1
знаешь, горящая свеча соприкоснется
с не горящей, станет светлее в шесть раз.
но если и этого мало тебе,
подумай о том, как цветущее пламя
имени твоего заплетет
бесконечный узор расстояний
с дорогой, по которой идти мне,
и улыбнись.

2
поездом следующим, обязательно
(поездом, черт!). если и встретимся -
ничего не изменится. та же гостиница,
вечер на улице, тот же до дрожи,
промокшие ноги. их целовать я буду чуть позже,
чуть дольше. и больше
нет ничего страшнее этого сна.

1
это одно из тонущих, стонущих, нервно просящих
близости, помощи, радости, благости сердцетворений.
что же ты мимо проходишь и ежишься, словно не знаешь,
не чувствуешь нищего в слове, молитве, в объятиях?
вместе не прожито и половины жизни отмеренной,
взвешенной, вычтенной.
как мне коснуться
солнца из колоса голоса,
тьму приносящего?

2
если я не читаю книги - они рвутся, и пытаются взлететь,
хлопают страницы по всему, что вокруг и нечего ждать:
черные буквы - белые перья падают на ладонь,
стекают чернильной водой или становятся каплей дождя.
и может только потом в майском ливне
звучит нераскрытое имя.

война накормила солдатами землю.
надолго поэтам чернилами мыслей
вымарывать листья, покрытые цвелью;
на желтых прожилках которых повисли
соленые, горькие, слезные письма -
придуманных ими без пользы и смысла.

бестактно войдет, принесет похоронку.
от женщин запрячется, подлая, в звуки
расстроенных клавиш
с конверта сырого,
и буквы-сверчки станут прыгать на руки
внезапной вдовы,
и сестры,
и старухи.

заплачут иконы осеннего века:
не стало ни сына, ни мужа,ни брата.

и мерзко по крыше ветвями ореха
захлещет война. безнадежно, злорадно:

«- убила!
- убила!
- ах, я!
человека...»

среди лабиринта бетонного
растет арматурное дерево.
в него никогда ты не верила,
твердила,
что все это чушь.
мой путь освещен электричеством.
ползущие змеями кабели
шипят под ногами. предатели -
ботинки сырые от луж.

в походе к железу заветному
твержу,
по сто раз, запрещенные,
тобой же, от пота соленые,
живые стихи о тебе.
и каркают черные вороны,
на голову падают лестницы.
ничто на пути не изменится.
вся жизнь в постоянной борьбе.

ржавеет колючее дерево,
а мороки пьяных строителей,
каких никогда ты не видела,
там водят вокруг хоровод.
и кажется время становится
запутанным;
вяжутся, кажется,
колючие новые саженцы
день ото дня,
из года в год.

1
господи, прочитай это стихотворение,
безразмерное и без ритма, без рифмы и сильных тропов.
без аллитераций, по времени скорее последнее, чем первое,
сочиненное в период криза ужаса выползающего из строк.
не дай ему стать чудовищем, не дай ему быть забытым.
коснувшись губами слова, выдохни и прочти.
чтоб не утратил я веры, чтоб не утратил надежды
в одном из признаний, ночью написанном, старой любви.

2
смерть начинает играть на флейте, созданной из тростника.
флейта упрямится звуку холодному и злому.
выброшенная, как неудачная, в сторону, где река
медленно подползает к маленькому дому,
прорастет, и начнет петь. тихо петь о том, что
солнце - это большая звезда, ведущая за руку к Богу.

мне не очень хорошо сегодня
после бражной изморози сна.
беззастенчиво на небосводе
на бок опускается луна,
бедра раздвигает и смеётся,
утренняя бежевая дрянь.
на худую залезает солнце
через отцветающий бурьян.

как же, сука, мне сейчас хреново.
из глубин выдавливаю желчь -
так поэт выдавливает слово,
чтобы этим словом свет зажечь.

мир вокруг причудлив и огромен.
я запомню, если не помру,
бабочек, застывших на бетоне,
шелест арматуры на ветру,
поле за забором и деревья,
запахи овсяника и ржи.
синее и девственное время
просыпаться, радоваться, жить.

Господи, спасибо за науку.
всё как прежде.
пламенный поклон.
мы с тобой товарищи по духу,
ты - светило.
я - твой пьяный клён.

мне хреново под звон колокольни
в мерзопакостно-слякотный день.
воскресение, Господи, что ли,
отбивает звонарь-лиходей?

во вчерашнюю глупость штаниной,
по колено запачкавшись, влез.
ничего, отстираю. пьянимый,
я колонну схвачу. как балбес
ей начну говорить неприлично:

-да послушайте, счастлив вполне!
эти пальцы пролазили хищно
в вашу сеть из железных стержней,

исступленно ласкали вам стены
четырех неокрепших сторон,
где случайно разбрызгали гены,-
пот и кровь, и тягучий бетон.

ничего не хочу от судьбы я!
только милость одну попрошу:
с вами было наверно впервые,
что влюбился монтажник и шут.
вот склонился болезный в поклоне.
и рыдает, и стонет душа.

дорогая для сердца колонна,
из бетона хочу малыша!

не убоюсь я зла в долине смертной тени,
нежданных перемен впивающихся в грудь.
и будет долог путь, и буду рядом с теми,
кто сможет мне помочь с дороги не свернуть,

не потому что там, где солнце под ногами
и звёздный океан, спокойнее чем здесь.
но то, что назовут любовью между нами -
и есть великий дар ниспосланный с небес!

не убоюсь я тьмы, когда сияет рядом,
как огонек в ночи, возлюбленной крыло.
и с каждым шагом вверх, становится понятно,
насколько мне чертовски, к счастью, повезло.

