знаешь, а здесь ничего и не будет меняться
все мы летим, а верней пролетаем со свистом.
может к добру перемножить известные числа
и написать результат, как обычно с абзаца.
лишь бы остаться при этом здоровым и чистым.
если быть честным, хотелось бы просто остаться

пусть на щите и поверженным, только бы сразу
в маленьком домике, в центре какого-то леса,
можно без стен, на землице, готов под навесом.
главное, то, что живые в блаженном маразме
больше не чувствуют боли, устойчивы к стрессам,
к бурям магнитным и лунным причудливым фазам.

вспомни-ка люди умели летать, нет…не надо…
станется с нас и полётов всяких свершений
дёргает ниточки гордый упитанный гений
пляшет смешной муравей и послушное стадо
смелых и сильных во всю протирает колени
вниз – это мазо, а вверх – это верное садо

знаешь, а я наблюдательным стал до психоза:
помню все даты от первой главы до последней.
здесь ничего не меняется, разве что «средних»
вывели в лидеры, правда, под сильным наркозом.
с новой строки вроде легче становится бредить,
время полётов прошло, что теперь? время ползать…

Начинаю прощаться, сажусь за невидимый стол, открываю блокнот и пишу аккуратно с абзаца: новый год обещал, а потом ни к кому не пришёл, а над старым уже надоело до колик смеяться. Испекла пироги, нарядилась и на пол легла, потолок надо мной улыбнулся и начал вращаться. Если выживу, завтра надену домашний халат и отправлюсь в кино, или даже с друзьями на танцы. За окном шоколад, за окном разноцветный салют, из ладоней моих прорастают зелёные пальцы. Новый год ни к кому не пришёл, а лежачих не бьют, я считаю до трёх, а затем начинаю прощаться…

магдалина устала каяться, пьёт ситро
и лениво глазеет, как улица ест людей.
магдалину достали: наследственность, мумий троль,
и придурки из многочисленных соцсетей,
сигареты, подруги и мартовские коты,
и зима, что закончилась резко и в никуда,
и чужой монастырь, и свой собственный монастырь,
и орудия пыток и массового труда.

магдалина стучит по" клаве": на сердце гадко,
здравствуй мой дорогой и знакомый далёкий бог,
вышли мне посылкой, пожалуйста, шоколадку,
пару крыльев, базуку и сладкий вишнёвый сок.

enter, Адресат открывает почту,
смотрит вниз, умиляется и хохочет.

Нас, не узнанных миллионы, нас непризнанных в шею гонят.
Мир на вкус, как слеза солёный, и на вид, как морская соль.
Ты всё прыгаешь с миром рядом, между городом сном и адом,
Между арок, мостов, оградок, прижимая к груди ладонь,
И кричишь : это я нездешний, ни спаситель, ни раб, ни грешник.
Только солнце сверкает плешью и молчит, и ползёт вперёд.
Круглосуточно, кругловечно, нас рожают, растят, калечат,
Бьют сильнее и держат крепче, мол, терпи, заживёт, пройдёт.
Заживает! Проходит? Вряд ли. Ты становишься, бога ради,
Неприметным сутулым дядей, или тёткой с пустым ведром,
И бредёшь по крупицам соли, обезличенный старый нолик,
Неживой, ни здоров, ни болен, человеческое пятно.
В ноябре пахнет снегом дома, ты выходишь один из комы,
Превращаешься тихо в клона, принимая себя в миру.
Вечер режет острее бритвы, в голове ни одной молитвы:
Сколько разных имён убито, неужели и я умру?

Чижик-пыжик - девочка, нос – картошкой,
Две косы да шапочка(мама вяжет).
Не гуляй ты по лесу, лес заброшен.
Не гуляй по городу и на пляже.

Всюду волки тощие(голод – гонит),
Всюду нечисть жадная куролесит.
Не смотри доверчиво на иконы,
Избегай, пожалуйста, тёмных лестниц.

Покидая терем твой, тополь, дворик,
Городок доверчивый в табакерке,
Улетаю с птицами. Вечер. Вторник,
Виновато радостный и бессмертный.

Чемоданы, новости, барды, борды.
День в Марселе - сказочно, ночь в Париже!
По Фонтанке шествую, сытый, гордый,
Напевая весело: чижик пыжик.

возвращаюсь, правда, ведь, возвращаюсь
Из заморских гаваней, ясен сокол.
То-то будет радости, жёлтый заяц
В чемодане прячется. Дворик, тополь,

терем – яма бурая, крестик . нолик,
небо с выпирающей серой грыжей,
и соседский пьяница, тихо воет:
Чижик-пыжик, чижик...
никто не выжил.

...ты просила меня рассказать о светлом...

всё когда-нибудь будет, не спрашивай, только когда.
я не знаю ответа, я знаю, что будет и ладно.
а пока мы лежим на ладонях и дышим на ладан,
согревая дыханьем своим города, города,
у которых от холода сводит замки и ограды.
понимаешь, и время и люди – вода.

ты смотрела так часто, как солнце летит под откос,
как на крышах весёлые дворники трогают небо.
я бы тоже по крыше под утро с тобою побегал.
или вышел туманом на каменный северный мост,
и лепил бы кораблики из почерневшего снега,
а потом превращался бы в воду и рос.

