Который месяц с пышных серых туч
сметает домовой воздушных замков
слои алмазной пыли от огранки
добытых звёзд.
Как лёгок и зыбуч
белёсый наст, скрывающий едва
сырой земли разбрызганную ваксу.
И стопки изумрудного атласа
весна уже кроит на кружева.

А ты живешь по сводкам новостей,
прогнозам, навигаторам, причинам,
скрываясь в перекрестиях морщинок –
бесславно-меткий лирик.
Пустоте
давно все посвящения твои
молчат свой гимн, мой голос тонет в эхе.
И кажется, достаточно уехать
от сырости к способности творить.

Не та погода, смазан колорит…
Прости, что заполошной музе чужды
И ветки сакур, и песок жемчужный.
А чудо рядом.
Только посмотри!
Под серый полог первый луч проник,
играют огоньки, украсив смальтой
клочок разоблачённого асфальта.
Твой город снова свеж и многолик.

Ночь пришла чертить на стенах знаки древних заклинаний.
Я, с усердием блаженной, шифр читаю филигранный.
В такт неспешным монологам погружаюсь в сети улиц –
те, довольствуясь немногим, в жаркий полдень окунулись.
Город щурится наивно, и его под гул печальный
в колыбели тёплых ливней тропик северный качает.

Удивительно знакомы здесь трущобы, лавки, лица,
в каждом выцветшем проёме – призрак сломленных амбиций.
Всё привычно до деталей: у дороги дремлет рикша,
попрошайка одичало смотрит сквозь квартал притихший.
Время крошит мерно глину отыгравшего успеха,
на величии старинном оставляя лишь прорехи.

Узнаю синдром конфузной, навалившейся свободы
после крепкого союза, истощившего за годы:
взгляд устало-неподвижен, нет желаний, нет надежды,
цель одна – банально выжить, оставаясь где-то между…
между страхами и верой. Город, ты не зря мне снишься,
мы – одной судьбы примеры, предначертанные свыше.

I.
Босыми ногами касаешься неба,
Из лужи удишь несустветную небыль.
А плен изумрудной реки
Так манит…
И лишь пустяки
С твоими мечтами играют беспечно,
Уносишься к западу, к солнцу - по встречной.
Ты шлёшь караван лепестков
На небо, что так далеко.

II.
Съедая мучные года всухомятку,
Себя забываешь, но смотришь украдкой
На синюю, близкую суть.
До неба  - ладонь протянуть.
Нависло, цепляясь за острые пики
Несдвинутых дел, оправданий безликих.
И в лучшее веришь с трудом.
Работа – сомнения – дом.

III.
Шаги замедляются, время шалеет.
Бредёшь безучастно по мокрой аллее,
А листьев предсказанный путь
Опять заставляет взглянуть
На глянцево-серый рефлектор асфальта,
Понять, что секунд непременно не хватит,
Что небо спустилось к тебе
Земную стелить колыбель.

Как тесно и душно. Темно. Одиноко.
Хотя, знаю точно, кругом кто-то есть.
Игрушка... Судьбы повеленьем жестоким,
Я просто матрёшка под номером шесть.

Здесь четкие формы и мало пространства.
Позиция каждой бессменно строга.
Навязано нам директивой жеманство:
Платочек, румяна, цветы, жемчуга.

Мы клоны от клонов, чем меньше, тем хуже
Заметны для зрителя наши черты.
Шаблон в каждой первой из милых подружек.
Чем дальше, тем уже разбег пустоты.

От жесткой системы контроля у жизни
Теряется смысл, темнеет в глазах.
Возможно, напрасно достался, он лишний,
Тот мозг, что мечтает, в пустых головах.

Пусть мастером сделана очень умело:
Стандартная форма, игривый раскрас,
На место отправиться шагом несмелым
Себя заставляю сквозь ужас подчас.

Не могут понять беззаботные сестры
Поступков нелепых, которых не счесть.
Но с клаустрофобией жить так непросто,
Когда ты матрёшка под номером шесть.

Коридор поначалу кажется бесконечным.
Веки белых дверей открыты – сквозняк, уборка.
И бесцельно считая плитку,  понурив плечи,
Бродят в старых своих трико под присмотром зорким
То ли тени, а то ли люди. Здесь человечность
Потеряла давно границы, здесь пахнет хлоркой.