где-то внутри меня, недалеко от лугов воспоминаний и холмов несбывшихся надежд, посреди наивного поля мечтаний лежит кладбище стихотворений. каждый раз, когда прихожу, то стараюсь подправить перекошенную строку, подкрасить светлый забор из хрупких слов. вот и сейчас, посетив не удержался. вытер золотую табличку. месяц и год памяти. такой-то и такой-то. похоронено тогда-то и тогда-то. улыбнулся. и прочел:

...такое чувство: ангелы трубят,
и в комнате зашторенной и тихой
(где на гардинах птицы золотые
со временем теряют оперение)
в пространстве одиноко ощутимо
еще одно предчувствие тебя.

на парусах кленовых кровь и медь -
то, что осталось вечером от солнца,
а на стене химеры-незнакомцы -
немые тени сгорбленных деревьев.
но как же, ожидая, сердце бьется,
любовью преисполнившись во тьме.

в кругу вещей себя не узнаю:
я околдован музами желаний.
чем ближе встреча сбивчивей дыхание.
и остается только ждать и верить,
что заблудившись в сумерках шафранных,
ты проскользнешь, счастливая, в июнь,

в еще одно предчувствие тебя...

в доме мыши – осень.
поздний
вечер ходит по двору
и покачивает звезды
в колыбели.
детвору

не загонишь, всё не могут
распрощаться.
птичий клин
оттенил мою дорогу
в синих сумерках.
один

у порога жду отъезда.
не с кем даже покурить.
давят стены.
сердцу тесно,
сердце рвется изнутри.

под ногами половицы
недовольные скрипят.
домовой на черных спицах
вяжет саван для мышат.

дождь – к разлуке.
неспокойно.
вещи собраны. и ты
не придешь проститься.
только…
это только полбеды.

это жизнь. в ее паскудстве
столько горечи и лжи.
но великое искусство -
научиться просто жить.

Да, человек есть башня птиц,
Зверей вместилище лохматых...

Н.Заболоцкий

***
оставь меня. не слышишь? осень
внутри кружится стаей птиц.
горю в плену многоголосья
на волю рвущихся синиц.

кукушки, зяблики, вороны
галдят и гадят, воробьи
во тьме клюют опустошенный
сердечный клапан без любви

твоей. прошу, не мучай, больно.
кричит надрывно козодой.
я для него сейчас не только
души плачевная юдоль.

на юг от холода незримо
взмывают тысячи страниц
пернатых, складывая имя
из журавлиных верениц

и словно чучело в предзимье
на одиночестве-шесте
раскинув руки, вслед за ними
невольно пробую взлететь.

не вспомнить зеркалу бессонницы,
во тьме
останутся хождения по мукам,
полуостывший чай и сбившийся размер
строфы стихотворения про друга.
внутри останутся движения, сродни
целующимся; бабочек со светом
висящей лампочки.
как родственен я с ним,
с единственным источником портрета.
в изображении захочется еще,
запечатлеть, и взглядом запечатать
крыло растущее, где тонкое плечо
возлюбленной вселенной рук обнято.
но отражение, фальшивостью маня,
пульсирует усталостью и болью.
не вспомнить зеркалу смотрящего меня,
как тер виски, пытаясь видеть больше.

“восточные потерянные фантазии из семи стихотворений, найденных мной в чужом блокноте на берегу несуществующей реки“

почему-то оглядываясь на прошлое, я удивляюсь самому себе. откуда в голове рождались строки? по чьей музыке сочинялись стихотворения? для кого и для чего? ветер с востока разбросает буквы, и буквы станут плакать от одиночества. кто соберет их в единое целое, тот сможет сложить мозаику из семи картин моего сердца. я сейчас держу в руках первую фантазию, и сердце исполняется печалью, слушая флейту, звучащую далеко, далеко отсюда.

беспокойно в душе, беспокойно.
безысходно тоскливо в глуши.
за песками пески.
в их раздолье
безраздельно царят миражи:

синезвездные ночи в бессонном
Хороссане с красоткой одной,
где целуя ее отрешенно,
замирал под лимонной луной,
вспоминал я родные березы,

где рассветная птица поет.
над утраченным счастьем угрозой
закружилось вранье-воронье:
затерявшись в персидских просторах,
и примкнувший к таким же глупцам,
я теперь расплетаю узоры
в обручальном кристалле кольца.

беспокойно в душе.
нет покоя
на чужбине,
и в сердце мечта:
в голубом бесконечном просторе
подхожу я к небесным вратам.

и если не пишется новое, ворошу забытое старое. ветер подхватывает стихотворения и кружит воспоминаниями.почему-то на ум приходят грустные мысли. беру восточную фантазию в ладони и долго, долго всматриваюсь в нее.

я, как пес приблудный,
жмусь к забору милой.
в голове нетрезвой
ветер в проводах.
все гудит, и пусто.
источают мирру
под ладонью доски.
пахнет резеда.

оглянусь, в округе
ни души, ни света,
только в переулках
воют сквозняки.
сколько писем нежных
было без ответа?
как же мы с тобою
рядом далеки.

теплый свет в окошке.
кошка на крылечке.
сохнет на веранде
свежее белье.
на краю деревни
серебрится речка.

а за мной пустыня,
смерть, да воронье.

не нашел я счастья
вдалеке от дома,
ни в садах персидских,
ни в объятьях дев.
у двора родного,
где так все знакомо,
вскрою вены бритвой,
к жизни охладев.

по каплям текут воспоминания о пройденных дорогах, о песке, который с барханов сдувает пронизывающий ветер, о криках верблюдов ночи, об объятиях, слаще которых нет и никогда не будет. кто мне ответит, в котором из миров, мне предстоит вновь очутиться после этого мира?кто?

