Непроходима лужа во дворе...
Без сапожищ не проскочить игриво.
Поскольку тонет август в сентябре,
в кривых дождях осеннего призыва.

Эх, лето... Уступило рубежи,
ушло в подполье, закаталось в банки.
И цветики, которым жить да жить,
горят в траве, как брошенные танки.

Не повоюешь с ходом бытия.
Сдаются листья в плен сквозному ветру.
Но здесь – как партизан забытый – я,
присягу давший солнечному свету.

Придерживаясь женщины с зонтом,
иду на чай с баранками тугими.
И плакать не пристало мне о том,
о чём давно наплакано другими...

* * *

Душа похромала к богу,
как бабушка к терапевту,
с молитвою неглубокой,
используя как припев ту…

Душа вопрошала долго,
но босс только зыркнул косо:
– Уймись уже, балаболка,
здесь я задаю вопросы…

............. "Шоколадом лечить печаль"
.........................(Марина Цветаева)


Шоколадом лечить печаль?
Несерьёзно. Давай меняй
исповедника ли, врача ль...
Как им только не ая-яй!

Он вернётся (чуть-чуть не он),
будет звать не мечтой – рекой.
Проплывёт тебя чемпион
и легко уплывёт к другой.

Жди – вернётся (не он совсем),
но починит на кухне кран.
Сядет ужинать ровно в семь
и застынет навек, чурбан.

Жизнь промчится – как не своя,
не заглядывая в тетрадь.
Не успеешь детей сваять,
не успеешь их потерять...

Из печали растёт душа,
раздаётся и в швах торчит.
И не надо душе мешать,
и не надо её лечить.

за моими строчками виден клоун
ох и трудный чуть не сказал товарищ
и свистят из-под касок вопросы кто он
от которых так странно запотеваешь

между строчек можно заметить роясь
как ветвятся чуть не сказал дороги
а на деле по джунглям сквозь мысли то есть
не пробиться без помощи без подмоги

В диком субтропическом лесу, неказист и несколько приземист, обитал потомственный туземец с бельевой прищепкой на носу. Может, племя вымерло давно или мать от родичей отбилась... Жил себе, пожёвывая силос, и считал, что так заведено: утром просыпаться от росы, выпав из дупла, невольно охать, рыбину насаживать на ноготь – из ручья, не замочив трусы; прочитав по тёпленьким следам, что опять забрёл с проблемой пищи незарегистрированный хищник, сочинять бамбуковый капкан; раздувать от молнии костёр или греться в ритуальном танце, на мигалки орбитальных станций, то есть к богу, устремляя взор; вечером, прослушав какаду, думать, что его не переспоришь...
Крепко спит под пальмой новый сторож в старом ботаническом саду.

Так бывает, купишь пачку "Курение убивает"
и бредёшь себе, не умираешь...
А стихи – как чужие – сухи,
а рифма – совсем кривая.
"Гумно, понимаешь?"– говорит по перу товарищ.

Так бывает...
Не лепится и не клеится.
Лампочка не горит, а лестница
знакомая притворяется незнакомой.
Чертыхаешься, спотыкаясь, роняешь ключи,
как ни крути, надо бежать из дома –
а ты уже дома, засохшие ищешь харчи...
А тоска никуда не делась,
телевизор включила, разделась,
на кровать забралась невесомо...

Так бывает,
твёрдая линия, волевая,
по которой – только вперёд, никого не жалко,
вдруг становится мягкая, как скакалка,
так скакал бы...
Но морщишься, выживая.

...а я говорю, даже трезвый за многих умниц
никогда не отдам классическую дурёху,
что тащит за мною вязанку годов и улиц,
то рабыню напоминая, а то эпоху...
И нет в ней игры,
осторожного зла и лоска,
чисто женского "не хочу, не сегодня, милый"...
Но может она...
если мне нужен лист – быть плоской,
или ямой холодной – если нужна могила...