Мишура и зелёный профиль картонной ёлки
Чужеродны стерильным, бело-бесснежным стенам.
За облезлым окошком мир так нарядно-шёлков,
Так сопит сизым паром, скованный сном почтенным,
Что режим и капуста трогают нервы колко.
Новый день отличает только другая смена.

Кто-то сдался болезни, кто-то оставлен в праздник
Ждать из отпуска сына, ношей не быть повинной.
Каждый молча боится в здешней тоске увязнуть,
И привыкнуть к уколам, пусть даже витаминным…

Медсестра тихо красит вату  в обход приказа
И приносит из дома сладкие мандарины.

Кто-то выбелил мир за окном акварелью тумана,
Скрыв привычно рогатые серые профили крыш.
Погружаемся в сладкую негу подушек диванных,
В нашей маленькой комнате ты безраздельно царишь.

Чашку кофе, чуть тёплую, бережно держишь в ладонях
И молчишь… так светло и беспечно о чём-то своём.
В тишине отрешённости слово бесцельное тонет,
А мечты ускользают бесшумно в оконный проём.

И рождается память – глубокая, древняя сила,
Прозябавшая в узких границах стучащих секунд,
Из глубин океана приходит, едва выносима,
Создавая с реальностью острый до слёз контрапункт.

Исчезают границы, туман проникает повсюду.
Время режет спираль, я бесстрашно молчу, как и ты,
А вокруг, в первозданном эфире, кочуют верблюды,
В невесомости млечной скользят, растворяясь, киты.

Просто новая осень сдавила сильнее, чем прежде.
От неё не сбежать больше в клетчатый твидовый плед.
Скоро вызреет солнце, давая дорогу надежде,
Но поможет едва ли… я в сплин, как в петлицу, продет.

Опять мечтательниц уносит
Воздушным шариком луны,
А я держусь, и даже носа
В окно не высуну. Видны
На хрупких ниточках бумаги
Сквозь ографиченную тишь
Едва трепещущие флаги
Житейских вычеркнутых ниш.

Везде чужой привычно блекну,
Деревня, город – всё равно.
Ищу придирчиво дефекты,
Сверяюсь с божьей накладной,
Где, по таблице, «молчаливость»
Скользнула в главную графу,
Закрыла строчку «быть счастливой»
До слов «жить снами наяву».

Копаюсь дальше, беспорядок
В коробке мыслей, беспредел.
Ответом к множеству загадок
Обрывок скомканный темнел
Из канцелярии небесной.
Смотрю, дыханье затая:
«Укладчик – ангел номер десять.
Сплин. Середина октября».

Ложилось слово…

Ложилось слово на бумагу
Под мерный скрип карандаша
И белизну страницы-флага
Кромсало, к вечности спеша.
Стремилось вырваться из плена
Твоей зацикленной вселенной,
Пройти сквозь зыбкий горизонт
Пустых событий, мёртвых зон.
Переиначивая будни,
Оно острее с каждым днём
Терзало душу, и вдвоём
Вам не ужиться… слишком трудно.
Но нет давно пути назад –
Тебе приятен этот ад.

Для конкурса - ИПЛ-36 - Онегинская строфа

Взмах невесом, и отточено ляжет тень
тонкой завесы крыла на мою ладонь,
стен будет сломлен барьер, и уже не те,
память рисует узоры.
Попробуй тронь
выпуклый шов от реальности на лице –
то ли морщины, а то ли нелепый грим,
главное, внутренний компас остался цел
и, вопреки ожиданиям, невредим.

Плавным парением снова судьбу кроит,
в белом наряде таинственна и чиста –
бабочка – пишет грядущего алгоритм
крыльев движением.
На белизне листа
штрих за штрихом проступает событий след –
прошлых ошибок спираль, и опять виток…
всё искажается, как на границе сред,
мир будто замер…здесь срок для меня истёк.

Сбилось дыхание, сердца ритмичный стук,
всё ускоряясь, предела теперь достиг,
сон растворился, и нет никого вокруг,
выдох и вдох.
Пробуждения яркий миг
к жизни реальной вернул, но с тех самых пор
тень окрылённая следует за спиной:
верю, хранитель спустился, не прокурор…
только достаточно ль веры моей слепой?