полуночная лунная ртуть
оседает устало на ветви.
невозможно при свете уснуть:
заливает дома и мечети
серебристая звездная грусть.
полнолуние. бабочки-сны
по спирали кружат с минарета,
и ныряют под всхлипы зурны
в седоватые кудри поэта.
ощущение мутной вины:
Ориона мерцает стрела.
там за морем хазарским родная
сторона, что меня родила,
разухабистая да степная,
за позорный побег прокляла.
я скрываю обиду и злость
у Саади в саду подвенечном,
собираю по капелькам в горсть,
утопая в цветах бесконечных,
блеск росы,
как непрошеный гость.
приоткрою случайно чадру
луноликой Жасмин синеглазой,
и отпряну от ужаса.
вдруг,
смерти бледной горящие стразы
позовут чужака к алтарю.

я открыт перед тобой, Господи. возьми и проведи дождем, опали знойным солнцем, выбели кости мои, в напоминание глупцам. не ищите, не стучитесь, не обрящете...

предрассветное чувство глубокое
одиночества
сердце щемит.
и не спится.
луна лежебокая
режет светом ночной аксамит.

арабески, мечети и
статуи
заслоняют боязнь пустоты.
дарит Персия боль непонятную,
возвращает любимой черты.

час прощания мой,
и прощения
у Востока седого прошу.
словно вор я искал вдохновение:
променял на шербет черемшу,

на арак из аниса
березовый
квас домашний,
платок на чадру.
в Хороссане рассвет бледно-розовый,
а в деревне родной - ярко-руд.

только кислым вино
оказалось то,
а от сладости зубы скрипят.
с персиянкой расстался без жалости,
точит нож на меня ее брат.

вот встречаю
рассвет в одиночестве.
здравствуй солнце!
что скажешь ты мне?

воронье,
как святое пророчество,
ухмыляется на ремне.

счастье на дне, я плыву к тебе, пью океан. пусть и такой ценой. пусть. мороки и миражи, джины и шайтаны хороводят вкруг меня. черные дервиши кружат и кружат хмельную голову.уйдите прочь!прочь! прошу!

окружили меня неизвестные
люди-дрянь и разгул кабака.
потерявший в запоях невесту, я
корчу, пьяный, для них дурака.
пью до чертиков с мерзкими рожами,
до потери сознания пью
из бутылки губами приросшими.
первой девке стихи отдаю:

“...изотрутся до тусклости лунные
дни без ласок твоих, Шаганэ.
раскрошатся в песок над аулами
эти строки, и канут в вине.
саксаулы во мгле перекручены.
руки черные тянут извне,
шарят наглые мертвыми сучьями -
мертвецы на проклятой войне.
и в пустыне печали бездонные
крики сов чьи-то тайны таят.
залетит мотыльком на ладони мне
фиолетовый цвет миндаля...“

засыпает девчонка кабацкая,
игроки начинают шуметь.
эх, Москва, городище, ты адское.
беспробудный полуночный бред.

в одной из восточных фантазий, которые были написаны до того, как у моих ног из мыслей сформировалась песчаная дюна, можно заглянуть в будущее, и понять прошлое. я чувствую себя неким провидцем, готовым сражаться за не сказанное слово, чувствую себя человеком, у которого предначертана судьба до его рождения. просыпая сквозь пальцы песок слов, всматриваясь в незатейливый рисунок, ищу ответы на не существующие вопросы.

дорога над городом дорога,
по которой радуга дугой,
но другой дорогой я с востока
возвращаюсь с птицами домой,
говорить о розовых мечетях,
о цветах, дающих черный яд,
стариках, которые как дети,
и о том, о чем не говорят.

ожидал шелка и водопады,
караваны с золотом и хной,
прочитав газели у Саади,
не нашел у мудрости покой.
проиграл верблюда и дирхемы
возле стен персидского дворца.
не нужны Ширазу чужеземцы,
не за тем, наверно, погнался.

подо мной рассерженное море
гонит волны, полные тоски,
боли неоконченных историй.
соревнуюсь с ним вперегонки.
и в песках забвения исчезли
о любви пылающей мечты.
небо цвета синей акварели
превратилось в чан нечистоты.

возвращаюсь, но не той дорогой,
по которой радуга дугой,
заключенный с птицами
с востока,
в тесной клетке
еду я домой.

***
велик от Земли до Сатурна предел,
невежество в нем я осилить хотел.
я тайн разгадал в этом мире немало,
а смерти загадку,
увы, —
не сумел.

Ибн-Сина.

***
не кружитесь вороны,
не ваш я.
в череде придуманных событий
тело давит мантия монашья.
ни любовных странствий, ни открытий.

сожалею, что так вышло, пэри.
двери не открыть без прежней силы.
в кабаках сидел до отупения,
и топил в стаканах ваше имя.

сочинял о Персии газели,
проклинал судьбу, когда ненастье.
на восток взирая пьяно,
пел я
журавлям и ласточкам на счастье.
где-то там, за звездным коромыслом,
где Шираз опаловый сияет,
наполняет жизнь поэта смыслом,
бабочки луну благословляют.

на чужбине вымолил прощенье,
излечил духовные болезни.
по морям, оврагам, и ущельям
плыл к любимой,
шел,
и лез я.

не дошел, не выплыл, не добился.
мир сильнее, сука, оказался:
лодка затонула возле пирса,
съездил Бог удачно по сусалам.

без любви,
без счастья,
безголосый,
у забора я лежу в распятии,
и роняют цвет свой абрикосы
на мои кровавые запястья.

не кружитесь вороны,
не ваш я.
отдаю по капле долг любимой,
чтоб проснуться в комнате однажды,
чтобы вспомнить
истиное
имя.

море спокойное
имени твоему

при всем непонимании тебя,
я наизусть заучиваю легкость
движения ветвей при непогоде.
свободен взгляд по ветру.
мимолетен
мой век поэта, выразивший Логос
в пространстве тополином бытия.

