Как германца мы утюжили шрапнелью!
А теперь он нам подняться не даёт.
Вместе с фронтом отступить мы не успели,
прикрывая непродуманный отход.

Умереть не страшно, если за Россию.
Страшно пушки неприятелю отдать
и позиции, с которых так красиво
можно десять Австро-Венгрий удержать.

Потушить вчера не зря успели знамя –
нам везёт и, вероятно, с нами Бог!
Не возьмёт нас кайзер голыми руками,
и придётся отложить последний вздох.

К нам прорвался Леонидов с эскадроном,
значит, рано окружённым помирать.
Господа артиллеристы, вот патроны.
Нет, снаряды не придут, не стану врать...

Шуршу бумагами с утра.
Не спится. Вторник.
Шуршит метлой - вставать пора -
наш громкий дворник...

Сидят в тюрьме наш милый мэр
и губернатор.
А в остальном наш Марий Эл
совсем не кратер

каких-то пламенных страстей,
шуршит, как ёжик...
И с фронта нету новостей,
и каплет дождик...

* * *

Неправда ваша – пусть она живёт
и сводит всех с ума под хрупкий свод
иллюзий и надежд прожить красиво...

В России, кто успешен и богат,
рифмуется всегда со словом "гад",
и кровь тут проливается, как пиво...

Ищите смысл, я больше не хочу,
наобещал и детям, и врачу
(красавице в надушенных колготках),

что больше я не подойду к петле,
что буду им звонить навеселе
от счастия... И обещанью – год как...

Можно самолюбие тетешкать,
говорить, что всё обдумать – в лом,
но обидно быть бездумной пешкой,
числясь глупых мыслей королём.

Валят мысли с мысленного неба,
не нужны такие наверху:
бесподобны, горячи, нелепы –
как резные шорты на меху…

Неужель мы в России не можем
даже белую сделать бумагу?!
Да и пофиг, на серой размножим
гимн, молитву, присягу...

Мы зато в балеринах, в поэтах,
да в проектах сильны одиозных,
да ещё в огроменных ракетах
класса "деньги-на-воздух"...

* * *

Уверенной походкой динозавра
иду навстречу смерти, т.е. в завтра.

Во мне, ссылаясь на дожди и годы,
бастуют тихо фабрики-заводы...

А перед сном я обращаюсь к звёздам:
наполнить смыслом жизнь ещё не поздно?

КРОССВОРД

Жена умна. Я этим горд.
Но есть опасные моменты...
– Зачем заполнил мой кроссворд?!
– Хотел помочь тебе хоть чем-то...

* * *
– Подожди, родная, не покидай!
Хочешь с неба я достану звезду?
– Никаких сегодня звёзд, разгильдяй!
Дома будь, когда с работы приду.

* * *
Друг познаётся в беде. Не иначе.
А подруга – если жена на даче...

* * *
Как много девушек чудесных,
цветущих для тебя весной!
А ты идёшь, мечтатель дерзкий,
с женой...

ПЕРВАЯ НЕДЕЛЯ ПОСЛЕ РАЗВОДА

Человек без жены – животное.
Неухоженное. Беззаботное.
Словно слово лишилось приставки
и пасётся себе на травке...

* * *
Решили с женою начать всё сначала,
на первом свиданье опять обломала...

* * *
Любовью сыт до свадьбы,
сейчас бы пожевать бы...

* * *

Если я умру случайно,
то жена заявит смело:
"Он и умер специально,
чтобы ни хрена не делать".

* * *

Что пригреешь на своей груди –
не шипеть не сможет, и не жди...

ПРИМИРИТЕЛЬНОЕ

Пускай сержусь из-за пельменей
и бикини...
Тебя никто мне не заменит.
Все такие.

ТЯЖЁЛЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Имел раньше лёгкий
вес (и характер),
летал над землёй, как фигня...
Жена –
вот шагающий экскаватор,
что грузит и грузит меня.

ТЕЛЕФОН НЕДОВЕРИЯ

– Алло! Помогите! Ушла вдруг жена...
– Ушла же, не понял, в чём помощь нужна.

* * *
Как на себя посмотришь
женским взглядом –
хотелось бы другого
видеть рядом...

* * *
Скучаешь без меня?
Как молния без грома?
А я люблю тебя,
когда тебя нет дома.

* * *

С годами не прошла в ней сексапильность,
пусть секс не тот, зато какая пильность!

ПРИМЕТА

Если на улице много
стало девиц длинноногих,
значит, пришла весна...
Или ушла жена...

* * *

Ты говоришь, что мы с тобой не пара,
что нет уже любовного пожара...
Чтоб я не слышал этой чепухи!
Ты послана мне свыше. За грехи...

Я не знаю, Лёшкин,
я не знаю, Сашкин...
Первая жизнь – комом
получилась вдруг.
Хлопаем в ладошки,
хлопнув по рюмашке.
По каким законам
плохо всё вокруг?

