В критической литературе существует множество определений «святочного» и «рождественского» рассказа. Их либо объединяют как близкие по смыслу и взаимозаменяемые в тексте, либо разграничивают, связывая дефиниции с фольклорными и христианскими истоками. Исследуя жанр, а также рождественские и святочные праздники, Е. Душечкина, В.К. Кантор, К. Коровин, И. Панкеев, И. Киреева, Л.В. Сурова, А.А. Боголепов и др. отталкиваются, в целом, от определения Н.С. Лескова, согласно которому святочная история должна быть фантастичной, иметь мораль, отличаться веселым характером повествования и благополучной концовкой.

Нам представляется важным сделать акцент на терминологическом и содержательном различии рождественского рассказа как жанра западной литературы и святочного — жанра русской литературы, — в качестве двух разных повествовательно-художественных систем, отражающих противоположные мировоззрения, — католико-протестантское и православное.

Обратимся к статье Е.С. Безбородиной «Обсуждение вопросов жизни и смерти при изучении рождественских рассказов» [2]. В ней критик описывает историю праздников в русле сходства и различия традиций и обрядов Запада и России. Исследователь прослеживает также эволюцию жанра в мировом литературном процессе, отмечая его тесную связь с фольклором, однако не заостряет внимание на духовно-нравственных особенностях, связанных с православием и католицизмом.

Выделяя сходства и различия между рождественскими и святочными историями в целом, исследователь Е.С. Безбородина находит обе жанровые разновидности в русской и в западноевропейской литературе.

Приведем некоторые дефиниции рождественского и святочного рассказов:

– это история о каком-нибудь мальчике или девочке, жизнь которых трудна и безрадостна, а на Рождество к ним неожиданно приходит счастье (журнал «Православная беседа», № 10–12, 1992). Определение, указывающее, что главными персонажами рассказов являются дети;

– рассказы, приуроченные к Рождеству и святкам, «стали выстраиваться по определенному закону. Очень часто они имеют счастливые концовки» (Е.С. Безбородина);

– святочная история, как правило, строится как ожидание чуда, но, поскольку «в жизни таких событий бывает немного <…>, автор неволит себя выдумывать и сочинять фабулу, подходящую к программе» (Н.С. Лесков);

– с рождественскими и святочными рассказами, сохранившими особое, рождественское мировосприятие, связано сострадательное отношение к детям и в русской, и в западноевропейской литературе.

Примечательно, что Е.С. Безбородиной все-таки предпринимается попытка разделить святочный и рождественский рассказ в рамках христианских календарных праздников России и Запада («Святки, святые дни, святые вечера — двенадцать дней после Рождества Христова до сочельника на праздник Богоявления»). Истории, происходящие в эти дни, излагает святочный рассказ, полагает Е.С. Безбородина.

Однако подобный подход, на наш взгляд, недостаточно полно отражает духовно-нравственную специфику жанра в русской и западноевропейской литературе.

Нам представляется более продуктивным связать рождественский рассказ с западноевропейским рождественским архетипом культуры, а святочный — с русским пасхальным сознанием.

Данное противопоставление естественно вытекает из различий западноевропейской и русской традиций, на которые в свое время верно указал В.В. Кожинов в примечании к статье «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» (1980). Он писал, что «в Европе, безусловно, главный, всеопределяющий христианский праздник — Рождество, а на Руси — Воскресение (Пасха)» [4. С. 162].

С.С. Аверинцев в статье «Иисус Христос русскими глазами» (2000) указывает принципиальную основу этого различия: «Принятая у католиков классификация Тайн истории жизни, смерти и воскресения Христа на “радостные”, “скорбные” и “славные”, не будучи несовместимой с православной духовностью, пожалуй, чересчур однозначна для нее. Например, западное рождественское настроение подчас рискует показаться в православной перспективе сведенным к сакрально-уютной семейной идиллии. Разумеется, и для православного верующего Рождество Христово — это предмет радости: но то, что Божественный Младенец с самого начала предстает как уготованная Жертва Голгофы, отнимает у настроения идиллии всякую однозначность. В “радостном” уже присутствует “скорбное”, но еще принципиальнее для православного сознания неумаленное предощущение “славного” в “скорбном”. <…> Еще раз: здесь “радость” нельзя и думать отделить от “скорбного”, чтобы не подменить христианского таинства чем-то вроде героического триумфа» [1. С. 6–7].

