 1994 года. Симферополь, 1994.
Ревзина О. Г. Художественная структура и художественный смысл поэмы М. Цветаевой "Крысолов" // Творческий путь Марины Цветаевой. Первая международная научно-тематическая конференция (7-10 сентября 1993 года). М., 1995.
Рикёр П. Конфликт интерпретаций // Очерки о герменевтике. М., 1995.
Трофимова Т. В. Окказиональное слово в поэтическом тексте (на материале поэмы М. Цветаевой "Крысолов". Дипломная работа. Научный руководитель О. Г. Ревзина. М., МГУ, 1994 (рукопись).