“Поэтика политики” – уже не изящный каламбур, а дискурсивная реальность, которая в последнее время все чаще попадает в фокус внимания исследователей – как отечественных, так и зарубежных [Зайцева 2010; Северская 2015; Ganschow 2013; Lindgaard 2005]. На современном этапе власть все чаще заимствует некоторые особенности у поэтической речи и использует поэтические цитаты как аргумент в споре, а поэзия все больше социализируется, превращаясь в поэтическую публицистику.

        <…>

        Заметим, что актуализация поэзии в политическом поле имеет традицию, идущую от М. Ломоносова, Н. Некрасова и В. Маяковского. Ближайший аналог того, что происходит сегодня в этой области – “Окна” РОСТА и Главполитпросвета Маяковского – с их прямыми призывами и агитками: Рабочий! / Глупость беспартийную выкинь! / Если хочешь жить с другими вразброд – / всех по очереди словит Деникин, / всех сожрет генеральский рот. / Если ж на зов партийной недели / придут миллионы с фабрик и с пашен – / рабочий быстро докажет на деле, / что коммунистам никто не страшен (РОСТА, октябрь 1919, No 5).

        Они напоминают и современные пастиши перифрастическими обращениями к “авторитетным источникам” (в приводимом примере – к сцене гадания из поэмы “Светлана” В. Жуковского, на которую указывают первые строки и позаимствованные у оригинала атрибуты и способы гадания, выделенные нами курсивом): Раз в крещенский вечерок / буржуа гадали: / красного в бараний рог / скрутим мы когда ли? / Лили в чашу ярый воск, / опусти свой нос-ка! / “Разнесут буржуев в лоск”, – / выплыло из воска. / Быть Деникину ль с венцом – / погляжу я в зеркало?! / Глянул в зеркало – лицо / страхом исковеркало. / Расстилали белый плат... / Плат проклятый этот / не забудет ихний брат / и в седьмое лето. / Башмаки давай закинем, / поженюсь хоть с горя я. / Где же взять-то башмаки нам?.. / Третья категория! / Плохо наше дело, / н-да... / В этой грустной думе, / от всего, что нагадал, – / лег буржуй и умер (РОСТА, 29 декабря 1919, Новогодний номер).

        Сегодня в политическом поле работают: во-первых, И. Иртеньев, Д. Быков, Л. Каганов, чьи сугубо поэтические тексты становятся частью информационных программ на радио или телевидении или же “колонкой” в интернет-издании, то есть частью политического гипертекста в контексте воспроизводящих его массмедиа; во-вторых, Л. Рубинштейн и Т. Щербина, выражающие свои политические взгляды прежде всего в публицистике, но время от времени реагирующие на те или иные политические события в собственно поэтической форме; в-третьих, авторы, причисляющие себя к “новой социальной поэзии” и публикующие свои произведения на социально-политические темы в одноименной рубрике журнала НЛО (П. Барскова, Г. Беневич, Д. Голынко-Вольфсон, Н. Денисова, Х. Закиров, К. Медведев, Р. Осминкин, И. Померанцев, Г. Рымбу, О. Тихомиров, К. Чарыева, К. Чухров, К. Шавловский и др.); в-четвертых, так называемые “сетевые” поэты – Орлуша и др.

        Те, кто создают политический дискурс, в свою очередь, заимствуют у поэзии некоторые приемы моделирования действительности и поэтическую терминологию. <…>

        Использование определенных метафорических моделей и иных тропеических (например, сравнительных, метонимических, гиперболизирующих и т.п.) структур – наиболее характерная для политического дискурса практика, сближающая его с поэзией. Кроме того, конвергенция проявляется и в репетиционных техниках – звуковых, лексических, семантических повторах, повторах ключевых слов, а также в обращении к разного рода прецедентным феноменам и использовании их в языковой игре.

        <…>

        Анализ коммуникативной рамки текстов русской “новой социальной поэзии” показывает, что политически окрашенное поэтическое высказывание чаще всего оказывается ответом на некий не персонифицированный вызов со стороны общества, как, например, у Х. Закирова: Вот несущие конструкции, мне говорят, вот мир, говорят, / повернутый к тебе задницей. Что ты на это скажешь? Стихотворение может строиться как серия ответов на вопросы, которые могут быть заданы кем угодно – обществом, сторонним собеседником, автором (например, читателю, реальному собеседнику или самому себе); ср. у Д. Голынко-Вольфсона:

Что это было? чеченский след

привел к нарушениям процедурным

внутри силового ведомства...