бесчинство чувств скрывается в тени
листвы, и с удивлением приходит
познание простых и главных истин:
здесь дерево размашистою кистью
на полотне сереющем выводит
слова о том, что дни разветвлены,

что в каждом есть цветение и плод,
амбиции стремящиеся к солнцу
и гниль, с которой борешься, а так же
начало, окончание. чем дальше
тем тяжелее быть первопроходцем,
когда добро бессильно - это зло.

я говорю спасибо, может ты
дыханием показываешь сверху,
где мне разлечься парусником, чтобы
исследовать затерянные тропы
поэзии,
недаром человеку
идти до умирающей звезды.

El sueno de la razon produce monstruos
испанская пословица

Джон Донн уснул, уснуло все вокруг...
И. Бродский

давайте будем спать. что ночь без сна? ничто!
пускай за дверью Зверь, война, Армагеддон.
пускай прядет мороз по небу серебром.
давайте будем спать, наполним снами дом.
нас четверо лежит: жена, ребенок, я
и кот. который год - обычная семья.
и нечего скрывать, тесна одна кровать.
на неудобство нам давно уже плевать.
мы сросшиеся сны разрежем, разнесем.
уснем сейчас, уснем, но только вчетвером.
не будет звезд и сов, добро уйдет и зло,
ни солнца, ни луны, молчания и слов.
еще раз обращу внимание на то,
что все уснет кругом, пройдет сквозь решето.

тик-так - звучат часы, так-так - из-за окна.
тук-тук - жена и сын, и кот, и я.
стена
меж двух миров была, и вот, ее и нет.
разрушена, снята. не по моей вине.
довольно суеты, давайте будем спать.
прошу дово..
дава...
мы... к Будде...
будем спа...

(мужской сон)

ладонь покоится счастливо на груди.
для этой женщины я - раб и господин.
брожу меж двух холмов, вхожу в ущелье ног.
то чувство, что любовь плетется между строк:
открыт притихший мир обрывов и полей.
застыв, взирает рысь, как воду пьет олень.
рука под головой, другая приподнять
пытается, но здесь, как будто время вспять.
как будто дети вновь, ни мужа, ни жены,
как будто, в первый раз, во тьме обнажены,
друг перед другом мы, и запертый родник,
и каплет мед из уст. запретов нет.
одни,
одни идем сквозь сад гранатовый на свет,
стрела готова петь, застыв на тетиве,
сорвалась в тот же час, и не остановить
сшивающую нас серебряную нить.
шафран, аир и нард, корица и алой -
так пахнут семена, подаренные мной.
так зачинают жизнь леса и облака.
летим-летим-летим.
орел и пустельга.

...- ... - молчат часы, да- да - из-за окна,
за дверью Зверь сопит, за дверью ждет война.

нет-нет, не нужно, нет! выглядывает страх.
предчувствие, что сон, и есть мой главный враг.
предчувствие, что я вершу над сердцем суд,
не многие поймут, не многие прочтут.
оружия не жду, «держи,- мне старшина
протягивает нож, - скажу, что начинать
всегда сложнее, но, когда войдешь во вкус,
никто не проворчит: чуть, что так сразу в куст».
но я дрожу, крещусь, мне хочется к родне.
на плечи, не спеша, ложится мокрый снег.
и давит, не спеша, холодный мокрый горб.
по морю рук несут за мной сосновый гроб.
на нем есть письмена, взлетает воронье -
глашатаи судьбы, и каркают вранье.
прислушиваюсь, и сжимается внутри.
издалека гремит и тарахтит сюрприз -
колонна немцев, черт! насколько не равны.
кривится черный рот убийцы старшины.
бежать. бежать! куда? не спрятаться нигде.
беги в другой кошмар. ты этого хотел.
ты этого желал, хранил давно в себе.
гнездо в груди свивал печальный скарабей.

дин-дон - звенят часы, ха-ха - из-за окна,
перевернется сын, закашляет жена.

о, Господи, за что? о, Господи, зачем,
среди житейских бед и мелочных проблем
в яйце созреет Рак, разрежет скорлупу,
движение начнет, кровавое, к пупку?
клешнями рвать живот? мне снится черный зал,
наполненный людьми, потухшие глаза.
нельзя ни есть, ни пить. безвыходна тоска.
и я меж них, как вдруг, касается рука.
«смотри сюда, мой друг, открыта к снегу дверь.
есть выход. выход есть! ты только в это верь!»
хор Ангелов трубит: грядет великий сон!
иди и посмотри. вердикт провозглашен!
сажусь в дырявый лифт. ломаю этажи.
за что мне это все и в чем я согрешил?
когда я удручен болезнью, каждый вздох
земного бытия - живительный глоток
воспоминания о вечности, любой
ответ - всегда один
и тот же -
все любовь!
о чем молить Тебя?
не знаю, черт возьми!
прости.
благодарю.
за жизнь.
за смерть.
Аминь.

(через женский сон)

пройти сквозь женский сон - заслуга небольша-
я. начал с первых нот дыхания. душа
имеет свойство быть бесполой, и чуть-чуть
сознание хранит, но и не в этом суть.
сложнее натянуть, примерить на себя:
быть девочкой - играть на нервах у ребят.
быть девушкой - искать оргазм, в конце концов.
быть женщиной - носить на пальчике кольцо.
старухой быть - мечтать о молодости, но
недолговечно все в потоке жизненном.
ребенок , муж и кот -« ребенкомужекот» -
чудовище храпит в тебе, с тобой живет.
святой Георгий не пронзит копьем его,
Гипнос, Герас, Танат - такое вот родство.
теряю Инь и Янь, кружится голова,
и набирают сил иллюзий жернова,
кружи- кружи. держи. не выпутаться из
силков коварных сна,
явь «селяви» на бис!
хотя уже давно разрушена стена,
одна из главных тайн - уснувшая жена.

