Приманкой для мохнатых снежных пчёл
свет фонаря медово истекает.
Улыбкою чеширского кота
мерцает месяц, в облако ныряя.

Цепочкой вязь следов ведёт в нору -
в безвременье опаздывать нет смысла.
Продолжим застарелую игру,
навеки спутав месяцы и числа.

Колода карт засалена, и вот
нет выигравших здесь и проигравших.
Зубасто ухмыляется нам кот,
себя в тени привычно потерявший.

А красить розы нам резона нет -
сквозь красный проступает чётко бледность.
Давай сыграем, будто я - поэт,
вино в бокалах - не вода из Леты,

безумье чаепитья - не порок,
хоть с чаем не бывает церемоний.

...Развилки неизведанных дорог -
в Страну Чудес, что выжила в ремонте.

Плыви, дремучий колокол, плыви, рассказывай о неземной любви - без страха, без волнений и обид. Вдохнёшь - и забываешь, где болит. И кроны улетают высоко, и снега закипает молоко - дыши коктейлем солнечным, дыши - круг света, и в округе ни души. Обнимешь дерево, коснёшься тёплым лбом коры шершавой - вот твой кров и вот твой дом, смолистый дух, летучая смола - он был всегда, и он не помнит зла. Расти с тугими кронами, расти, вам в небо, в небо с ними по пути, густая синь цветёт в твоей крови, и колокол - о смерти и любви.

все эти
серость,
удушье,
сырость,
памяти всплески
со дна колодца -
разве всё это
в мечтах нам снилось,
дерзко смеющимся
детям Солнца?

в нас же достаточно
лютой силы
искрой зажечь
восковые свечи,
взмыть фейерверком
со дна могилы,
выплеснуть ярость
в лицо картечью.

нам, золочёным
в лучах рассвета
после больного,
ночного,
злого,
пить тишину,
не вникать в приметы,
в мир возвращаться
с калёным словом,

жечь, изгонять
янтарём и мёдом
холод, крадущийся
к изголовью.
вспомни, откуда
пошли мы родом -
с жаром в глазах
и лучистой
кровью.

мой бравый воин в юбке и с мечом
сегодня рассказать тебе о чём
какие тут предзимние закаты

тебя листает оторопь страниц
подросший лис и незабвенный принц
как водится ни в чём не виноваты

...мерцают ветви перед рождеством
и стол катает теста мягкий ком
окно стеклянным шариком на ёлке

и ветер разнесёт кусочки льда
и в чайнике кипящая вода
но сердце заоконно глухо ёкнет

качаются огни дорожных трасс
свечой горел доселе не погас
оставлены дворцы и власяницы

окутал вечер шарфом пуховым
бегут обрывки снов вглубь головы
и тень от чуда на притихших лицах

из рюшечек и скомканного "я",
из рысканий о соли бытия,
из драм и застарелых тупиков
выходишь вдруг, найдя немного слов

о солнечном, пшенично-золотом,
о том, что смех в одном и плач в одном
моменте, не делимом на куски.
о теплоте доверчивой руки.

и рокотом качает океан.
а за спиной - щелчком - пустой капкан.
и с музыкой сливаешься простой
над синею размеренной волной.

сквозь список потерь расстрельный,
слоистые миражи
сквозит слюдяное время,
стрекозкой у рта кружит.

и солнце целует в темя
белёсые корабли,
а я - золотое семя
на чёрной груди земли.

и мокрый весенний запах
сквозь крупную соль дождя,
и рыжие листопады,
что вихрем сквозь тьму летят -

всё ветрено и ничтожно,
и сладко, и невпопад.
расту травой придорожной
эн-надцатый год подряд.

и нежным зелёным жалам
уже не страшны ножи.
я столько раз умирала,
чтоб выросла жажда жить.

Ночь прорастёт периодом тишины. Вязкой, слепой - хоть крикни, но крик увязнет. Ночь обрывает время забытых сказок. Ночь поглощает звуки глухой войны.

Ночь закрывает раны сырым бинтом сумрака и предутреннего тумана. Словно эпохи с шелестом в бездну канут. Только повеет с неба сквозным теплом.

Ночь вымывает слово - и будет мир новорождён, покорен и освежёван. И в нём найдётся танец для прокажённых. И тонкий шёпот взявшей предел струны.

оттеняется сумрак мрамором колоннад,
а твой пёс, как и прежде, боится ночной грозы.
почему небо смотрит прямо в глаза, Пилат?
золотой прокуратор, застывший ничейный сын?