что это было? менты винтят

демонстрантов на потускневших кадрах

из хроники Перестройки...

что это было? фабричный люд

после банкротства завода ищет

работу на стороне... и т.д.

        В приведенном примере постоянно повторяющийся вопрос уравнивает общественно-политическое и частное в жизни поэта, диалог и внутреннюю коммуникацию:

Что это было? засахарен мед

в трехлитровой банке от перекисших

огурцов...

что это было? декседрин иль прозак

кислородное голодание вызвали.

        Заметим, что тактика повторения (полу)риторических вопросов – сегодня одна из наиболее употребительных и в публицистике, и в ретранслируемом массмедиа публичном политическом дискурсе. Таким образом, повтор синтаксической вопросной структуры может быть также назван конвергентной репетиционной практикой.

Прецедентные феномены

        Обращение к разного рода прецедентным феноменам можно показать на примере “Реплики” А. Ореха о политических перспективах партии Яблоко (Эхо Москвы, 05.11.2010) в случае заключения коалиции с какой-то рейтинговой Грушей: это уже будет не Яблоко, а в лучшем случае Яблочный Джем, но превратиться в джем все же лучше, чем в очистки. Импликации обусловливаются метафорическими номинациями и прецедентными текстами: отличительная характеристика джема в его гастрономическом значении – однородность, отсутствие четко выраженной структуры, в импровизационно-джазовом – спонтанность действа, когда профессионалы собираются и играют без особых приготовлений и соглашений, обычно для удовольствия их самих, а не публики, что не редкость и на политической сцене; очистки ассоциируются с отходами, отбросами политического процесса; яблоко и груша – не только два типа политических фигур “по типу сложения”, но и почти что национальные символы, если вспомнить начало знаменитой “Катюши” (Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой...), имплицирующей в этом контексте и метафору войны, и метафору высоты целей и амбиций, и метафору туманного будущего.

        Другой иллюстрацией этой поэтической дискурсивной практики служат “пастиши” Д. Быкова и Л. Каганова. Быков выводит на первый план поэта, а не гражданина, предлагая читателю (слушателю, зрителю) свои “версификации” – “версии”, полученные путем стихосложения, то есть сложением стиха-донора и стиха-реципиента. Один из текстов начинается так: “Сбитые летчиком. В свежем выпуске – М. Лермонтов, которого Д. Быков версифицировал по случаю предложения Г. Онищенко запретить въезд в Россию таджикским рабочим. – Тюрки неместные, вечные странники! Стаей таджикскою, цепью недружною, Бросивши метлы, вы движетесь в панике С милого севера в сторону южную” (http://ru-bykov.livejournal.com/1214192.html). Ответом на вопрос: “Что же вас гонит?” является не только последующий текст, но и отрывок из прецедентного стихотворения, в диалог вступает Лермонтов: “Кто же вас гонит: судьбы ли решение? Зависть ли тайная? Злоба ль открытая?”; замена безликого “что” на личностное “кто” из прецедентного текста позволяет читателю сделать вывод о чьей-то персональной ответственности за “переселение народов”. То, что и текст-реципиент, и донорский текст заканчиваются одинаково: “Нет у вас родины, нет вам изгнания”, заставляет еще больше задуматься о соответствии их глубинно-философских смыслов. Заметим, что в этом тексте социальная оценочность формируется и с помощью иронической языковой игры, дублирующей главный конструктивный принцип: сленговое выражение сбитый летчик, относящееся к человеку, потерпевшему неудачу без возможности исправить положение дел, трансформируется путем реализации одного из его компонентов, который приобретает буквальное значение. Сбитые летчики превращаются в результате в сбитых (не только подстреленных на лету, вернувшихся с небес на землю, но и собранных вместе, сдвинутых с места, в соответствии со словарным значением глагола сбить) летчиком (пилотом самолета, осуществляющим депортацию).

