Критерии оценки силлабо-тонического стихотворения. Подготовил Евгений Степанов

Каковы для Вас лично критерии оценки силлабо-тонического стихотворения?
Мы попросили ответить на этот вопрос ряд поэтов и филологов.

Редакция

Сергей АРУТЮНОВ:

Об объеме

Силлабо-тоника беспредельна: нет никаких сдерживающих рамок или лимитов для объема стихотворения. Если плоть стиха раскалена добела, читать его можно на протяжении тысяч строк: от этого стихотворение не сделается поэмой, но продолжит быть лирическим стихотворением невиданной мощи, излиянием, после которого останется физически аннигилировать.
При этом опыт говорит нам, что нужное можно вложить в три-четыре строфы, но он прав лишь в общих чертах. Тем не менее, предельный накал стоит вкладывать именно в эту дистанцию, щадя если не себя, то воспринимающего. Читатели способны оценить тщание нескольких строк, они часто намного более внимательны, чем мы о них думаем.

Об общей эмоциональной оснастке, противоположной прозе

Стихотворение не может исходить из прозаической семантики. Отталкиваться от нее — да, но не эксплуатировать прозаических интонаций напрямую.
Если тон стихотворения исключительно повествователен, я не принимаю его. И отказываюсь понимать редкие искры там, где преимущественная ткань изначально строится на перечислениях каких-то универсалий и никак не может разродиться ни криком, ни стоном.
Проза способна на многое, однако она никогда не превзойдет поэзии в ритмическом сверхусилии: не те мускулы. Объем есть, рельефа нет.

О постоянном требовании чуда

Если в стихотворении не выработано ни одного ранее не существовавшего смысла, оно не является стихотворением.
Вспыхнувший и засиявший навсегда смысл обязан быть различимым сразу как ранее не существовавший, но безусловный.
Это может быть эпитет или их сплоченная группа, выражение, характеризующее современную интонацию мысли и говорения, а также особый дух в изложении, свидетельствующий о том, что автор смотрит на явления и предметы с немыслимой высоты.
Даже в перечислении знакомых вещей можно говорить словно бы от лица никогда не существовавшего или, напротив, никогда не перестававшего существовать.
Здесь мне близка интонация некой абсолютной личности, которая от изумления постоянством жизненной убогости, не в силах произнести почти ни слова, и некий хрип, вырывающийся у того, кому пришлось проснуться в несчетный раз и увидеть то же самое, что и прежде.
Чудо лирики в том, что источаемая ею формула мгновенно опознается как безусловная.

О форме

Бессистемно ломаемые размеры и тем паче распространенные или приблизительно неряшливые рифмы оскорбляют мой слух и глаз. Относящийся к форме спустя рукава выказывает мне презрение, которое я всего лишь возвращаю ему.
Рифмовать примитивно в двадцать первом веке оскорбительно для всего статуса русской поэзии, который она добыла кровью погибших, сошедших с ума, умерших в мозговых судорогах и водоворотах судьбы, из которых не смогли выплыть.
Ради всего, что свято, нельзя позволить себе ни единой поблажки: форма обязана быть совершенна — именно она порождает инобытийные отблески, возвышает контекст до максимума, неведомого даже — и прежде всего — породившему его.

О лексике

Употребление липких, скользких выражений в лирическом стихотворении возможно лишь для создания инфернальных аффектов, но только если автор проявляет себя как воитель с адом, а не частью его воинства. Матерная брань вне закона, поскольку является молитвой Сатане. Ее присутствие ничем не оправдано, а случаев, когда она уместна в лирике, попросту не может существовать.

Об отложенном ощущении

Если по прошествии некоторого времени припоминание стихотворения вызывает некую смутную смесь недоумения и отторжения предложенных выражений и конструкций, стихотворение проиграло: его не существует.
Возможно, при его создании было употреблено множество усилий, но важен лишь итог. Стихотворения не может существовать, если кто-то не повторяет его про себя в критические минуты, не идет с ним на устах на рискованные поступки, не исполняет об руку с ним высокого человеческого долга перед всеми живущими.
Отложенное ощущение является высшим итогом: если главный экзамен провален, не имеет смысла говорить ни о чем ином.

Бабка Лидка (Лидия КУПЦОВА):

— Такое стихотворение, когда аж трясет!..

Олег БОРУШКО:

— Когда в лад с силлабо-тоникой бьется сердце — хорошее стихотворение. Когда силлабо-тоника следует извивам прихотливого ума — плохое стихотворение.