почему посылает в хитоне худых, босых,
не боящихся ни слова лютого, ни копья?
чтоб из солнечной, спелой, роняющей сок лозы
в холод каменной чаши лился пурпурный яд?

Ночь голодна и пятнает красным,
липко стекает в следы кварталов.
Дыбит ветра, охрипает лаской,
бьёт фонари и бурлит в каналах.

Ночь рассыпается тучей блёсток,
в небе луной оголённо светит.
Ночь утопает в лавине лоска,
в ритме пульсаций качнув планету...

считай что выжил
хватаясь за воздух

© Ф-Вульф

Считай, будто выжил.
А лучше б не выживал,
дробясь на осколки,
обломки воспоминаний.

Считай, пережил
вихревой сумасшедший шквал.
Ещё б задушить
затаённую суку-память.

Проснуться - спокойно,
не так, не хватая ртом,
от снов задыхаясь,
горячий тягучий воздух...

Представь - меня нет.
Вот и всё.
Чтоб летел потом
в окно тихий снег,
опоздавший на пару вёсен...

В молчанье покоя
те, кто стреножен.
Ты
ляжешь в руку,
сверкнув зло из ножен.

Замрёшь,
обнажённый,
пружинясь в замахе.

Готовый
послать
всё живущее
наhуй!

Красиво срезая
слой плоти у цели,
чтоб алые брызги
в лицо полетели!

Спокойно скользнёшь,
повинуясь,
обратно.
Ничем не охвачен,
ничем не запятнан.

Сон - это смерть. Или наоборот.
И глубоко, по сути, мне всё равно.
Снег бесконечен. Молча сидеть смотреть,
как догорают кадры в немом кино.

Неинтересном. Перемотать в финал,
чтобы увидеть титры/подбор актрис.
Кто-то прожил, кто талантливо (про)играл.
Кто безразлично смотрит на снег/на жизнь.

Красное. Чёрное.
Есть ток. Нет тока.
Красные жгучие
волны порока.
Чёрные мёртвые
колкие вихри.
В бурю сливаются,
что не утихнет.
Включен. И выключен.
Будет рубильник.
Красная вспышка.
Темень могилы.
Будет кроваво,
темно и жестоко.
Влево. И вправо.
Есть ток.
Нет тока.

мне по медпоказанью выпал... самоаборт.
(с) Стеклянный Дым

с точки зрения будды проще смотреть на вещи.
только я, упираясь в жизни тугой живот
изнутри, понимаю, что нынче гораздо легче -
/приготовьте кюретку. тазик. шприцы. и йод/.

не умея расти, не умея смеяться в голос
/темноту тёплых вод случайно лишь ртом хватать/.
я хочу... не большому родству перерезать горло,
а смешному щенку - и чтоб дальше лишь пу-сто-та.

я хочу... окровавленным сгустком скользить вдоль стенок.
мягко шмякаться в тазик, который сольют врачи.
всё закончится. не грозят уже перемены.
/сталь кюретки/ всё за... /пожалуйста. не кричи./

Сгусток парчовой осенней тьмы,
Осень рисует тебя с натуры.
Липкое золото чтоб отмыть,
Дождь выпускает меня из шкуры,

Тонким надрезом идя продоль.
Голод клубится впотьмах багровый.
Тяжесть ладони на свежий скол.
Слушать тебя - и рождаться снова.

Тёмной горячей гореть звездой.
Так, чтоб не тикал отсчёт до взрыва.
Так, чтоб взрывал утро хриплый стон.
Так, чтобы тьма обретала имя.

И когда теряешь и меч, и щит,
и когда прозрачно светлеет кровь,
кто-то доверяет тебе ключи
в виде искажённо звучащих слов.

Каждый отзвук катится, что волна...
Ударяясь в стену - и ловит мир
капли сочно-алые, что гранат.
Вот слова, расхватанные людьми.

По сердцам стекаются, горячи.
До того, как зыбко слизнёт их тьма.
И когда твой голос вдруг замолчит,
музыка пойдёт сквозь тебя сама...