ты бы мне улыбалась… под воду уйдут корабли,
мы не станем чужими, мы будем дышать, как и прежде.
пусть на ладан, пусть с нами останутся там же и те же,
согревать ледяные ладони замерзшей земли:
и вода, и весёлые дворники в синих одеждах,
и все те, кто за ними под утро на крышу ушли…

На высокой горе, где растёт план,
Где в пещерах отшельники лён трут,
Как-то раз появился туман - пьян,
Повисел, протрезвел, заглянул внутрь.

Темнота, мерзлота, килограмм драм.
От окна до окна - суета, тля.
Не прижиться, не вжаться, куда там,
А назад – через ад, а вперёд - зря…

Ни к живым, ни к чужим, сам себе – бес.
Сам себе поводырь и псалтырь сам.
Он пополз через мост прямиком в лес,
Чтобы жить-поживать – выживать там.

А в лесу трын - трава, дерева, дождь,
И зверьё, и клыки, и грибов град.
А в лесу есть пенёк за пеньком еж,
Еж лежит и поёт, сам себе бард.

Не приблуда, не лгун, не шакал, так,
Местный дурень лесной, на игле гриб.
И в глазах – паруса и в башке - флаг,
А поближе смотреть, так не флаг – нимб.

- Здравствуй еж, говорят, ты умом плох.
- И тебе не хворать, проходи. глюк,
Что там в мире? - Бастуют и бьют блох.
- Значит всё на местах, если блох бьют.

Говорили - рядили: чего ждать,
Что есть миф, что есть мир, что есть мы в нём.
А под утро лесная братва - хвать,
Ни ежа, ни тумана, лишь пень пнём.

Вот сейчас ты один от тоски пьёшь,
И бежать -"не моги", и стоять - жуть.
Присмотрись, где-то рядом сидит еж,
И туман говорит : нам пора, в путь!

доктор, подскажи который час?
приобщаюсь к голосу и пыли.
магазины до утра закрыли
и закрыли каждого из нас.

доктор, я не думаю о ней,
пью микстуру, и считаю пальцы.
их двенадцать, доктор, их двенадцать!
и не думать с каждым днем больней.

белый шорох, ванна, мой сосед
по ночам скулит и гадит стоя.
чай больничный с горечью алоэ
и в конце туннеля яркий свет.

здравствуй, лампа, мне нехорошо,
на пижаме номер инвентарный.
мой сосед по лестнице пожарной
к богу на свидание ушёл.

доктор, я о ней не помню снов.
начал стоя гадить, стало легче.
время лечит, лечит, лечит, лечит!
здравствуй, лампа, я почти здоров…

Береги себя, Алиса, прощай,
Будь сильна в борьбе с собой и со злом.
Принимай лекарство, не принимай
Близко к сердцу ни волков, ни ослов,
Ни угодников чеширских. Ни-ни!
От улыбок их пойдёшь по рукам,
Если сможешь, то сама улыбнись.
Береги себя, Алиса, пока…
Ты пока – пока - покатишься вниз,
Где количество бездомных Алис
На квадратный сантиметр потолка,
От небесного пупка до пупка
Чернозёма, так и тянется ввысь.
Береги себя, Алиса, беги,
Сохраняя имена и дома,
Где лежат твои родные враги,
Где друзья чужие сходят с ума,
Где количество крестов и могил
заполняет чернозём, «черно ил»,
плоть от плоти в закрома – в закрома…
Береги себя, Алиса, лети
через север под "кусток", на Восток,
оставляя за собой серпантин
из обстрелов и костлявых мостов.
мимо армий и купцов - травести.
Береги себя, Алиса, лети...
там сойдутся все земные пути,
там Господь целует небо в висок.

Все детали сегодня важны, потому что
Будет Машенька елку одна украшать:
Черепашки, снежинки, солдатики, пушки
И на самой верхушке оранжевый шар.

Так спокойно, снегурка и дед краснощекий,
Ни беды, ни еды, только снег и луна.
Очень хочется праздника, пряников, сока,
И немного здорового крепкого сна.

За окошком сиротствуют город и ветер,
А на праведном небе сиротствует Бог.
На земле же хватает гробов и отметин,
Правда, в этом году было больше гробов.

Жаль, чудес не случилось, и Машеньке ясно,
Что подарки под елкой — родительский трюк,
Но сегодня под елкой дырявая каска,
И уродливый старый угрюмый утюг.

Сон приходит внезапно, целует в затылок,
Время сладкое, будто бы сахар-песок,
Предлагает на выбор: веревку и мыло,
Или небо, разорванное под шансон,

Под веселые вспышки и грохот кромешный.
Но за небом дорога из белых камней.
И в саду Гефсиманском молящийся грешник
Так доверчиво смотрит и плачет о ней,

О единственной маленькой глупенькой Маше,
О прощеных убийцах и добрых царях,
О смертельно здоровых и временно павших,
О земле плодородной и мертвых морях.

И остаться бы здесь, и прилечь под оливой,
И, свернувшись калачиком, плакать о том,
Что сегодня зима и сегодня мы живы
В нашем городе-голоде полупустом.

Но часы замирают от воя сирены.
Сон уходит без боя, сдавая дома.
Маша делит людей на героев и пленных,
На сошедших с небес и сошедших с ума.

Город дышит огнем без единого шанса
Сохранить прежний вид до скончания лет.
Маша кутает елку в свое одеяльце
и твердит: мамы нет,папы нет, маши нет,
бога…нет.