спи-спи, малыш, храни
тебя, родной: планшет,
Minecraft и Counter Strike,
мультфильмы и Roshen,
наполовину муж, наполовину я.
да будут светлым путь и легкая стезя!
ты вышел из меня, в иную ты войдешь.
что плоть ее? трава, гроза и майский дождь.
что поцелуй ее? сравнится ли с моим?
кем будешь для другой? Сережка-Серафим?
Айдахо спит и Нюх, все вместе спим сейчас.
подходит к январю декабрь.
на плечах
неимоверный груз, беспомощность и злость.
не радостен финал, к которому пришлось
брести по суете, по быту, по тому,
что вызывает смех.
и это не к добру!
откуда не возьмись, явилась к нам болезнь
обидели кого, возможно, чья-то месть?
я чувствую, как Зверь во тьме грызет порог.
пустить его к себе? от сырости продрог.
рогами стены бьет, и дышит невпопад.
как тяжело, когда недуг - твой личный ад.

расплывчаты часы, молчание в окне.
наш город небольшой захватывает снег.
песочный человек плетет ночной кошмар.
по потолку ползет наевшийся комар.
его укус свербит, знобит и невтерпеж
терпеть нарыв. теперь, пока не раздерешь,
не успокоишься, из каждого угла
протягивает мне свои отростки мгла.
Морфей вручил ключи, что ими открывать?
ворота из костей? вторые не сыскать,
ворота из рогов превращены в обман.
и льется ложь во лжи, сплошная кутерьма.
никто не знает как, когда придет Годо,
зачем мы здесь – вопрос.
зачем
Армагеддон,
в реке звезда Полынь,
вершится Страшный Суд?
кого из нас убьют, кого из нас спасут?
все-все, молчу, молчу, словам давно пора
на дне страницы быть, и тихо умирать.

oh, Mr. Sandman! (yesss?) may you stop our trip?
give us a pair of eyes without prickles of trees.

(сны ребенка и котенка)

что школой правит тьма, что дома беспросвет.
то там, то там нельзя носиться и свистеть.
нельзя озорничать, играть запрещено,
когда оценки - жах!как будто за стеной:
отца волнует face , у матери е-book.
и пусть за это я от предков отгребу,
готов, как в Counter-Strike, сцепиться на ножах.
но я не знаю, как мне сделать первый шаг.
все раздражает!все! что слякоть, что зима,
любой бы из-за снов сошел давно с ума.
родители мои - мучение одно,
но как бы не язвил, люблю их все равно.
люблю за светлый смех и доброту, потом
люблю за поцелуй вечерний перед сном,
за счастье рядом быть, за рыжего кота,
за мир вокруг и то, что в сердце есть звезда,
готовая сиять, когда настанет час.
за жизнь благодарю, за то, что я их часть.

«двенадцать» льют часы и фонари в окне
цветут, роняя свет на тонкий снег.
синей
становится стекло, головки орхидей
внимательно следят за тем, как Асмодей
по улице ползет, ему навстречу Зверь,
уставший ждать рассвет, несущий мор и смерть.
их долгий разговор - шуршащий и немой,
как будто в шерсть яйцо откладывает моль.
плетется злобы сеть, злорадствует паук
в холодной тишине, пленя белесых мух.
они нам дали ночь, они преподнесли
отсрочку, потому, что в имени Максим
кровавый есть цветок, из ноты льется синь
на букву «эм».
шучу.
не знаю я причин.
постель - наш плот. плывем. без ветра паруса.
качается тростник. и не попасть б впросак -
не хочется застрять. не сесть бы нам на мель
забвения, пристать бы к берегу, суметь
из липких лап спанья освободиться, но
лежит алтарь из тел - так было суждено.

в непослушании таится черти-что.
и проще говоря, раз плюнуть, и на стол.
украсть и утащить, погрызть и потерять.
не в этом самый кайф? пробраться втихаря,
малого укусить за пятку, чтобы знал,
кто старше и хитрей, кто профессионал!
хозяевам своим всегда я буду рад!
чуть-что, слегка поныть, когда чуть виноват,
чуть-что, милашкой быть, мурлыкать на груди,
коты такие, бля, коты, и ты, почти
мурчащий бог для тех, кто снизу.
Аполлон!
но если слышу крик, не лезу на рожон,
в укромном уголке я лучше перебдю.
Онуфрий не дурак! ворюга и бандюк!
при всем, при этом здесь спокойно и тепло,
не каждому коту по жизни повезло:
кто стал мышей ловить, кто тронулся умом.
с удачи сдачи нет, но с дачи прямо в дом.

безвременно к утру , ура - из-за окна.
из горизонта тьмы бьет алая волна.

эпилог

распутывая нить сновествования,
нет худа без добра: жене являюсь я,
ребенку снится кот, а рыжему все мы
в начале и конце заснеженной зимы.
чудовища ушли с лучами солнца. им
в подвалах черных дыр слагают новый гимн.
спросонья невдомек, кто прав, кто виноват.
идея этих строк отчасти не нова:
Франсиско Гойа, мир, война и нищета,
болезнь, любовь, обман. всего не сосчитать.
из подсознания послания из грез
опутывают нас, растут из нас насквозь.
раскрытые цветы, горчащие из букв,
на белой простыне краснеются вокруг.
разносится пыльца, пьянящая извне.
я вижу, как летит обратно к небу снег.
как чьи-то руки, вновь, переведут часы
назад на день, на век, заснут жена и сын.
довольно сновиде...,
не будем снова спать.
прошу дово..
где вы?...
мне больно...
просыпа...