Притворяйся же перед всеми, что тебе не грустно и что ты не вымотан до предела, перед друзьями - что ты погружен в искусство, перед родными - что не разбит и как будто целый. Притворяйся, что осознал суть всех истин, и увидел соль медитаций и всех учений. Притворяйся, что жизнь обретает смысл. Что в ней нет потерь, и привязок, и отречений. Надевай, улыбаясь, лицо, как маску, каждый день одинаково, как болванчик. И кивай, и кивай, потакай их сказкам, как заправский коричневой дури варщик. Притворяйся теперь, что тебе интересны люди, их характеры и надежды, идеи, планы. Что ты не меняешь их на лучшую из иллюзий, остальное считая пустым и ненужным хламом. Притворяйся, что не увиделась жизнь с изнанки, что реальность не чужда и ты вполне приспособлен. Год за годом неумолимо снижая планку. Притворяйся. И как подарок - пулю в висок бы.

Ты, легко забывавший, какое сейчас число
и куда положил ту вещь, что неделю ищешь,
забыванье по сути сделавший ремеслом,
никогда не умел уходить, когда станешь лишним.

Как развиться, постичь ослепительный идеал -
независимый, оборвавший свои привязки?
Не метаться в горячке чтоб, дьявол тебя побрал,
не орать в небеса что-то матом, срывая связки,

не просить чтоб сквозь слёзы, по-тихому: "Уходи..."
Уходи навсегда, забери свои сны отсюда!
Потому что они застревают в твоей груди.
И оттуда им выхода нет и уже не будет.

Потому что теперь проживает с тобою тень,
что кивает, смеётся, поддакивает на шутки.
Улыбнёшься в ответ, махнешь крыше, что набекрень.
И от этого тошнотворно, темно и жутко.

тени веток ложатся в узор и сетчатку темнят.
а из старой брехни
вырастает другая брехня.
вечно молод, скользит сухой ветер в погасшем краю.
разожги здесь огонь, и я ночью о чём-то спою...

только голос в ракушке из снов, шепот черной дыры,
и, вращаясь, предметы в нее утекают, а дальше обрыв
сновидений, случаться, казаться и сниться тому,
кто вдохнул в звезды жизнь, оживил первородную муть.

прорастает нежность в моих словах,
их носи у сердца, когда замёрзнешь,
может завтра в хлам, может завтра крах,
может возродишься, и будет поздно.

все твои ресурсы ползут к нулю,
осень разъедает, броню дырявя.
может быть, горячечное "люблю" -
синим дирижаблем простор оплавит.

"иже еси, живущий на небеси" -
в детстве шептал, а подрос - до того осип,
что на любое "здравствуй" срывался в крик.
как хорошо, что не видно, что там внутри.

что там внутри, там собаки и вечный гвалт,
там твоя жизнь, вот её ты и проживал,
верил себе, а осталось - ни дать ни взять -
пара осколков, не вынуть и не отнять.

вскрой же себя, не заштопать чтоб, распори.
пламя беснуется ало, горит, горит,
ставит отметины злые и льёт в глаза.
вскрой же себя, не зашить чтоб, не рассказать.

Из серой зари рождается новый день, сочится белёсым холодом утра жуть. А сны не приходят. И всё идёт набекрень, и всё идёт прахом, я долго не продержусь. И пусть на лист утекают слова, слова, мы долго молчали, но путь идут стебли в рост. Родится из слов ядовитая здесь трава, а следом пожар, полыхающий холокост. И если бы вмиг, но так медленно всё горит, полоска огня только тлеет едва-едва. Я молча смотрю. Ну пожалуйста. Раз-два-три. Пожалуйста, отучи меня выживать...

"Всё будет лучше в следующей жизни," -
так говорят безнадёжно больным
детям.
И врут. "Раз уж здесь не сложилось..."
Синий квадратик окна, а за ним -

Солнце, лениво колышутся ветви.
Море вздыхает бегущей волной.
И я рисую. Бумажный, последний,
белый кораблик, скользящий в прибой.

для тех, кто читал одноимённый рассказ О. Генри...

***

и придут к тебе капли, звенящие как капель, размывая рисунки, гербарий, листву в саду... это будет последним. ноябрь сменил апрель. и всё выше ползёт столбом серебристым ртуть. это жар. лихорадка. выходит твоё окно на кирпичную стену, где бьётся последний лист. а ты бредишь, и серо-землисто ползёт кино, и болезнь в твоих лёгких танцует финальный твист. как же глупо вот так отчаянно догорать - без надежды - поймут, откликнутся и спасут... там ноябрь. а здесь удушье, жара, жара... лист последний - застывшей стойкостью на весу...

