Культура держится на переоткрытии очевидных истин. Перечислим самые простые. Нельзя подходить к новому в искусстве со стереотипных позиций. Художественно ценным является то, что расширяет границы опыта. Научиться что-то понимать – значит перестать исходить из того, что кажется совершенно ясным. Но выводы этого рода, как показывает опыт, даются нелегко и всякий раз видятся большим личным завоеванием.

Это и правда завоевания, поскольку без них есть большой шанс увязнуть в шаблонах еще на подступах к серьезному разговору. Есть такое скорбное развлечение для интеллектуалов и сочувствующих – полемика. Почему скорбное? А потому что полемика вокруг того или иного явления культуры в условиях отсутствия серьезной рефлексии практически обречена на вырождение. Лишние и неточные слова уничтожают разговор изнутри, и обмен мнениями оказывается просто невозможен.

Если у журналиста, пишущего о культуре, есть в словаре слово «эпатаж», читать его решительно незачем, поскольку этому слову в современной художественной практике просто нет соответствий. Есть вещь, именуемая вызовом. Есть вещь, именуемая провокацией. А эпатажа как самоценного желания неприятно поразить – нет. И любая полемика по частному поводу в этом случае будет сводиться к простому ликбезу.

Столь обширное вступление было необходимо, поскольку разговоры о поэзии – часть общей культурной ситуации и в них снова и снова воспроизводится описанный сценарий. С той, может быть, оговоркой, что работа со словом кажется обычно не требующей каких-то усилий, создавая иллюзию всеобщей компетентности. Все в курсе, что такое поэзия, а, будучи в курсе, считают возможным судить.

Но тут, кажется, пора задать себе один совершенно простой вопрос: а откуда, собственно, мы в курсе? И, собственно, в курсе чего?

Скажем для начала ужасную вещь: не любить и ценить стихи – это нормально. И это всегда было нормально, поскольку никак не связано ни с начитанностью, ни с образованностью.

Не все же в состоянии в сложном аромате с ходу различить слагаемые ноты сердца. Слово действенно только когда оно чувственно, только когда оно трогает. А трогает оно не всех и не всегда. Сплошь и рядом можно встретить истового читателя, который стихи на дух не переносит. И он в своем праве, поскольку для того, чтобы их переносить, нужно быть восприимчивым не просто к смыслам, но к их нюансам и переливам.

К чему все это? А к тому, что самыми решительными экспертами, знающими про стихи совсем-совсем все, оказываются, как правило, люди, не имеющие даже представления о том, что это такое, – начинающие поэты, например. Обычное дело, кстати.

И нормальное, потому что наивность как отказ подвергать пересмотру свои важнейшие ценности нормальна. Мир состоит из наивных, непробиваемо убежденных в своей правоте людей. Просто в писательской среде наивность осложнена честолюбием, неспособностью отделить себя от собственного слова. Можно, скрепя сердце, признаться в своей ошибке, но невозможно признаться в том, что ты сам ошибка. Глухота к чужим оценкам в этом случае спасительна. Если, конечно, она предполагает взыскательность к себе самому, потребность себя превзойти.

Но это уход в сторону. А высказать хотелось одну простую мысль: четкое знание того, что такое стихи, обычно вырастает из принятия культурного канона без размышлений. Из школьного опыта, где эфебам предъявляют классиков, говоря, что настоящие стихи – это вот это. Хотя на самом деле это полуправда, потому что это, конечно, настоящие стихи – но в частности. Поскольку есть и другие, не менее настоящие – современные, но вырастающие из иного житейского и языкового опыта, с которым классика, вполне возможно, уже не совсем соотносима.

Этот щепетильный момент – недостаточность классики – всегда так или иначе присутствует в спорах о современной поэзии. «Если уже есть определенный пантеон, то зачем что-то еще?» В каком-то смысле, конечно, незачем. Но вся культура создается избытком, и все интересное в ней существует без оглядки на вопрос «зачем?» «Вот у классиков нет нехороших слов, а у этих ваших, язык не поворачивается поэтами назвать, есть!» Спору нет, да, интерес к низкой или страшной реальности вообще свойствен современной литературе. Однако особый пуризм вообще-то и для классиков был нехарактерен, и не в словах тут дело, а в умении чувствовать ситуацию.