магония цветет, огонь ее цветов
рассыпаться готов, и выбраться на волю.
чешуйки лепестков желтеют под ладонью,
не уберу ладонь, о листья уколов,
сияние течет, вершит солнцеворот,
во мне цветок живет, готовый распуститься.
весенние слова стекаются к странице,
стихотворение вбирает и поет:
“открытое в любви, творение мое,
благослови, Господь, на вспаханную землю.
со временем зерном и буквами засеют
страничные поля, и Слово прорастет:
и будет урожай магонии и льна,
и будут тополя, и в небе будут птицы,
и все живое в нас в живое возвратится,
рождение и смерть растения познав.“
магония цветет, я ем ее огонь,
я пью ее вино, и ночь со днем венчаю,
и с радостью живу, насыщенный печалью,
листва ее остра - не уберу ладонь...

квадрат окна и сosinus дождя, -
неравенство длиною в бесконечность.
среда свернулась каплей безупречной

/...в запредельность.../ ,

в серебряную сферу.
не найдя

прерывных функций в действии воды,
обняв на подоконнике колени,
тону в одном великом феномене:
зачитываю Бродского до дыр.

глотаю жадно строки наугад,
слова текут сквозь время и пространство.
в моем кругу дождей непостоянства
цветет весенний вымышленный сад.

2011

смотри, как в комнате играет с тенью свет:
ослабнет, притаившись, то воспрянет,
и кажется, грохочущее пламя
теряет языки в кленовой синеве.

не дай разлиться тьме на полночь, не спеши!
ты затаи дыхание, не бойся
открытого окна, где чья-то осень
по листьям выжженным мелодию шуршит,
в которой тонкая и хрупкая печаль
стремится вплыть на темные страницы
соединиться, слиться, измениться.
и хочется сидеть, внимать, и не молчать;

и хочется словам в дождливое вплестись,
напомнив одиночеству о том, что
нельзя, как ни пытайся,уничтожить
в себе весь мир, где есть любовь,
и значит жизнь.

сказала, что стихами
одними сыт не буду,
накладывала камни
гранитные на блюдо.

неизвестный автор

***

I
чем же ты сегодня развлечешь?
вечер на прощание похож.
вместо лампы я зажгу свечу.
в сердце остро горечь ощущу.
тени от подсвечника длинней.
темень отступает в бездну дней.
время ненавидеть и любить,
время не молчать, а говорить:
время - это Божья благодать,
где возможно жить и воскресать.

II
где же ты любимая? устал.
восходил на звездный пьедестал.
что же загрустила? удиви.
камни – это лучшее в любви!
камни и полезны, и вкусны.
после снятся каменные сны:
горькие, из плачущей стены,
отголоски истины слышны.
камни – это символ бытия,
в камне преткновенья - ты и я.

III
тот, кто не вкусил, и не поймет,
что и камню требуется счет.
кто-то – как морщинистый утес,
перед болью не скрывает слез
кто-то – как алатырь ввысь и вширь,
под которым спящий богатырь.
кто-то - галька, мрамор, известняк.
кто сияет, кто - ни так, ни сяк.
оникс, яхонт, сланец, доломит.
кто-то мерзок, кто-то как магнит.

IV
камень, камінець and just the stone.
строк в поэме будет ровно сто
камень вечен в сонмище имен.
тьма камней нам явит легион
вместо звезд зияет пустота.
начинает в сердце прорастать
сталагмит и камень на душе.
ничего не хочется уже.
до крови сдираю пальцы, чтоб
выдавить из тела черный горб.

V
камень мне на шею, черт возьми!
ненависть и страх съедают мир.
огонек свечи почти угас
и любовь закончилась для нас.
за окном метеоритный дождь,
ты, увы, давно меня не ждешь.
сколько напрочь вымыто камней?
становлюсь по камешку слабей
милости прошу, святой Стефан,
не вводи в свой каменный туман.

VI
мой кумир - прославленный Сизиф.
это он упорством заразил.
все пройдет бессмысленно легко.
Млечный Путь свернется в молоко.
дни мои – обыденная скорбь,
на спине неисправимый горб.
только знай – и это суета,
все, что происходит – неспроста!
мудрый сложит замок из камней.
глупый разбросает, как по мне

VII
“что же не разбрасываешь нас?“:
камни зашептали в тот же час.
камни окружили и потом
стали разрушать отцовский дом.
статуи орудуют в саду.
памятники черные растут.
памятники с горечью внутри.
маятники, как нетопыри,
жадно пробираются в меня,
жгучим жалом мысли леденя.

VIII
не боюсь гранитных кулаков,
был всегда к опасности готов!
этот мир - закованный в огонь
в космосе - спасительный вагон.
ненависть не сможет победить
ненависть.
в нас может только жить
свет любви, и это есть закон!
жажду утоляет Рубикон.
не боюсь сияния в себе.
не боюсь жестокости в судьбе.

IX
лучше будет, если я взамен
маятников выстроенных стен
в сердце обрету и свет, и тьму,
и жену, и сына обниму.
лучше будет вместо ста стихов,
написать один на сто веков,
что покажет миру красоту.
буквы на страницах расцветут,
в строки заплетутся, и тогда
вспыхнет в небе новая звезда.

X
рушатся границы и мосты,
месяцы и черные кресты.
лучше нет под солнцем ничего,
чем испить вина из своего
черепа, по-доброму смеясь.
тело-камень выкинется в грязь.
все течет, меняется и вот
тот, кто мудрый, сразу же поймет:

участь для людей всегда одна,
выпей жизнь до каменного дна!

погода поменяется, и ветер,
сначала дувший северо-восточным
дыханием, как пьяница, шатаясь,
переметнется к темной стороне,
где, ветви обнаженные заметив,
придавленные массой серой толщи,
начнет красивый и печальный танец.
печальный тем, что близится конец,
что осень на исходе; незаметно
виски у клена за ночь поседеют,
во сне забудет собственное имя,
беспечно унесенное листвой.

