***
Иду по двору. Впереди на асфальте, как обычно, — стая голубей. Тех самых пташек, которых я презираю за наглость и хищнический нрав вопреки странному называнию их птицами мира.

Из кустов к этим как бы мирным пернатым крадется, пластаясь по земле, черный кот. Решив, видимо, что время его триумфа пришло, котяра выскакивает прямо в стаю, голуби немедленно снимаются с места, а кот подпрыгивает за ними метра на полтора, не меньше. Эх, жаль, не было у меня в руках фотоаппарата: это было то самое мгновение, которому хотелось крикнуть «остановись!», — ни разу не приходилось мне видеть такого кошачьего кульбита.

Конечно, бедняга не достал. Птицы мира, треща крыльями, разлетелись в стороны, а котяра шлепнулся оземь, обернулся, почуяв мое приближение, и отбежал под сиреневый куст. Клянусь, когда я с ним поравнялась, в его желтых глазищах, уставленных на меня, читалось смущение: «Ну не шмог я, не шмог!..»

 
***
Возвращаюсь с работы в полупустом вагоне метро, любуясь собственным портретом, отраженным в окне. И тут садится рядом со мной негр (а может, и афроамериканец, кто ж их разберет) — да какой! Сверхчерный!

В общем, на перегоне отпечатываемся мы с ним в темном стекле эдакой парочкой: от него только черный контур слегка намечен да белая полоска рубашки над воротником черного кашемирового пальто чуть видна. А рядом с этой чернотой мое лицо пятном — белее белого. Нет, я, конечно, от природы белокожая, но на таком контрасте — просто привидение, аж самой жутко стало (пальто-то на мне тоже черное, так что восприятию не мешает).

И несется поезд в черноту туннеля, унося в него этот готовый кадр для фильма ужасов. Мастера Голливуда, где вы?!

 
***
В половине восьмого утра раздвигаю шторы — за окном ничего нет. Ну, почти ничего. Сплошное, как то и дело пишут в худлите, белое молоко. (Интересно, кстати, а оно может быть какого-то другого цвета?) Такого густого тумана я не видела никогда: четырнадцатиэтажка, что в ста метрах от моего дома, растворилась в нем полностью — нет ее в этом месте, и все тут! Просто пустота. Проходит почти час — картина не меняется.

Вороны орут как оглашенные, думают, наверное, что это навсегда, и прощаются с жизнью. Мне, честно говоря, тоже некомфортно — чувствую себя в объятиях фантастики Стивена Кинга. Жутковато, в общем, и «а вдруг больше никогда» поневоле приходит на ум. В который раз размышляю о том, какая все-таки крошечная букашка человек в этом огромном и, по большому счету, совершенно непознанном мире.

 
***
Утро. Солнце с переменным успехом светит в окно, то и дело прикрываясь облачками. И вот когда, казалось бы, оно победило, воссияв надолго, с небес обрушивается лавина дождя. Где та самая тучка Виктория, мне из окна не видно, но дождик нешуточный и льет минут десять стеной, хотя солнце никуда не пропало.

Через полчаса выхожу из дому. Асфальт мокрющий, а в его неровностях стоят здоровенные лужи — не обойти, надо перепрыгивать. Иду под деревьями, склонившимися над дорожкой, и тяжелая капля с ветки падает точнехонько мне за шиворот, скатываясь по спине. Солнце светит с удвоенной силой, будто извиняясь за свою недавнюю промашку. Это — лето!