И снова на город обрушилась вязкая осень
Размякшею грушей к обеду на стол сентября,
Удар показался внезапным и молниеносным,
Как будто и не было создано календаря.

Как будто придумали нам небеса непогоду
Впервые за тысячи лет своего бытия.
Забыв о разумном, вослед уходящему году
Всё смотрим печально, под сердцем обиду тая.

А в рыжие краски навязчиво ржавой палитры
Вокруг погрузились деревья, машины, дома.
Лишь в небе на сером холсте в обрамленье нехитром
Плывут облака, навевая тоски аромат.

И чертит забористо дождь отсыревшую сетку,
Меняя маршруты, значения координат.
Осенние будни прогулками балуют редко,
Опять запуская подземную сагу в прокат

Затем, чтобы мне и таким же – в пальто по колено –
Стараться скорее пройти непреложный контроль,
Ютиться в вагоне, и фруктом созревшим смиренно
Висеть на своей фиолетовой ветке метро.

Тучи лиловые в плен горизонт забрали,
Сумерки сны навевают в угоду ночи -
Той, равнодушной и чуждой людской печали,
Той, чей бессонный удар запредельно точен.

Наш разговор беспринципно, без содроганий
Крылья надежде кромсал словом по живому.
Кончилась сказка, расстались… и вот, на грани
Шатких миров я стою, шаг вперед - и омут.

Рябью подернулась гладь небольшого плёса,
Манит вода серебром в волшебство поверить.
Только русалки безмолвно плетут всё косы -
Черти давно разбежались от их истерик.

Сяду на брёвна и ноги беспечно свешу,
Терпкой прохладой окутает вечер хмурый,
Мысли шагнут мне навстречу из тьмы кромешной,
Вторя друг другу: «какой же была я дурой».

Яркой обёрткой в кармане шуршат конфеты,
Что ж, угощу заскучавших ундин сегодня.
Месяц, в петлицу небес так легко продетый,
Мне улыбнулся и рожки чуть выше поднял.

Время стрелой пролетит, и настанет утро,
Вновь зарождая в глазах обречённых веру.
Жизнь переменчива, но благосклонна будто -
Каждому крест подберёт точно по размеру.

Тусклый свет одичавших далёких лун
Ждёт безмолвно ответа от волчьей стаи.
Одолжив у бескрайних небес иглу,
Ночь умело судьбу в тишине латает.

Сквозь туман на разбитой телеге я
По камням да обломкам надежды еду.
Дум печальных струится элегия,
Сам с собой непрестанно веду беседу.

Как попал в эту гавань заблудших душ,
Мне не вспомнить и суть не понять явлений.
Бег секунд отрешённости местной чужд,
Время здесь, как и я, позабытый пленник.

Надзирателем ворон летит за мной.
Словно зная ответы на все вопросы,
Направляет крылом проводник немой
Через скопище страхов, сомнений россыпь.

И, не выдержав пытки самим собой,
Я взмолился: «Так лучше бы в пекле вечно
Прозябать, чем лелеять былую боль
От ошибок, вершившихся безупречно».

«Будь по-твоему, коль не угасла страсть,-
Ворон каркнул, - вернись в закоулки ада».
Яркий свет. И, над телом моим склонясь,
В белых масках возникла врачей бригада.

Проснешься рано утром и опять,
сквозь терпкий запах кофе и ванили,
идешь в который раз неторопливо
виток своей спирали покорять.
А под ногами стелется зигзаг,
то вверх, то вниз – без штампов, трафаретов -
твой личный путь…И ты с попутным ветром
бредёшь, не зная, друг он или враг.
Бредёшь, ещё не в силах осознать,
что мир открыт, и нет сакральной тайны,
в каком судьба исполнила дизайне
твою дорогу. Ищешь благодать,
ответы. Кто ты? Может, просто звук,
рождённый в лабиринтах у валторны
божественным дыханьем, и покорно
за кругом жизни повторяешь круг.
А если путь - улитки завиток:
разбег всё меньше с каждым новым шагом,
всё к центру сходится под весом тягот.
Пугаешься. К чему такой итог?
Не знаешь. Но когда всё кувырком,
то хочешь так, без цели, у забора,
даря цветов воздушные узоры,
за жизнь цепляться… просто быть вьюнком.