прощай,любовь! что было неизменным,
незыблемым казалось, станет частью
другого дня в небесном механизме.
да будет снег!
и больше ничего.

день обязательно закончится,
но на
какой, минорной или радостной, минуте -
решать судьбе тогда.
но если нет ее
слепому жребию даются карты в руки.

тасуй колоду, яростный игрок!
пускай!
на черных пиках гряд кровавые лохмотья
сердец,
не знающих покоя ни в любви, ни в смерти.
оттого
кресты растут.
за этим,

мой лучший друг, мой злейший враг,
сейчас пришел?
прислушайся, гроза
из обнаженных ребер
целующихся скал выдавливает плач
звезде, чье имя угасающее - солнце.

любовники сплелись.
им дела нет до тех,
кто топчет сны камней и ловит жаркий ветер,
рассыпав свет на тьму.
желаю одного:
спокойной осени, иссушенное лето...

" А меня, Господи, Ты знаешь, видишь меня и
испытываешь сердце мое, каково оно к Тебе! "

Иер. 12 : 3

безмолвное и белое начало
семнадцатого года, как по мне,
не раздражает, разве что тревожит.
хотя по исполнению не то же,
что предыдущее.
виной, возможно, снег,
меняющийся ветер, и пожалуй,

умение Морены притворяться.
из- за морозной оттепели сдал,
что чувствую, что ни на что не годен,
но это не беда, скорей в природе,
присутствует,
как в женщине всегда,
непостоянство, прихоть и упрямство.

единственные спутники по жизни,
крылатые и черные друзья,
с утра встречают, вечером итожат
работу карканьем, по ним не сложно
определять вращение колеса
Сансары.
что же, кажется не лишним

еще раз мне сказать тебе спасибо.
спасибо за молчание и сны.
спасибо, что испытываешь сердце.
я не сломался,
если присмотреться.
когда от радости смеется сын,-
желание любить неугасимо.

январь 2017

любимая, на полпути в Шираз
я каждый раз тревожусь понапрасну
и голубя почтового для Вас
с колечком отправляю в путь опасный.

любимая, поверьте, ни к чему
златые горы мне и самоцветы,
когда я Вас и сына обниму,
вернувшись с караваном на рассвете.

с приездом все изменится для нас.
и не Шираз, а зимний Николаев,
разбуженный, угрюмый, не узнав,
при встрече осторожно закивает.

найдя в столе дорожную тетрадь,
играя с сыном, буду на диване
я голубей бумажных запускать
из вырванных страничек со стихами...

предчувствие/

благодаря проклятым фонарям
в двадцать вторую полночь декабря
проснулся, и прислушался к жене:
заплакала встревоженно во сне.
присев, качнул легонько колыбель,
и где-то в доме заскрипела дверь.
на окна налипает мокрый снег.
часы без циферблата на стене
остановили время по вине
индейцев майя. вспомнил наконец,
вчерашний день принес парад планет.
запутался в гардинах лунный свет,
и всадник триумфально на коне,
глубоко-черном в снежной белизне,
неспешно объезжает старый дом.
по библии грядет Армагеддон.

/одиночество/

я резко встал, чтоб сделать сладкий чай,
чтоб утолить неясную печаль.
невольно захотелось закричать,
а вдруг уже разломана печать,
и там, где в коридор выходит дверь,
за ней в глазок заглядывает зверь?
привычно чайник стряхивает свист.
привычно чай жасминовый душист.
и в новостях привычная война.
ползут привычно книзу имена.
в динамике потрескивает звук.
дыханием вычерчиваю круг
на бахроме узорчатой окна,
чтоб мог я посмотреть из кухни на
идущий снег. становятся темней
земля, деревья, призраки людей.
и уже в отражении лицо,
и спущено у KIA колесо.
за всадником маячит рыжий конь,
и всадник брани скапливает боль.
я вижу под копытами себя.
семь ангелов настойчиво трубят.

/нищие сердцем/

захочется обратно мне к семье,
но кажется, что им я надоел.
все так же на стене висят часы.
все так же в колыбели спящий сын.
все так же холодна постель жены.
все так же: в сентябре обручены,
а в декабре на тьму обречены,
но в этом я не чувствую вины.
взошла над миром горькая звезда.
дорогой ниоткуда в никуда
не мчится, спотыкается гнедой,
еще один, худющий, вороной,
прозрачный всадник; сложит на весы
фантазии и сказочные сны,
мои стихи и прошлые грехи,
очистив их от всякой шелухи.
ведь я есть - абсолют, и я есть - зло,
и потому мне в жизни не везло.

/любовь/

моя жена во тьме обнажена.
дрожит от нетерпения спина.
разглаживаю два ее крыла.
я чувствую пульсацию тепла.
сжимаем вместе землю и огонь:
ладонь сжимает жаркую ладонь.
текут сквозь нас и небо, и моря.
хрустальные созвездия горят.
из темного сосуда белый свет.
над нами закружит парад планет:
сатурн, юпитер – новые стихи.
земля и марс – любовники стихий

/затмение/

чур–чур, меня от всадников-гостей.
чур–чур, меня от смерти и костей.
чур–чур, меня от черных новостей.
я не хочу ненужности вещей.
я не хочу, чтоб в жизни не везло.
я не хочу быть абсолютным злом.
я не хочу быть ангелом в ночи,
пускай за дверью чудище рычит.
пускай за дверью вздрагивает конь
не отпускай, любимая, ладонь.

(зов всадников)

на первый рассчитайся, на второй.
ты первый просчитался, не герой!
ты может, недопонял нашу роль?
куда же ты? немедленно открой!
три сорваны печати, посмотри
об этом говорят календари:
восходит час начала и конца,
не строй, безумный, ангела-глупца!