............"Не брести мне сушею"
...................(Юрий Левитанский)


Не брести бы сушею...
"Слушаю,"–
отозвался Бог на звонок.
Взмыть бы птицей белою!
"Сделаем!"–
хрип, смешок да кашель.
Гудок...

...И за булкой всякою –
чайкою
я с тех пор бросаюсь в волну,
и за килькой дохлою –
дёргаюсь...
Боже, можно крылья верну?!

В старости
нет вопросов
к своей отчизне.

Скоро взлёт.
Ты – шарик.
Тебя надули.

(Если доктор
даст две недели жизни,
надо просить в июле)...

Нет, кроме смерти,
какой-то другой
свободы.

Можно всмотреться,
сделать ещё попытку
и разглядеть,
как в небо
с восторгом уходят
шарики-души
тех,
кто ослабил нитку...

Декламация - Леший (Алексей Абашин)

иногда к нам приходит ещё не конец
помирать рановато пошли они на фиг
и тогда превращается меч в огурец
крестоносец в начальника ждущего график

вместо века другого другой лишь подъезд
вместо крови пролитой лишь жирные пятна
и куда б ни поехал везде бухарест
можно сжаться до точки и в мамку обратно

***

Старому зонту приснилось,
что кладовку разбирают
и его в углу находят
с восклицанием: "Ого!"

Не несут бомжам на милость
и не ставят к бакам с краю,
а стирают, чистят, холят,
ремонтируют его.

А потом вручают снова
первой моднице Наташке,
что за эти тридцать с гаком
не спилась, не умерла...

Скажет: "Ах, подарок Вовы".
И погладит по ромашкам.
И раскроется с размахом
щит от всяческого зла.

Я меняю облака, как перчатки.
(А перчатки меняю редко).
На крыльце дышу. Я в порядке.
Завершается моя сигаретка.

Воздух сумерек чуть плотнее
суеты дневной. За день вышит
и мольбами, и тьмой идеек...
Воздух будто стекает с крыши.

Мимо люди бегут со смены,
рассекают сумерек волны,
как неистовые спортсмены,
результатами недовольные...

Ни работы нет, ни наличных,
подзамёрз, да ещё нелепо
стал "не интересен как личность"
той, с которой глазели в небо...

Облака-то какие! Прядки.
И у каждой своя расцветка.
Не оглядывайтесь. Я в порядке.
Завершается моя сигаретка.

Не может съесть драконов сын
весь продуктовый магазин.
Желудок у дракончика –
не более вагончика.

Он выводил её пастелью
и напевал "мохнатый шмель".
Седьмой набросок за неделю:
то держит меч она, то дрель...

К ней не испытывал художник
особых чувств, наоборот,
он думал: хватит, завтра дождик
напишет или натюрморт.

В её глазах притихли звёзды.
Фигурка – что виолончель,
пупок с колечком несерьёзным,
сосков густая карамель...

И вдруг раздался голос – тонок,
но грозен, словно пионер.
Она сказала: "Вы подонок.
А я люблю Вас, например..."

15 придуманных женщин
прохода ему не дают...
Евгенья всегда в положении.
Анюту тревожит уют.
Тамара – шикарная лама,
и первой не лезет в трусы.
Машуля готовит – как мама,
умеет солить огурцы.
А Светка – беда-малолетка,
ей надо в подъезде взасос...
чтоб видели тётки-соседки,
насколько у Светки всерьёз.
Толстуха Ириша пьёт пиво.
А Ксюха закуталась в мех...
Красивых и очень красивых
не помнит по имени всех.

Неважно... Но если суббота,
то он усыпляющий кольт
достанет из пасти комода
и перестреляет эскорт.

В чулан запихает голубок.
Он ждёт по субботам Любовь.
А Люба соперниц не любит
и давит, как нищий клопов.