Ян БРУШТЕЙН:

— Существуют профессиональный и читательский подход к стихам (если читатель не филолог). Читатель в первую очередь воспринимает поэзию эмоционально, трогает — не трогает. Профи же готов почувствовать стихи только в том случае, если не будут раздражать технические огрехи. Ну и, конечно, в силабо-тонике существует особенное удовольствие от понимания формы, ее тонкостей и особенностей, от индивидуальной техники. А самый серьезный кайф — восприятие поэзии в общем культурном и литературном контекстах.

Александр БУБНОВ:

— Евгений Степанов писал о тропонасыщенности. Я считаю, что эту тропонасыщенность можно (и нужно) измерять в точных индексах (коэффициентах). Допустим, среднее количество определенных тропов в определенном объеме текста. Это, конечно, сложно, но может послужить дополнительной информацией…
…Часто вспоминаю «четырехстопный ямб мне надоел» — иначе говоря, в той же силлабо-тонике еще много возможностей по варьированию и синтезу ритмики, строфики… Оригинальность такого рода часто воспринимается свежо — и это один из критериев оценки (я о форме).

Александр ВЕПРЁВ:

— 1. Внутренняя музыка (энергия) стихотворения; 2. Трехмерность (когда вдруг текст становится объемным); 3. Рифмы; 4. Название стихотворения; 5. Автор стихотворения.

Александр КАРПЕНКО:

— Критерий всегда один — масштаб личности поэта. Все остальное — от лукавого.

Антон КРЫЛОВ:

— Критерии такие. Сила магии звукоизобразительности. Совершенство ритма либо оправданность аритмии. Уровень музыкальности (контрапункт, фиоритура, тональность либо атональность и пр.). При попадании в цель — близость дырки к центру мишени. Катарсис. Если говорить о содержательной стороне — небанальность. Конечно, отсутствие лишнего.

Марина КУДИМОВА:

— Русская поэзия и есть собственно силлабо-тоническая — ударная, регулярная или стопная — поэзия. Так что налицо «пример тавтологии», как сказал бы Георгий Иванов. А по существу — это пушкинское «мысль, вооруженная рифмами». Я не согласна с М. Гаспаровым, полагающим, что для силлабо-тоники характерна «однообразная строгость» (более разнообразной поэтической техники пока не существует), как и с тем, что будто бы русская поэзия выбрала эту систему стихосложения не потому, что она отвечала «естественному ритму» нашего языка, но для того лишь, чтобы подчеркнуть «эстетическую специфику стиха». Ровно наоборот! Силлабо-тоническая система именно наиболее соответствовала, но не внешнему, грамматическому, а внутреннему, ритмико-метрическому строю русского языка с его подвижным ударением и многоформенностью. Иначе язык отверг бы ее и лучшие образцы нашей великой поэзии не были бы созданы вовсе или были бы созданы по законам других систем.
Идеальное русское силлабо-тоническое стихотворение для меня, помимо эстетической и этической сторон (а поэзия наша по преимуществу высокоэтична), — это сочетание безупречной техники и неповторимой интонации. Высший уровень стихотворчества — иллюзия нерукотворности, самозарождения стихотворения, воспринимающегося как бывшее всегда. Высший высшего — иллюзия неузнаваемости, когда звук «обманывает» и «обыгрывает» все формальные признаки. Невозможно поверить, что «Выхожу один я на дорогу» написано хореем. Невозможно в другом хореическом стихотворении — «Зимний вечер» Пушкина — постичь, как удалось в первой строке — «Буря мглою небо кроет» — обойтись лишь двусложными словами, а потом перейти к четырехсложным («обветшалой» — «запоздалый»), не прибегая к сверхсхемным ударениям и при этом не теряя размера и не ослабляя его динамизма.
Только в силлабо-тонике не прекращается развитие главного инструмента нашей поэтики — рифмы. Европейская поэзия, где силлабо-тоническое стихосложение возникло раньше нашего, давно отказалась от рифмовки, ограниченная языковыми пределами и социальной спецификой. Русский язык в этом смысле поистине неисчерпаем.

Борис КУТЕНКОВ:

— Те же, что и при оценке любого другого стихотворения: присутствие в нем сущностного поэтического начала (которое условно можно свести к некоторым составляющим: «колеблющиеся признаки значений», по Тынянову, «повышенная информативность поэтического слова», по Лотману, сложное пересечение ассоциаций, непересказуемость, метафоричность, непредставимость с точки зрения бытовой логики, — но в конечном итоге поэзия определяет себя сама и исконно противоречит набору априорно заданных категорий).