Они говорят, что пепел уйдёт в песок, что палец уколет отравленное веретено. И купол небесный станет тяжёл, весом, хрустальная крышка гроба, где спишь без снов. Сегодня взрывается камерным "Не скучай" канва, на которую сказку плетёшь бинтом. В саду зреют яблоки. Нам ли к лицу печаль. Не плачь, просто выбери спелое, а потом... Захлёбываясь в дыму, выдыхай слова, пусть ветки иссохшие в пасти огня трещат. И сказки железной звено за звеном ковать. Забудь обо всём. И тогда тебя пощадят. Ты станешь прозрачной и тихой, совсем не злой, купающей тонкие пальцы в земных ручьях. И будешь там окликать тень себя былой. Забывшей когда-то о том, что она - ничья.

кто в пещерном дому живёт
как аскет, непорочно-бел?
у меня - пчёлы, дикий мёд,
да всё плачется по тебе...

может быть, прирастает часть
этой глупой души - к твоей...
может быть, я иду сейчас
как слепой, и не вижу - цель...

расстилаются здесь луга,
обнимает трава ступни...
а сгорит - будут дым и гарь.
к медунице легко склонись...

Он говорит: "Не надо на сей раз света, - воздух ловя пересохшим разбитым ртом, - я вырос в грязном и тёмном вонючем гетто, было привычно, я вымахал, а потом..."
Ну а потом - проносятся кадр за кадром - тонкие крылышки, белые мотыльки, я научился взлетать - и отважно падать к самому дну беспричинной глухой тоски, я научился видеть причины, следствий нитки распутывать в плотном ковре судьбы... Я не умею - правильно, чисто, чинно, выпрямив спину и гордо шагая - быть. Дай мне остаться загнанным минотавром, спрячь свой кинжал и покинь этот чёртов Крит..." - ангелы ударяют в свои литавры. он молча слушает. падает.

и горит.

Слова как дорогие кружева
Или кинжал - с голодной острой сталью.
И бисер крови прячется в словах,
Что наши взгляды с жестами впитали.

Тянулись и бурели стебли их,
Ловили зачарованные взоры.
В ночи из сердца вырван свежий стих,
Зашёлся криком корня мандрагоры.

Лекарь приходит, пускающий слов стада,
белые, пегие, пахнущие травой
и молоком, и тускнеет твой высший дан.
Тянешься, покалеченный, но живой,
в тёплую вату шерсти, как в облака.
Небо синеет и тихо пекут лучи.
Острые сны здесь теряют почти накал.
Блеют слова - он как пастырь их приручил.

И ты, братишка... Да вас там взвод. Все в камуфляже - святое войско. Эх, кабы знать бы всё наперёд - пошёл б служить к вам. Пацан, не бойся: я знаю, умер. Минуты три. И не остыли ещё ладони. Мне было двадцать. Я крепко влип. Нас свалят грудой и похоронят. Огонь прицельный. Бог сохранил - нательный сжавши, по дури верят. А где-то мирный голодный тыл, и материнский озноб истерик. Я знаю, умер. Почти легко: висок осколком прожгло снаряда. А в небе сонное молоко, и братья-ангелы снова рядом. Встречают бывших лихих вояк, юнцов безусых, калек-героев... Улыбок тонких остры края. Мы ждём на вахте и ходим строем.

Луна призывает. Смеется темно и глухо. А ты растревожен, пойман, и зол, и рад. Ползи по созвездиям к ней на шакальем брюхе, она изначально была первородной шлюхой, светила им всем, ни с кого не беря наград. В неё утыкался Понтий молящим взором, пусть трижды омывший руки, а казнь - была... И ведьмин несущий послания хриплый ворон показывал ей изнанку - летя - крыла... При ней у пещеры плакала Магдалина, а где-то во тьме уже зарождалась жизнь. И лунного света молочная пуповина тянулась к душе твоей - только держись... держись... Чтоб в мутных горячих схватках последней ночи, когда тебя выплюнет в белый сквозной туннель, оставил бы жажду тела и этих прочих и помнил лишь силу ветра и звезд капель...

Ты говоришь, и слова до того разумны... К ним бы прислушаться (вой и надрывность ветра)... Я замираю. Меня обнимает сумрак. Кажется, что я им догола раздета. Камни не знают мастера, что тесал их. Глупые камни. Строгая четкость линий. Так говори о несбывшемся, несказанном, верь в это сам, оттого никогда не ври мне. Люди нелепы - фиалками на морозе, ранясь о жизнь, год за годом всё выгорают. Жизнь поимеет - находят другую позу... но камасутре не видно конца и края. Ты уберегся. Маслом истек цветочным и сохранил нежнейший душистый запах. Я же из тех, кто видит тебя воочию, рыцарь в дубленой шкуре и крепких латах. Пей мою тьму заповедную, пей, не бойся... Кряжистым станешь, гордым и незнакомым. Я обрасту чешуей и совьюсь здесь в кольца... И вот тогда придешь ты убить дракона...

