«Как иногда хочется взять автомат и разрядить обстановку!»
— Э-э-э, батенька, да ты — социопат, — шепчет мне ехидно на ухо внутренний голос, — нельзя быть таким агрессивным.
Да, я агрессивный. Ибо обеденный перерыв в дешевом и относительно качественном общепите — это огромная галдящая бесформенная субстанция толкающихся динозавров. Каждому хочется быть первым среди равных. Но в очереди все становятся единой биомассой: и офисные красотки на высоченных шпильках, в строгих костюмах, с аккуратными причёсками, и только что покинувшие ближайшую стройку рабочие, одетые в заляпанные краской робы, пыльные говнодавы, а их ногти никогда не знали, что такое маникюр.
И я, каланчой возвышающийся над этими пигмеями, стою и держу поднос, где стоят тарелки с диетическим рисом и нежирным супом. Жрать охота, а всё подряд не пойдёт. И только в этой кафешке готовят то, что мне надо. И почему сюда сбегается толпа со всей офисной свечи? Им-то всё можно. Шли бы себе в мак-дак или вон, другая кафешка рядом, по ценам не намного дороже этой.
С унылой миной на лице жду своей очереди, держа поднос на весу. Миловидная девушка за кассой, одетая в синюю форму с эмблемой кафе, работает, кажется, как в замедленной съёмке. Люди недовольны, возмущаются, торопят, то пищащим сопрано, то недовольным прокуренным басом. А от этого она начинает работать ещё медленнее. О, Боги!.. Даже лёгкая тугоухость не спасает от подобного базара.
— Кир! Кирюша!!! Ты ли?!! — выводит из транса агрессии оклик сзади, а потом кто-то дёргает меня за край куртки.
Резко оглядываюсь и вижу... О нет! Моим глазам предстаёт невысокого роста чудо с гривой непослушных рыжих кучеряшек на голове, которые, как и много лет назад, разлетелись в разные стороны. Лёгкое зелёное пальтишко, небрежно накинуто на девушке, из-под него проглядывается строгое платье, чёрные сапоги на высоком каблуке делают небольшую ножку ещё миниатюрнее. В светло-карих глазах всё те же задорные искорки. А круглое румяное личико всё в забавных веснушках-конопушках.
«Да она же почти не изменилась!»
Только поправилась немного, налилась, и попа округлилась, и грудь теперь — не те прыщики, что помнятся мне...
«Где мои восемнадцать? Где её восемнадцать?..»
Это же Снежанка. Моя давнишняя зазнобушка. Правда, недолго у нас длилось всё. А в финале я исчез по-английски. Не очень красиво вышло... Ну да... Кто старое помянет, тому глаз вон.
— Снежка, ты? — улыбаюсь ей в ответ, аккуратно ставлю поднос на перильце у кассы и заключаю старую знакомую в лёгкие объятия.
— Ну да, да!!! — на лице её искренняя радость. — Это так... так неожиданно... трогательно... снова увидеть тебя... Ты ведь совсем не изменился...
«Ага, щаз... Почти... Только стал в два раза худее и на труп ходячий похож...»
Снежана точно не изменилась. Всё то же озорное весёлое солнышко. Вот когда имя совсем не сочетается с сутью...
***
Ради встречи я купил хорошего вина, и ерунда, что мне нельзя. Не одной же Снежке пить. Разбавляю его водой почти один к трём и цокаюсь смешным пластиковым бокалом.
— За встречу! — подмигиваю старой знакомой.
— За неожиданную встречу! — светло улыбается она.
— Ты как тут? — пригубив, спрашиваю.
— Да вот с мужем в командировке. Встреча у нас и семинар. Через два часа поезд — едем домой. А ты как оказался на Украине? Я думала, ты где-то у нас остался и уже на плечах не менее трёх звёзд носишь.
Я опускаю глаза на замусоленную столешницу со стёршимся лаком:
— Не сложилось со звёздами... Не сложилось, — глубоко вздыхаю. Чтобы перевести тему спрашиваю. — А у тебя как сложилось?
— А я замуж вышла, правда, не за военного... — она замолкает и смотрит мне в глаза. — После тебя... Городок маленький... закрытый... все друг друга знают... В общем, вышла побыстрее замуж за первого попавшегося дембеля, который на то время оказался рядом и проявил интерес. Потом стерпелось и даже слюбилось. А дальше в институте с ним вместе учились, дети пошли... Сейчас...
Снежка активно роется в сумочке, достаёт смартфон и показывает мне фото таких же рыжих девчонок, как и она сама.
— Вот... три дочки у меня, — произносит это с гордостью. — Младшей три годика, средней — пять, а старшей — семь.
— Красавицы! — выдыхаю я, немного с завистью. — И почти погодки. Молодцы!
Дальше беседа идёт о жизни. Снежка пьёт и пьёт. Почти одна бутылочку приканчивает, но вино лёгкое, для подогрева и для хорошего сна в вагоне — самое оно.
— Ой, скоро же поезд! — смеётся она. — Меня уже, наверное, муж ищет! А я не пьяная, а румяная.
Снежана действительно раскраснелась и раскрепостилась.
— Ну ладно, буду я идти... — она делает движение, чтобы подняться из-за стола, но останавливается и внезапно шёпотом произносит:
— А ты помнишь нашу первую и единственную ночь? — в её глазах надежда и ещё что-то...
Я не помню, честно (сколько у меня этих ночей было... и эта ничем не выдающаяся — очередная галочка в блокноте пикапера), но не могу обидеть этот взгляд, ощущая дико навалившееся чувство вины и стыд, вынужденно растягиваю губы в улыбке и киваю:
— Конечно, помню... — почти шепчу, не в силах поднять взгляд.
— Кир... И я помню... Помню до сих пор... Не могу забыть... У меня больше не было ничего подобного... Спасибо тебе за неё!.. — она резко замолкает и опускает взгляд.
Я сглатываю и пытаюсь что-то произнести, после этой фразы, пригвоздившей меня к стулу. У Снежаны звонит мобильник, женщина снимает трубу и что-то начинает туда тараторить, пока я нахожусь во фрустрации, а затем к столу подходит солидный, хорошо одетый симпатичный мужчина.
— Вот ты где? — говорит он хрипловатым баском.
— Да, любимый, я тут старого знакомого встретила, пообщались. Знакомьтесь — Сергей, а это — Кир. — Представила она нас друг другу.
Я встаю и протягиваю руку для пожатия:
— Приятно познакомиться! — киваю.
— Взаимно. — Кивок и быстрый оценивающий взгляд в ответ.
Снежка тушуется:
— Нам надо спешить, а то опоздаем. Давай, Кир, очень-очень рада была тебя видеть.
— И я тебя, — через силу растягиваю задеревеневшие губы, — удачной дороги!
— Спасибо! — В два голоса.
Они уходят, а я опять плюхаюсь на стул. Чувство непонятной зависти захлёстывает, а потом... Выть охота, но я лишь кусаю губы.
Судьба всё же справедлива. Я поступил подло со Снежкой (да только ли с ней?..), и за это наказан. Она имеет счастливую семью, детей, а я... одинокий, жалкий, ничтожный человек, который просрал всё, что можно было просрать. И поделом... поделом...
Горький вздох. Но внутренний голос не даёт впадать в уныние. Невидимая рука тянется к воображаемой косичке... барон Мюнхгаузен не будет засосан трясиной тоски.
«Харе сопли жевать, придурок! Перерыв уже закончился давно! Пора топать в офис...»