Возьмёшь на закусь винегрет.
Всего от первой рюмки сморщит...
И никого на свете нет,
кто без тебя прожить не сможет.
Вторую тут же пригубя,
решишь: с утра начать с вокзала,
чтоб так уехать от себя,
как будто родина заслала
в другую жизнь, в другую смерть,
дружить с врагами понарошку
и личных мнений не иметь,
имея "вальтер" и шифровку...

МОЙ МЕТОД
(подражание Г. Остеру)

Если ты мужчина с пузом,
похудеть давно мечтаешь,
а секрет не раскрывают
даже тощие друзья,
только шутят: жри поменьше,
сядь в сторонке на диету,
про круги по стадиону
и про обруч говорят...

Никого из них не слушай,
заведи себе любовниц,
лучше трёх (не надо много),
в разных города концах
пусть живут они без лифта,
все на пятых этажах, блин...
Пузо скоро рассосётся.
Деньги тоже. И друзья.

Над площадью Ленина
слон молодой
летел и беспечно
болтал ерундой.
Наверное, хоботом...
Чем же исчо?
В итоге закинул
его на плечо...

Вороны коммуной
подняли галдёж.
Но слон усмехнулся.
Его не спугнёшь.
Летит он в Европу
за сбычею снов...
Не остановима
утечка слонов.

Вот опять накурил в туалете.
Пусть ругает жена. Не до сна.
Я нечаянно девушку встретил,
и во мне поселилась она.

Как вошла (цок-цок-цок) "на Толстого"
в наш троллейбус пустой, ледяной -
я забыл про морковку для плова,
паралич приключился со мной.

Закружились по воздуху блёстки,
из газеты посыпался шрифт,
покачнулся мой мир идиотский,
а душа распахнулась - как лифт.

И втянула неведомой силой:
чёлку, носик, испуганный взгляд...
В общем, вся голограмма вместилась.
В общем, втюрился старый Сократ.

Я любил её пять остановок
и берёг от возможного зла -
ту, что глупо вошла "на Толстого",
а "на Пушкина" мудро сошла...

Ну, купил у бабулек морковку.
Ну, с женой обсудил кабачки.
Мысли в корне пресёк. Про чертовку.
А в душе всё скребут каблучки.

Ты - оттуда, ты - причуда
солнца смешанного с ветром.
Я - отсюда, я -зануда,
притворившийся поэтом...

Злых прохожих взор твой нежит,
гладит найденные лица...
Даже кот в затылке чешет,
словно хочет застрелиться.

Я ревную. Жду подвоха.
И держу кулак в кармане.
Раскачалась бы от вздоха
обезьяна на лиане.

Незабудка, незадачка,
бриллиант за сейфа дверцей.
Ты - болезнь моя, болячка,
рыба-меч в стеклянном сердце.

Улыбаюсь. Очень сочно.
Как поймавший вора опер.
Ты смеёшься. Смех заточкой
заползает между рёбер...

"Ничего не известно, – сказала звезда звезде.
– До какого гореть, извините, тысячелетья?"
Космонавтик подслушивал, плавал, как лещ в воде,
в чёрном космосе мысли... Его не успел стереть я.

"Ничего не известно, – вздохнул бородатый бог,
видно, слез с алкоголя и сел отдохнуть на травку.
– Разберёмся, почистим, отладим зависший мозг.
Подберём космонавтику вашему космонавтку".

Ничего не известно? Враньё! План войны в носке.
Доктор, дайте мне правды таблетку. А то повешусь...
"Отдыхайте. А мы вам – и звёзды на потолке,
и цветочки на стенах, и запах такой... под свежесть".

* * *
Сколько я с букетом простоял?!
Если посчитать - получишь годы.
А пока сочтёшь - пешком из моды
можно выйти и пройти квартал.

Сколько я букетов подарил?!
Вместе все сложить - получишь клумбу,
высотой пускай не с джомолунгму,
но повыше дел моих и сил.

Сколько их, заставивших страдать?!
Уместить красавиц бы за это
в детский поезд - и катать, катать
медленно вокруг горы букетов!