        Каганов также использует обращения к прецедентному тексту, например, в Оде о раскачивании лодки (http://f5.ru/kaganov/post/379056). После стандартной подводки: «27 ноября 2011 г. Премьер Владимир Путин выступил на последнем заседании Госдумы, призвав оппозицию “не раскачивать лодку”, потому что впереди у страны “много факторов неопределенности”» Каганов развил тему: первое же предложение отсылает к Гамлету Пастернака: “Гул затих. Неверною походкой выхожу один в огромный зал. Только не раскачивайте лодку! Вот и всё, что я бы вам сказал”. Строки Пастернака: “Гул затих, я вышел на подмостки...” служат намеком на театральность происходящего. Травестированные цитаты проходят пунктиром через весь текст: “На меня наставлен сумрак ночи, в этом деле я не новичок... Вот опять я на подмостки вышел, я играть согласен эту роль... На меня наставлен телезритель тысячью биноклей на оси...”. Это заставляет читателя и вспомнить о “гамлетовском вопросе” (“быть или не быть”), подмененном “фарисейским”, то есть ханжеским и лицемерным, вопросом “о раскачивании лодки”, и обнаружить в подтексте пастернаковские строки, которые также могут быть произнесены от лица главного персонажа Оды: Я ловлю в далеком отголоске, Что случится на моем веку... Если только можно, Авва Отче, Чашу эту мимо пронеси... Но продуман распорядок действий, И неотвратим конец пути.

        От простой постмодернистской игры подобное “цитирование” отличает именно его публицистичность. Выражение оценки с помощью цитат – одна из особенностей современного публицистического стиля: в квазицитатах, замечает Н. Клушина, присутствует известная доля достоверности, но общий смысл трансформирован под углом зрения, выгодном интерпретатору, а не задан самим автором, поэтому такие “цитаты” и становятся идеальным средством манипулирования общественным сознанием [Клушина 2008, с. 110–111]. Цитатой задается направление осмысления, а иронический модус в данном случае удваивает оценочность всего высказывания.

        Кроме того, и “версификации” Быкова, и “оды” Каганова отличаются от традиционной фельетонной поэзии (например, И. Иртеньева) тем, что они вписываются в информационное пространство СМИ, конкурируя и сближаясь в нем с журналистскими публицистическими жанрами: комментарием и репликой. Так, “поэтико-политические” опусы Каганова появляются в “F5” на полосе “Реакция” после заголовка “новости” и редакционной “подводки”, например: «С 1 марта вступит в силу закон “О полиции”. Министр внутренних дел Рашид Нургалиев предложил гражданам называть сотрудников ведомства “господами полицейскими”. Появление новых господ чрезвычайно воодушевило Леонида Каганова. – Господа полицейские! Совесть нации! Расцветай куполами моя душа! Вы не бьете женщин на демонстрации, не крадете мобилки у алкаша...» (http://f5.ru/kaganov/post/338356).

       Так же встраиваются в информационное поле и тексты Быкова. Из информационного сообщения делается подводка, затем следует указание на источник, который выбран как камертон интерпретации, после появляется сама “версия”, например: «В связи с вдруг возникшим у министра внутренних дел Рашида Нургалиева желанием узнать, что слушают, читают и смотрят наши граждане, и вернуть их к корням – романсам и вальсам – Д. Быков версифицировал “Не искушай меня без нужды” Е. Боратынского» (http://www.echo.msk.ru/blog/g_p/800544-echo ). “Романс” (жанр текста-источника) превращается в общий знаменатель всего текста: “Тут два дежурных состоянья: Романсы петь – иль всех сажать”; “Пока верховные альянсы Гребут последнее бабло, Ей-богу, лучше петь романсы...”, а если учесть, что поют романсы в основном финансы, то в этих строках можно усмотреть намек на взяточничество, по отношению к которому и звучит советом перифраз строки Боратынского: Не искушай себя без нужды... Читатель (слушатель, зритель) может самостоятельно вспомнить начало прецедентного текста, тем самым расшифровав авторскую оценку цитируемого министерского приказа “не слушать рок, забыть брейк-данс” в потенциально присваиваемых автором словах [Боратынский 1936, с. 25]: Не искушай меня без нужды Возвратом нежности твоей: Разочарованному чужды Все обольщенья прежних дней... Слепой тоски моей не множь, Не заводи о прошлом слова, И, друг заботливый, больного В его дремоте не тревожь!

        <…>

(с) А. Н. Баранов, О. И. Северская, 2016

Полный текст здесь