Слава ЛЁН:

— Гладкопись и сладкозвучие запрещены еще с 1913-го, когда Пушкина бросили с…

Елена ЛИТИНСКАЯ:

— Мне кажется, любое настоящее стихотворение (силлабо-тоническое или нет) должно стоять на трех «китах»: интересная мысль, искренность чувства и мастерство формы. Если какая-то составляющая отсутстует, поэзия хромает.

Юрий МИЛОРАВА:

— В самой постановке вопроса уже заключено драматическое положение силлабо-тонической системы сегодня в мировой поэзии и особенность русской поэзии, по-прежнему очень широко практикующей силлабо-тонику, в отличии от поэзии Запада, где она давно почти что исчезла со страниц ведущих литературных журналов.
Мои критерии при оценке силлабо-тонического стихотворения не сосредоточены на особенности силлабо-тоники, на ее преимуществах или недостатках по отношению к свободному стиху.
Просто воспринимаю с чистого листа, так обычно всегда и читаю стихи, стараясь привести все к непосредственному впечатлению. Знания и tabula rasa — включаются сами по себе.
Одно дело, если это стихи поэта минувшей эпохи, здесь возникают одни критерии оценки, и совершенно другие, если это стихи современного поэта. В первом случае архаические элементы стиля воспринимаются как само собой разумеющиеся и украшают стихи, во втором случае архаические или недалекого прошлого стилистические признаки — неприемлемы. Попробую об этом поподробнее.
Основной критерий — актуальность.
Силлабо-тонические стихи могут быть абсолютно современны. Но сложность в том, что рифмы и повторяющиеся стопы — размер — и все элементы симметрии, или элементы повтора, как только они проявляются более или менее отчетливо, то сразу загоняют мышление в рамку, и рамка — вкупе с интонационными перепевами дежа вю — лезет изо всех щелей — рамка симметрии и повторов, внутри которой тесно прихотливым современным ритмам, т. к. современные ритмы стремятся слиться с естественными неупорядоченными ритмами природы, а рамка этому препятствует, и рамка все труднее и труднее вписывается в восприятие современного человека, в эстетическую — пространственную — архитектурную — языковую — дизайнерскую — бытовой культуры — среду — которую он построил. Но важно то, что современная высокая поэзия, — а ее образцы, конечно же, есть в силлабо-тонике, — в лучших своих образцах, преодолевая эти трудности, — тем не менее, встраивается в современную поэзию именно по сегодняшним реалиям — не музейно — как и все остальные виды современного искусства и жанры литературы,— не музейно.
Хорошая силлабо-тоническая поэзия по-прежнему естественно звучит. Хотя, например, запомнился такой крик души — признался мне один ученый, положивший жизнь на русскую поэзию, профессор, славист с мировым именем, которого хорошо знают и ценят в России, при его очередном приезде в Москву, — что ему ужасно слух режет, что он уже вообще не может читать рифмованные стихи.
Так вот — о силлабо-тонике поэтов прошлого...
Актуальность сегодня и — непреходящая актуальность,— стихов поэтов прошлого для меня кроется в тонком оперировании формой, которая не мешает естественности поэтического языка и передает самые тонкие движения души, иррациональное, не просчитанное, мистическое, не сюжетное и бессознательное, когда фальшь не корежит психологическую правду, когда у автора нет упрощенного подхода, и если имеется элемент поэтической игры, то он не переходит в наигрыш. Рифмы и силлабо-тоника хорошей поэзии не мешают.
Условность поэтического языка при чтении имеет тенденцию отходить на второй план и вообще исчезать, если это истинная поэзия. Тогда и рифмы воспринимаются как нечто совершенно естественное. Как правило, — это результат вскрытия и тонкого использования поэтом наиболее глубоких и правдивых мотивов побуждавших его к творческому акту, а это может быть только при полном искреннем соответствии своей эпохе — особенностям ее языка, психологии, эстетики. И тогда силлабо-тоника прошлого, стихи классиков — не менее современны, чем сегодняшние. И таковы стихи многих любимых мною классиков — и поэтов XIX века, и XX, и авангардистов в том числе (они сейчас для нас не авангардисты, а классики).
Актуальность же современных поэтов также стремится к стиранию признаков своего времени за счет придания современным темам глубины вечных тем. При этом признаки сиюминутного исторического течения времени — сегодняшнего этапа развития языка, новых слов и сегодняшних реалий, деталей и злободневной тематики — они обязательны, ибо в них настоящая прелесть и торжество жизни, — в сегодняшнем дне, в его новизне.