Плен классики – зло для любого культурного сознания, поскольку культура – это не набор образцов, а изменяемость, но такая, в которой ничто ценное не погибает. К поэтической традиции эта формула имеет самое прямое отношение. Традиция ведь не предназначена исключительно для «дегустирования», для наслаждения прекрасной формулой. Традиция – это инструмент для оттачивания собственного восприятия. Идеальное отношение к прошлому – свобода, а она предполагает и пиетет, и иронию.

Однако проблема с современной поэзией состоит не только в том, что у части ее читателей есть неискоренимая привычка все измерять готовыми образцами, сетуя на очевидные несоответствия. Проблема еще и в том, что поэзия может вырастать из невразумительной современности, совсем не предполагая оглядки на прошлое. Например, она может рождаться из медиа или социальных сетей с их форматами высказывания или, скажем, возникать в клубе, предполагая непосредственный контакт, немедленную обратную связь, искусство каботинажа. Классика здесь если и присутствует, то как смутный и необязательный фон. И это противоположная крайность.

Внесем ясность: тот же поэтический слэм – это не хорошо и не плохо. Он просто есть, и в культуре, где так важны, условно говоря, форматы стендапа или ситкома, он не мог не появиться. Так же существует, как совершенно естественна связь современной поэзии – сложных и нелинейных текстов о главном – с популярной музыкой в разных ее вариантах.
Однако между этими полюсами – абсолютизации классики и абсолютизации новизны – есть огромное поле, которое в значительной мере неизвестно ни читателям, ориентированным на книжную традицию, ни слушателям-зрителям, привыкшим к слову, которое живет здесь и сейчас.

Это поле и есть современная поэзия. Что ее отличает прежде всего? Независимость в обращении с культурными канонами, открытость эстетического сознания, готовность осваивать современное речевое мышление в самых неожиданных его изводах, сложность и серьезность.

Такой набор признаков едва ли привлечет публику, которая отродясь к художественным изыскам расположена не была, однако вполне может расширить представления о сфере возможного у людей, для которых знание о том, что происходит в разных областях современной культуры, – естественная потребность.

Для этой аудитории, ощутимо бóльшей, чем круг постоянных читателей поэзии, в начале 2010-х годов было сделано несколько попыток ликбеза. Картина сложна, чтобы научиться в ней ориентироваться, нужно время, и акценты, расставленные знатоками, здесь были весьма кстати. Из целого ряда примеров такого рода можно выделить два наиболее ярких.

Линор Горалик в своей видеолекции «Современная поэзия: где водится, какой бывает и как в ней найти что-нибудь для себя» (2012) пытается определить, почему современная поэзия стоит того, чтобы ее читать, сказать, что мешает ее воспринимать и наметить пути приращения знания для «заинтересованного читателя».

Важнейший тезис заключается в том, что поэзия – это средство расширения опыта, попытка «сделать мир больше». И это попытка, которая требует коррекции ожиданий: отказа от запроса на великие темы, великий язык и великую форму. «Поэзия – это не то, что написано давно», и для ее восприятия достаточно простой готовности к интеллектуальной игре, к разговору, в котором ни один из участников не обладает монополией на истину. Не следует только опасаться «слишком нового».

Григорий Дашевский в своей статье «Как читать современную поэзию» (2012) расставляет акценты чуть иначе. В его понимании «ключ к стихам – не то, что человек – правильно или неправильно – думает о поэзии, а то, что человек думает о себе или о своей жизни».

Для того чтобы читать ее заинтересованно, нужен «жгучий вопрос» внутри. «Общий набор прочитанного» здесь уже не важен – достаточно готовности «взаимодействовать непредсказуемо, помимо установленных уговоров». Поэтическое здесь связано с поисками социального, с опытами создания общностей через слово.

Оба выступления манифестируют парадоксальность диалога как важнейшее условие знакомства с современной поэзией. Оба настаивают на читательской свободе. К этому набору тезисов можно добавить еще один: поэзия порождает потребность в поэзии, выступая средством культивирования внутренней сложности. И эта возможность всегда быть на острие осознания и переживания поистине бесценна.