И я говорю с тобой - пробелами новостей, помехами радио, зябнущим сюром снов... Нас снова собрали целыми из частей, и мы продолжаем длиться всему назло... Так сидя на крыше, птица бросает взгляд и кто-то поймал его, ветер коснулся крон, и вот на карнизе ноги его стоят, а крыльев растущих слепит белизной перо... Я музыку слышу застывших далёких гор, там в тёмных долинах растет ворожей-трава... И ты отвечаешь - журчанием родников, томлением облака, радостью выживать.

Какая ночь...
Новорождённый крик,
застывший на взлетевшей в небо ноте...
В такую ночь не думать о полёте
и птицу не растить в себе внутри -
нельзя никак...

И ластится щенком,
смешно лизнув ладони, жёлтый месяц...
И ветви ивы, до реки почти что свесясь,
напоены туманным молоком...

Какая ночь...
Сдирающий холсты
с подрамников растрёпанный художник...
И тьма вберёт все краски и помножит
на чувство обречённой пустоты.

он был безбашенно честен и так безризово свят,
без догм, целованья ликов, молений и парадигм.
и ты был с ним как ребёнок и может слегка солдат,
когда, подтолкнувши к краю, он тихо шептал: "летим!.."

и ты летел, удивляясь стремительной высоте,
что с каждой секундой догмы крошила влёт до основ.
тогда ты смог говорить с ним вне жаждущих ласки тел,
вне памяти, снов и страхов... посредством не слабых слов,

но бледных мазков рассвета по сини хребтовой гор,
молчания векового застывших озёрных вод...
он был и святой и чистый, но выкрал тебя, как вор,
и весь силуэтный мир стал отныне извне и под...

слушать тебя до одури, неважно время и место,
позабыв выяснения, кто из какого теста,
закрыв ученические тетради жизни
_________________и забросив людские игрушки -
______________________________________слушать,
____________________________________________слушать...

как прорастает трава из лунного реголита,
как отворяются двери, которые вечно закрыты,
в параллель измерений, а может, всего лишь в себя...
слушать тебя, пока в сердце воины
________________________________спят...

видеть, как страж меж мирами ощерился бездной,
я бежал от себя, но как водится, бесполезно...
ночь потеплела и брызнула красками, раскололась...
дай мне услышать
_________________голос...

Мечты твои - как призрачный уют,
над ним порталы времени цветут,
где бестелесны души, лишни вещи...

Где саркофаги с тайнами пусты,
и мимолётно пишутся холсты,
и каждый третий сон приходит вещим.

Гляжу в тебя - и нет вины больней
от нежности, пустившей корни мне
под кожу, назовись хоть сватом, братом...

Люби меня - таятся сон и смерть
в зерне, готовом маком заалеть
и выплеснуться сладким ароматом...

Любая скорлупа - неслышный крик,
ломай её, послушай, что внутри -
от шёпота до сдавленного писка.
Рассыпанные временем дома,
больница - дыры окон - и тюрьма,
и тёмный мрамор стёртых обелисков.

И где-то тает музыки ожог,
А может, чтобы ты его нашёл,
Застыл он багровеюще-неловко.
И тянет так его поцеловать,
И человечьим ликом с телом льва
Окажется душа, как полукровка.

удалено

сегодня прощание этому миру
устроил старый шаман.
давно поджидают стоянка Нибиру
и тёмная соль Тиамат,
костры догорают, все войны и споры
ныне так далеки.
немного горчит вкус мандрагоры,
а воды лунной реки
обманчиво-бледной делают кожу
и медленной - в теле кровь.
в зрачках напоследок оставят прожиг
души змей и волков.

_________________

* Когда ж начертил он на небе рисунок дней года,
Закрепил он стоянку Неберу, дабы центр указать всем звёздам. (с)

** Тиамат — мировой океан-хаос солёных вод, из которого родилось всё (в том числе и боги) в шумеро-вавилонской мифологии. (с)

Заставь своё тело двигаться, красиво виться, змеиный прищур, чешуя отливает бронзой, они сидят в зале, дымя возбуждённо Winston, а взгляды парализовали бы - хлёстко, броско змея исполняет выпад, сверкнёт катана на темени темноволосой - стальное жало, ты волю богов облачаешь в звенящий танец, ты смотришь в себя - ладони судьбы разжались, и тонкой фигуркой шагаешь по кромке мира, всё ближе поёт познание вещной сути... В балансе держа и в душе своей меч и милость, витками шагов ты путь за предел рисуешь...