Важна и естественность при использовании ритма, размера, стоп, акцентов, рифм, интонаций, мелодики, чтобы читатель поверил, и при всей допустимой условности литературности языка, чтобы психологизм оставался показателем истинности произведения, а голая риторика и мыслительные фигуры без нюансов — показателем фальши.
Автор к кому-то обращается, но к себе ли, или к читателю, не важно, но важно так ли на самом деле в жизни человек разговаривает сам с собой, на таком ли языке говорит с ним его внутренний голос и так ли разговаривают, когда вступают с ним в диалог собеседники — готовыми литературными и упорядоченными синтаксически плоскими фразами? Так ли люди разговаривают, когда разговаривают друг с другом (в том случае если поэт в стихотворении уже обращается к читателю, воображаемому или любому из возможных)? Эти сложные вопросы современный автор должен решить для себя, и они очень важны для достижения полной естественности и актуальности. Не хочется называть конкретных имен особенно любимых мною современных российских поэтов, работающих в силлабо-тонике, скажу только, что их, конечно, не великое множество.
Лучшие образцы современной поэзии, в том числе и силлабо-тонической, достигают такого эффекта полной естественности поэтического языка, когда содержание отодвигает на второй план форму, и забываешь о всех изощренных приемах, системах стихосложения. То есть происходит движение и к своему времени, к своей эпохе, и к вне-временному потоку исторического литературного процесса. Тем самым стилистические особенности формы литературного языка, присущие современному периоду, становятся не определяющими, что переводит хорошую, лучшую поэзию во вневременной контекст и соединяет ее с поэзией всего мира и всех времен.
По моему глубокому убеждению, есть только мировая поэзия, и не может быть — даже на Тринидаде и Тобаго или в Экваториальной Гвинее — поэзии, построенной в отдельно взятой стране, хотя марксизм-ленинизм когда-то предполагал возможность построения коммунизма в отдельно взятой стране. Не может быть поэзии неадаптированной ко всему остальному миру, даже если этой поэзией власть захотела бы рулить в ручном режиме, даже если бы она зародилась и в джунглях. И не может быть поэзии в отдельно взятом времени. Есть одна общая ткань поэзии, которая проходит через все времена, и на отдельном фрагменте этой ткани нельзя построить отдельную поэзию, и отгородиться на этом фрагменте, — отгородиться или стилистически или по времени от общей беспрерывной вечной ткани мировой поэзии.
И если происходит мировая культурная революция, как это было в 60-х, то происходит во всем мире, когда всюду появилась новая литература и новое искусство, а не только у нас, когда была оттепель и поколение шестидесятников. Оттого что это общая ткань поэзии, литературные течения по той же причине рождаются во всем мире и умирают только синхронно и не реконструируются ни по чьему-либо желанию и не по чьей-либо любви к этому литературному течению. Потому, наверно, что мы дышим все одним общим воздухом земли, а в нем витают флюиды вдохновения, не знающие границ, и интуиция поэтов, обращенная в будущее, улавливаем одни и те же импульсы. Это совсем не похоже на моду. Скорее наоборот, изменения в языке следуют за изменениями общей суммарной психологии человечества, а поэзия это отражает.
А силлабо-тоника также не может не изменяться в соответствии с изменениями, происходящими в русском языке и в психологии, — с изменениями в языках, — суммарного человечества, — и в этом ее трудности.
Я когда-то показывал свои стихи автору много раз переизданных миниатюр любовной лирики (в Чехословакии переизданы десятки раз), а в жизни ехидному и холодному человеку, бывшему беспощадному конармейцу Степану Шипачёву. Поэт жил в Переделкине на гигантской трехэтажной даче, отделанной внутри разными ценными породами деревьев. И относился к себе он очень серьезно. У меня был верлибр, который ему настолько понравился, что он его перечитал три раза, после чего еще начал делать свои разбивки… Я этот большой текст так и не напечатал, хотя помню его наизусть, что для меня не характерно, было время он мне нравился, как и многим. Отношения наши с Щипачёвым не сложились, но не в том дело. В рукописи были и рифмованные стихи, и верлибры, он начал читать с верлибра, а я застеснялся и смущенно сказал: извините, но это верлибр.
Он ответил: «Ну и что, какая разница, верлибр — это тоже поэзия!». Я был поражен. Сейчас я могу сказать тоже самое о силлабо-тонике, не имея в виду стихи Щипачёва.
По-прежнему все меняется. В Москве строится все больше и больше не симметричных зданий, появились даже небоскребы. Да, сейчас XXI век, но какая разница — рифмованная силлабо-тоника — это тоже, конечно — даже по современным понятиям — поэзия, и иногда она меня просто восхищает.

