Эклектика как она есть

Ночь прошла спокойно, без ирреальных встреч, хотя Наливайкин опасался, что муз заявится к нему с претензиями – и надо будет как-то оправдывать договорённость с Зоей. Однако выяснение отношений миновало… "Вот и славненько", – порадовался Пётр и, позавтракав, уселся за рабочий стол, где довольно споро написал заготовку для очередного шедевра. Ещё вчера он решил, что это будет верлибр. Больно уж тема была специфической, чтобы её рифмовать или укладывать в ритмические рамки. Такой подход выглядел бы фальшиво.
Завершив первый этап черновой работы, поэт сходил в магазин, убрался в квартире, приготовил обед и с удовольствием поел. Затем ещё часика полтора поработал с черновиком, отбрасывая неудачные и вставляя более точные эпитеты, добавляя и удаляя целые фрагменты текста, шлифуя его. Петру Васильевичу всегда нравилась такая работа. Верлибры он писал крайне редко, но ценил их весьма. Наблюдать, как прозаический текст превращается в поэтический и, в то же время, не переходит ту почти незаметную границу, когда уже требуется рифма и ритм, – и к тому же самолично руководить этим действом! – доставляло ему огромнейшее удовольствие. Нравилось ему и читать чужие верлибры, хотя чаще всего он не понимал, зачем выбрана именно эта форма организации авторской речи. "Басурманская мода, непрофессионализм и лень – и ничего более! Жулики!" – других объяснений у него обычно не было.
Закончив первую правку, Наливайкин засобирался – и отправился на прогулку. Это тоже было одним из любимейших его занятий. Ему нравилось ходить по городу, смотреть на лица прохожих и пытаться угадать кто они, каков род их деятельности, представлять их жизненные обстоятельства, воображая себя рассказчиком из новеллы "Человек толпы" Эдгара По, и ища в этих наблюдениях новые для себя темы и сюжеты. Ему нравилось наблюдать за природой, сколь бы скудной она ни была вне городских парков. А в парках ему нравилось всё: и деревья, и люди, прогуливающиеся по дорожкам, и облака над головой, принимавшие порой удивительные причудливые формы. Ему нравилось вечером в мелкий дождь идти под зонтом – и смотреть на дома и машины, на фонари и на их свет, отражающийся от мокрого тротуара, на редких встречных прохожих и на сюрреалистическую графику теней от всего, что попадалось на пути. Долгое время он называл эти свои променады "стритволкингом", а себя, соответственно "стритволкером", пока однажды его не просветили о пикантном значении этого слова.
Однако в этот день мысли Наливайкина были поглощены не этим. Он шёл и рассуждал о той метаморфозе, которая предстоит его эстетико-поэтическому существованию. То, что муза его покинула, ныне ощущалось с абсолютной ясностью. Он совершенно иначе воспринимал теперь окружающий мир и силился понять, насколько это новое восприятие нравится или претит ему. Нет, он по-прежнему с удовольствием разглядывал то, что было окрест, но помимо любования возникла некая критичность наблюдения, так, словно ему требуется не просто глядеть и радоваться гармонии, но ещё и подмечать, фиксировать и анализировать дисгармонию в окружающем благолепии, которая это благолепие превращала в полнейшую условность, обнажая тем самым эклектичность жизни как таковой. Было ощущение, что зрение стало острее, но за это пришлось заплатить долей радости. Это и нравилось и не нравилось одновременно.

В итоге, так и не разобравшись в своих чувствах, Пётр Васильевич вернулся домой и снова засел за черновик. Вчера, вдоволь начитавшись Гинзберга и Буковски, восстановив в памяти "Лолиту" и галопом ознакомившись с массой новых произведений, относимых критиками к контркультуре, он окончательно сформировал идею и сюжет новой своей поэзы. И теперь завершал её окончательную правку, раз за разом критически взвешивая каждое слово, стремясь ярче сформировать образ и уйти от обвинений в эпигонстве.

Результат, понравившийся ему, был достигнут лишь поздним вечером. Не имея ни малейшего желания что-либо писать в дневник, он буквально заставил себя сделать это:
День четвертый.
Много думал.

Пёс

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Будь способен понять, что дерьмо –
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀жизненная
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀необходимость
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Чарльз Буковски

Разум – голодный пёс,
способный пожирать чувственность
и превращать её в дерьмо.

Она ещё не догадывается об этом.
Ей пятнадцать лет.

Мне сорок шесть.

"Она хочет меня посадить!" –
внушает эту мысль пёс.
"Она хочет меня…" –
колотится в сознании недоеденный огрызок.

Всякий раз,
когда эта девственная шлюшка
смотрит на меня, –
её нацеленность так и высвечивается
в невинных глазках.

Дерьмо. Меня спасает дерьмо.

Она дочь подруги моей любовницы,
и вся троица живёт в моей квартире,
потому как "дома семейные проблемы".

Что такое ходить по краю пропасти?

Это когда при неслучившемся сексе
или при таком сдержанном,
что это трудно и сексом назвать –
а иначе услышит! –
ты в простыне сидишь на кухне и куришь –
и тут заявляется она.
Просто "попить водички".

Это когда она нагибается так,
что в пропасти под воротом ночнушки
видны острые бордовые соски
на вполне оформившихся
и сладостно притягивающих взгляд
белых полушариях.
Ещё видно, что трусиков на ней нет.
А она старательно это подчеркивает, потягиваясь –
и ты уверен,
что она сняла их прямо перед тем,
как зайти на кухню.

И ещё когда она улыбается,
глядя на красноречиво пульсирующую выпуклость
на твоей накидке.

Вот пропасть,
в которую безумно хочется шагнуть.

– Все бабы расчехлились на #MeToo…
– Шантажистка…
– Посадит…
– Они все ждут именно этого… – внушает пёс.

Дерьмо.
Меня спасает накопившееся дерьмо,
заменившее чувственное безрассудство собой –
цинизмом.

Лет двадцать пять назад
я бы разложил эту малолетнюю стерву
не задумываясь –
прямо на кухонном столе.
Но пёс хорошо постарался.

Как часто я хочу пристрелить этого пса!

Закончив сей исчерпывающий отчёт за минувший день и закрыв дневник, Наливайкин, донельзя утомлённый работой, раздумьями и переживаниями, добрёл до постели – и буквально рухнул на неё. Последней мыслью перед тем, как провалиться в глубокий сон, было: "Ларе это показывать никак нельзя… а вот если Верочке…"

_______
Начало. Дракон. Творческие коллизии поэта Наливайкина #1
Продолжение. Дракон. Творческие коллизии поэта Наливайкина #10