В западном христианстве Пасха «в культурном пространстве словно бы уходит в тень Рождества», — считает И.А. Есаулов [3. С. 21]. Это различие он справедливо объясняет не только «коммерциализацией Рождества», но и тем, что в «западном варианте христианской культуры акцентируется не смерть и последующее Воскресение Христа, а сам Его приход в мир, рождение Христа, дающее надежду на преображение и здешнего земного мира» [3. С. 21]. Это со всей очевидностью подтверждает повесть Ч. Диккенса «Рождественская песнь в прозе». Рождество, т.е. «приход Христа в мир», дает надежду на приобретение земных благ, эвдемонического счастья, на реализацию «земных» «упований», «освещаемых приходом в мир Христа» [3. С. 21], «тогда как пасхальное спасение прямо указывает на небесное воздаяние» [3. С. 21–22].

Пасхальному архетипу русской культуры, в отличие от западного рождественского, ближе Божественная сущность Христа и небесная Благодать, нежели земной Закон. Таким образом, духовно-нравственную суть русского святочного рассказа можно выразить словами Н.В. Гоголя: «прежде нужно умереть, чтобы воскреснуть» — в то время как смысл рождественского рассказа западных писателей сводится к противоположному — земные страдания и божественное чудо ведут к душевному преображению и материальному благополучию.

Святочный и рождественский рассказы, безусловно, нельзя рассматривать и в отрыве от становления русской и западной словесности. Если русская словесность восходит к пасхальной проповеди, то западная — к карнавализированным представлениям евангельских сюжетов — мистериям, мираклям, а также к героическому эпосу. В связи с этим тематика рождественского рассказа в западной литературной традиции обусловлена карнавализированным средневековым сознанием, зачастую искажавшим христианский дух рождественских праздников.

Из мистерии в рождественский рассказ перешла трехуровневая организация пространства (ад — земля — рай) и общая атмосфера чудесного изменения мира или героя, проходящего в фабуле рассказа все эти три ступени. Рождественский рассказ, как правило, имеет светлый и радостный финал, в котором торжествует добро в материально-душевном его воплощении. Чудо реализуется не только как божественное вмешательство, но и как счастливая случайность, удачное совпадение, которое рассматривается также и как знак свыше. Часто в структуру западноевропейского рождественского (календарного) рассказа входит элемент фантастики и мистики.

Определение святочного рассказа, изначально восходит к святкам. Православная трактовка осуждает и устраняет языческие проявления, развившиеся в народной среде. От языческого празднования Коляды ведет начало обычай колядования на святки. Участники колядования назывались колядниками, посевальщиками, щедровальниками, наряжались козлами, скоморохами, надевали маски. Они совершали магические действия (разносили хвойные ветки, выбивали искры из ритуального полена, освещали дом зерном). Колядники исполняли приговоры и песни, которые завершались прошением о вознаграждении.

Языческий обычай колядования встретился с христианским обрядом славления Христа на Рождество (рождествованием) и был вытеснен им. Согласно христианскому обряду верующие ходили по домам друг к другу, поздравляя с Рождеством. Гости исполняли ирмосы церковного канона на Рождество Христово, а также тропарь, кондак и величание Праздника: имел место жанр «христославий» — благочестивых рождественских песен.

Обряд славления могли совершать люди разных сословий и возрастов, нередко с молитвою по домам ходили миряне, «славильщики», рождествовали и школьники, приветствовавшие хозяев латинскими и греческими церковными стихами. У славильщиков считалось благочестивым обычаем полученное от христословий употреблять на благие цели.

Таким образом, святочный рассказ в творчестве русских писателей воплотил христианскую традицию славления Христа, ставшую нравственной доминантой его (рассказа) художественного пространства.

Использованная литература:

1.Аверинцев С.С. Иисус Христос — русскими глазами // Труд–7. — 2000. — № 2 (от 6 января).
2.Безбородина Е.С. Духовное просвещение» //hhp: //palomnic.org/bibl_lit/bibl/edu_svyst/
3.Есаулов И.А. Пасхальность в русской словесности. — М.: Кругъ, 2004. — 560 с.
4.Кожинов В.О русском национальном самосознании. — М.: Алгоритм, 2002. — 384 с.