Евгений МИНИН:

— Хорошее стихотворение сродни красивой женщине — оно должно быть украшено нестандартной рифмой, а не «бруликами», подвижной ритмикой, изящной формой и нести в себе тайну, до которой сможет добраться искушенный читатель. И оно, конечно, должно вдохновлять на желание жить, а не вызывать желание суицида, хотя в последнее время таких стихов становится все больше и больше.

Валерий МИШИН:

— Главное, чтобы не казалось, что я у кого-то это уже читал.

Светлана ОС:

— На мой взгляд, для силлабо-тонического произведения техническая сторона (соблюдение ритма, подбор рифмы и т. д.) важна, как ни для какого другого.
Хорошим дополнением служат внутренняя музыкальность, наличие за текстом подтекстов (чем больше — тем лучше). Стихотворение в прозе смотрится куда привлекательнее, чем проза в стихах, а потому — минимум конкретики.
Прием, когда предмет, действие или явление описывается, но не называется — лучший прием!
Идеологическая, дидактическая и прочие смысловые инсинуации — скорее минус, чем плюс.
Личность автора текста, привязка к реальным событиям и т. д. восприятию скорее мешают, чем помогают.
В итоге — старое доброе: «Искусство ради искусства» (и больше ни чего ради).

Людмила ОСОКИНА:

— Главное — создать поэтический образ и образ не самого поэта, а лирического героя, с которым он себя возможно индентифицирует. А все это само потом сорганизуется вокруг главной идеи. Если оно мне запоминается, цепляет, то хорошее. Если идет мимо сознания, то плохое. Это главное условие, а потом уже можно на рифму смотреть и на все остальные причиндалы. Но если главного нет, то говорить об остальном бессмысленно. А если есть, то говорить об этом без надобности.

Илья ПЕРЕЛЬМУТЕР:

— Для меня критерием «уровня» стихотворения — волнение, которое оно вызывает. Это волнение может быть и необъяснимо, может быть с примесью раздражения и беспокойства, в любом случае это выход из состояния равновесия. Техника тут играет побочную роль, за исключением одного пункта: рифмованные или нерифмованные стихи. Стихи без рифм спонтанное волнение вызывают редко, хотя при повторном чтении такое волнение может и возникнуть.

Александр ПЕТРУШКИН:

— Пространство, которое автору удается разместить в строго заданных мерах игры — то есть вариант того самого воландовского измерения в нехорошей квартире. Чем больше перспектива открывается в строгой архитектуре силлабо-тоники — тем длиннее эхо, которое остается во мне и мне.

Сергей ПОПОВ:

— На мой взгляд, стихотворение становится художественно значимым, когда его «общая» силлабо-тоника перерастает в оригинальную авторскую интонацию. Это может происходить как за счет ритмической инверсии, так и на стезе неукоснительного следованию метру, когда константный ритм сочинения попадает в резонанс подспудному читательскому ожиданию и формирует благодарно усиленный отклик. Стихотворение же, стремящее вырваться из канонических рамок, интересно путями реализации этого стремления. При том, что они подчеркивают неизменную ценность канона. Авторская энергия следования чеканному чередованию ударных и безударных слогов или обаяние его нарушений призваны возбуждать у искушенного читателя ответные вибрации. И если этого не происходит, то и предмета разговора не возникает.
Другое дело, что, по словам уважаемого Александра Квятковского, интонация — это «с м ы с л о в а я мелодия, заключенная в самом строе речи». Я специально выделил в цитате первое слово. В самом деле, как при чтении воспринять мелодическую составляющую изолированно от содержательной? Их соответствие или контраст является важнейшей характеристикой поэтического текста. И силлабо-тоническое стихотворение — в этом плане лишь частный случай. Просто здесь это соотношение особенно остро и болезненно ощущается. И безоговорочно поставить во главу угла именно ритмическую организацию стиха никак не получится.
Вообще, восприятие и, следовательно, оценка стихотворения зависит от многих и часто не очевидных соотношений. Рискну провести параллель с восприятием женской красоты. В чем секрет того, что одна женщина выглядит поистине прекрасной, а другая — нет? Вроде бы глаза, волосы, руки-ноги и прочая, и прочая есть у каждой. Но одна неотразима, а иная — не слишком. Дело в пропорциях и связях. И, разумеется, «красота в глазах видящего». Оценка — вещь неизбежно субъективная. Но доминирующее общепринятое и произрастает из частного субъективного, не поддающегося внятному математическому расчислению. Я бы слукавил, взявшись прилежно раскладывать критерии на первый-второй-третий. Процесс интимного усвоения прочитанного был бы безнадежно искажен искусственной схематизацией, и правды не прозвучало бы.
Нужно сказать, что не прошло и трех столетий со дня выхода книги Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих званий», оформившей систему русской поэтической силлабо-тоники. Ничтожный по историческим меркам период. И выкрики об исчерпанности этой стихотворческой системы смешны. В связи с этим куда более животрепещущим видится разговор не столько о критериях оценки текстов, созданных в освоенном силлабо-тоническом пространстве, сколько о новых возможностях этого способа организации поэтической речи. Когда стихотворение, хотя бы намекает на их присутствие — это уже дорогого стоит. И не оценить этого нельзя. В этих редкостных находках — будущее.

Павел РЫКОВ:

— Назовем это качество ЗАДУШЕВНОСТЬЮ. Как растолковать — не знаю. Да и знать не хочу. Ибо знание исключает задушевность.

Эмиль СОКОЛЬСКИЙ:

— Ахматова так определяла качество стиха: есть звук или нет звука. Вот я с ней и согласен. Что касается того, о чем сказал Ян Бруштейн, которого клонит к «злоупотреблениям», тут дело субъективных пристрастий. С одной стороны, есть стихи, в которых словно бы не слышишь слов — насколько они легки, крылаты, полны свободного дыхания; так мы смотрим, например, на какой-нибудь изящный старинный собор, или на парящий над рекой мост, или шуховскую башню, и не чувствуем их веса (а там ого-го сколько тонн!). С другой стороны — есть стихи, которые льются как песня, перекликаются гласные-согласные, слова неожиданным образом взаимодействуют, знакомятся друг с другом, узнают друг друга; звучат обертоны и т. д. А с третьей — есть стихи, в которых чувствуешь материальную осязаемость каждого слова, какое-то «упрямство» текста, его затрудненное движение, шероховатость его, шорохи, всхлипы, скачки, ритмические сбивы, — и кожей ощущаешь их подлинность, жизненность… И все это прекрасно. Поэтому я склоняюсь к Ахматовой — она за меня все сказала. И, как ни странно, мне ближе всего «непрофессиональный», нестиховедческий ответ Ирины Грановской.

Евгений СТЕПАНОВ:

— Я оцениваю силлабо-тоническое стихотворение с точки зрения строфики, метрики, лексики (ее актуальности и современности), эвфонии, тропонасыщенности (мой термин), волшебства (есть, на мой взгляд, чудо поэзии или нет), рифменной системы, а также с точки зрения образа Поэта. То есть для меня биография Поэта (судьба) является составной частью текста.
Силлабо-тоническая поэзия — это эзотерическая, метрическая и метафорическая дискурсивная система, данная нам в ощущении.
Проще говоря, поэзия — это то, что нельзя пересказать прозой. И это, наверное, главный критерий.

Георгий ЯРОПОЛЬСКИЙ:

— Такая степень владения техникой, когда она (техника) перестает стеснять, никакой несвободы не чувствуется, а все «обязательные элементы» представляются движениями вполне естественными и органичными.
Такой выбор слов и синтаксис, которые не вызывают желания что-то изменить.
Такое совпадение внутренних ритмов, когда возникает ощущение уже посещавших, но ранее не облекавшихся в слова мыслей; иллюзия постижения той самой глубинной реальности, к которой всегда влечет и которую трудно бывает различить под шелухой «скудного многоразличья» подробностей мира.
«— Разве такие вещи алгоритмизируются?
— Вряд ли, — сказал я. — Я бы не взялся». ©

Подготовил Евгений СТЕПАНОВ