_________________________

http://www.youtube.com/watch?v=8XGIRLwcw4o

в лапах древних как мир обычаев,
зарождённых ещё при Ное,
обросли душными привычками -
истекать по звонку слюною.

ритм проверен - не надо лучшего,
кроме позы миссионерской.
ну, слагаем стишки при случае,
смотрим в небо. наводим резкость.

в кадре - тёплых два-три мгновения.
гениальность всегда поодаль.
если выносил бы мир гения,
он бы дьяволу душу продал,

чтоб спокойно себе выращивать
в чашках Петри ряды колоний,
колдовать звуки - ночью слаще бы -
и дневной шумный мир не помнить.

люди несут с собой гвалт, вражду, буйные краски,
запах ружейной смазки,
чуть уловимый, но острый озноб металла,
в сумраке норном сочится тягучий дым,
топот шагов за ним,
едкие шутки, и я устала.

серой скользну лисицей в узкий отнорок,
пусть лают собаки,-
нет меня, им не дадут вкусных костей, хлебных корок,
пусть корчатся в драке.

нет меня...
к лесу крадётся вечерний туман,
делая мягким опушки и схроны.
скоро опустится тьма,
пряча зверей, в тишину влюблённых.

звучи, звучи отчаянней и чище,
пока нет через Лету переправ,
пока не разобрать, кто пал, кто прав,
пока глас вдохновенья - всё, что ищешь...

звучи кифарой в мёртвой тишине,
и я пройду струной над тёмной бездной.
звучи - и до того, как в ней исчезнуть
успею предназначенное мне.

несётся трамвай с дребезжанием и трезвоном,
"с котами нельзя!" - стозевное чудище лаяй,
кому уготована мрачная ряса Харона?
а кто Берлиозом падёт в жёлтый зев трамвая?

разлито уже, значит будет всё так, как дОлжно,
несвежесть стихов - за такое здесь не прощают.
нагой Маргаритой, седлая метлу, на площадь,
смеясь, вылетай лунною ночью мая.

пусть боровы сгинут, сжимая в копытцах справки,
в молчаньи скалы каждый прошлый поступок взвешен.
Добро, как и Зло, стремится к борьбе на равных,
а прежняя жизнь разбегается сетью трещин.

трава растёт и не помнит стеблем,
о чём молчит вековой базальт,
цветы и травы лишь ветру внемлют,
но кто-то может им рассказать,
как пуля, ахнув, кончает красным,
как загораются блиндажи...
весомой платой за мир и счастье
всегда является чья-то жизнь.

а куда б ни шёл, идёшь в лазоревый,
белодымный яблоневый сад,
зёрнышки рассыпаны и корочки,
ангелы душе твоей трубят.

в копоти ночной, ещё нечищена
солнца поутру сковорода.
выпирает тонкими ключицами
судорога тропок, маета.

вот придёшь, раскинешься под ветками,
будешь жадно тонкий луч ловить...
а к обеду станется, что нет тебя,
растворился в хлынувшей любви...

посвящается Extazi

ты всегда будешь джокером, вынутым невпопад из колоды,
лишь придонные рыбины знают, зачем ты и кто ты,
но они не расскажут, беззввучно хлопая ртами,
а задавших вопросы ты бросишь опять на татами.

снова ребусы в пальцах пытливых трещат и шарады,
и ковбойская шляпа шерифа найдёт конокрада,
а потом ты раскинешься в мягкой траве
на краю суетливого мира,
всё равно, кто кричал, а кто пел,
ты помазанный солнечной миррой...

утолённой текущей нежностью -
за границы и снов, и текстов...
то руками о сколы режешься,
то в бездонность не наглядеться
голубую до густо-синего...
первобытный застывший ящер.
облака наплывают - скинии
в параллельность миров - скользящим...

то твой прохладный монохромный мир,
сиренами прозрачными воспетый,
туман стелился ватой над водой,
дыханием ложился на поля

и не было ни одного предмета,
имевшего законных очертаний...
слова спускались с облака легко
и, приходя в твой ум, дождём звенели,

и отражался мир подводный в каплях,
где каждая из тьмы скользящих рыбин,
причудливая телом и окрасом,
несёт в себе дыхание глубин...