/сон. рождение/

мне кажется, я вижу в темноте.
мне кажется, что мы уже не те,
кто не боится что - то предпринять,
кто выдержать способен смерти взгляд.
карабкаюсь по краю черноты,
проваливаюсь в бездну пустоты,
навстречу неизвестному иду
и каждый шаг захватывает дух.
и тянется к запретному рука,
и к морю устремляется река.
и звезды начинают хоровод,
и кто - то нас за ниточки ведет.
и вижу, как в туманной полумгле
рождается прекрасное во мне.
проснулся я и резко задышал.
прислушался к дыханью малыша.
на голубом окне календаря
краснеет двадцать третье декабря.

я видел рожденья морей…
М.Космика

я видел, как море рождалось,
таинственно и постепенно.
тонули колонны вокзала,
тянулась по линиям пена.

смотрел, как сливаются рыбы
в неоново-дымчатых кассах,
где вдоль турникетов рассыпан
песок и ветвятся саргассы.

пучина вскрывала вагоны,
рассаживала пассажиров:
актинии и анемоны.
рожденное море манило.

я видел, как древние боги
вздымали алтарные камни,
и тело мое в водотоке
забило на дне плавниками.

«спи княжна,
спокойнее не будет.
ничего хорошего не жди:
дочь твою найдут в подвале люди,
с вырезанной розой на груди.

сын запьет,
шагнет в глубокий омут.
князь от горя тронется умом:
станет кукол делать из соломы
и поить их жабьим молоком.

спи княжна,
беда не за горами.
войско по чащобе разбрелось.
ты одна останешься с врагами.
и надежда только на авось.

спи дитя.
отвар из волчьих ягод
начинает шумно закипать.
крутит леший варево корягой,
чтоб забыла батюшку и мать.

зря старалась,
зря бежала, дура!
видит Бог, пришлось тебя вернуть“

бормотал горбун, неся под утро
в серый замок мертвую княжну.

стена без плача кажется стеной,
обычной и обшарпанной,
условно
привычной в повседневности,
одной
из стен вокруг,
и будто бы неровной.

но стоит только лбом уткнуться,
как
обнимет неожиданно за плечи,
протянется из прошлого рука,
и вспомнятся потерянные вещи.

и вспомнится,
как я стоял не раз,
в углу молчал,
наказанный за шалость.
и слезы по стене считали час
и сколько до свободы оставалось.

и вспомнятся прощание и сны,
которые преследуют полжизни:
я возвращаюсь,
к радости стены,
в объятиях желая детство стиснуть.

закрыться от скуки в доме.
осеннюю пить тоскливость.
быть, как всегда, наготове,
быть, как всегда, молчаливым.

не думать, что будет завтра.
не знать о войне и горе.
готовить салат на завтрак,
разбуженный слушать город.

читать о Кокто и Ницше,
и складывать оригами
из выдернутой страницы.
ждать и разбрасывать камни.

но пробовать жить, как хочешь,
пусть ты не там, и не с теми,
быть настоящим, а впрочем
не для романтики время.

когда я был маленьким.
да, когда я был маленьким.
деревья меня обнимали и на руки
брали, качали, если заплакал.
— потише, потише,- шептали,- не нужно
рассеивать воду,- и я улыбался.
на ветках, сквозь сети прозрачных жемчужин
мир мне казался радостным, радужным,
когда я был маленьким, сонным, воздушным.

когда повзрослел и,
да! повзрослевшим было мне скучно.
я стал тем же самым раскидистым деревом,
на руки брал свое теплое семечко,
и целовал его в светлое мягкое темечко,
и качал,
и шептал,
и шептал,
и качал.

С.Шестакову

вблизи от океана люди перестают думать,
садятся на мокрый песок, вытряхивают мысли из головы,
мысли падают песчинками и превращаются в дюны,
в песчаные холмы, длиной в чью-то жизнь.
кто вы на самом деле? спрашивает их ветер,
спрашивает, целует, разглаживает, ворошит.
люди, люди какие вы смешные, ответьте -
это ли место пристанище для души?

мужчины погружаются в воду, плывут или тонут
в ошибках, пытаются выпить, раздеть океан,
забывая близких, детей, худо-бедно, дорогу к дому,
несмотря на зыбкую морось, несмотря на соленый туман.
вблизи от воды женщины – птицы, роняют перья,
становятся рыбами, травой, обнимают камни, и так
в общей массе человеческого недоверия
господь обучает нас перед смертью мечтать.

люблю тебя, но ненависть сильнее
признания, поэтому и жизнь,
в себя вобравшая потоки лжи,
такая, что проснуться невозможно.
и оттого становится тревожно,
что не кошмар, -
безвыходность скорее.

окончен год, совсем не удивляет
внезимность и бесснежность января .
неведомо кому благодаря,
балкон ожил: проснувшиеся мухи
ползут по подоконнику от скуки,
побочно изучая рыбу в кляре.

внезапность строк не связана с погодой,
с болезнью: ночью снившаяся ты
чернилами писала на груди
стихотворение о новой встрече,
но мне от слов царапавших не легче,
опять ведущих в старое болото.

ночь нежна.
бессонница и звезды
гроздьями качаются в листве,
превратив поэзию и прозу
в голубой акациевый свет.

мы одни. я с книгой, ты рисуешь
лотосы и веерную рябь
от дождя, идущего вкосую,
гладящего ивовую прядь.

обнажен потертый подоконник,
вскрытый острым бежевым серпом.
час пройдет - и сцеплены ладони,
лотосы раскрыты во втором…

ночь нежна.
и нас уже не двое.
время распадается на сны,
там, где ты беременная морем,
где похож на парусник наш сын.