Кулинар искусный
из меня не вышел:
первая жизнь – комом,
не перевернуть.
Оттого я грустный,
грусти выше крыши.
Вывел к пустозвонам
стихотворный путь.

Я не знаю, Лёшкин,
я не знаю, Сашкин...
Первая жизнь – комом,
не вернуть назад.
Не по той дорожке,
мимо той ромашки,
да со скрипом-стоном –
прямо на закат...

Труба катилась и катилась,
никто её не тормозил.
И два червя зашевелились,
танцуя из последних сил.

Труба катилась. Без шумихи.
Неумолима и груба.
И червь сказал своей червихе:
"Ну всё, красотка, нам – труба..."

Мешок с тоской
пришёл домой
и музыку включил.
Сказал жене,
что весь в огне,
что выбился из сил.

Мешок с тоской
всегда такой,
когда кругом зима.
Он чувствует,
что счастья нет,
что мир сошёл с ума.

Мешок с тоской,
держись, родной,
скажи себе: "Ура!"
Повесь на гвоздь
сухую злость
и стань мешком добра.

Вдохновенье черпаю в себе, -
сам себе сказал и улыбнулся.
Ведь во мне чернее, чем в трубе,
и не слышно пения и пульса.

Вдохновенье черпаю вокруг:
в том, что ляпнет маленький ребёнок,
в том, что скажет умудрённый друг,
в том, что промяукает котёнок.

Вдохновенье черпаю в стихах
разных, а не то чтобы хороших.
И в съедобных черпаю годах,
и на ядовитые похожих.

Рыжий плинтус да пёстрый линолеум,
белокрылых кроватей ладьи,
на которых к цветущим магнолиям
мы плывём, мой фрегат впереди.

Человек с раздвоением личности,
суицидный, как я, депрессант,
шизофреник, способный мозг вынести –
под снотворным наш буйный десант.

Мы крадёмся к цветущим магнолиям,
мы уходим в сто первый побег.
Не возьмёте! Осталось до воли нам
не парсек, а всего пару сек...

Опять икает Петухов,
сосед мой по палате.
Мешает мне писать стихов
и просто думать, кстати.

Нам надо друга принимать
со всей его икотой.
Но как с собою совладать,
его прибить охота...

Икает с чувством Петухов,
икает с выраженьем.
И как тут написать стихов?
Не пахнет озарением.

* * *

Растворил крупинку счастья
в суповой кастрюле дня.
Понимаю только часть я
из того, что на меня
сыпется то снегом белым,
то потоком грязевым...
Понимаю с каждым делом,
что не стать мне деловым.

Кривоногий, криворукий
вестник света и добра
сделан был не по науке,
переделывать пора...
И куда теперь мы денем
этот случай непростой?
Хоть бы стать мне совпаденьем
и совпасть с самим собой.

Старый ангел спускался,
читал мораль.
Я опять напивался,
потом "хворал".
За окном было солнечно
и сугробно.
А со мной – всё покончено:
тихо, скромно.
По щекам старый ангел
хлестал: "Дыши!"
А мне снились баранки
да ландыши...

Я провёл по шершавой стене рукой,
и толстенная каменная стена
мне сказала: "Да кто ты, вообще, такой?!
Почему раздвинуться я должна?"

Старый стал. Плохо варит моя голова.
Богатырь бумажный, худой, больной.
Только знаю: найду я особенные слова,
и стена раздвинется предо мной...

Все говорят, что шансов нет,
она умрёт. А я не верю.
Мне кажется, что вижу свет
за каждой неоткрытой дверью.

Разбита вдребезги, как ваза,
блестят осколки, словно лёд...
Когда поверю я и сдамся,
она действительно умрёт.

Храпит Каримов у окна,
ещё не знает ни хрена,
что он описается скоро
и будет плакать от позора.

Храпит Каримов – вот беда!
Уснуть не может вся палата
и спорит, сколь таблеток надо,
чтоб не проснуться никогда.

Храпит Каримов, рыжий гад.
Потерпим, ведь могуч и резок,
к нему приедет завтра брат
и привезёт нам сигареток.

Попался в психоотделенье
восьмым придурком к семерым...
Как будто можно чёрный дым
из головы прогнать леченьем.

Как будто капельницей можно
очистить кровь от смертной тьмы
и обрести какой-то смысл
для жизни жуткой и ничтожной.

Дежурная сестрица Света
мензурку с чем-то принесёт,
впихнёт в полуоткрытый рот...
И что? Спасибо ей за это.

Усыновлён железной койкой,
я догораю, как костёр
пока мне сказочный раствор
меняет явь на сон глубокий...

На ястреба кинулись галки,
а мыши пошли на слона,
какого они, ёлки-палки,
и где перебрали вина?

На льва налетели гиены.
На тигра – косули. Зачем?
Пойду-ка я зубы надену
и тоже кого-нибудь съем.

Человек души огромной,
может быть, надутой дымом,
но уютной, словно дом,
целый день грустил упорно
и решил своей любимой
отплатить за зло добром.

К ней вчера пришёл не поздно,
но за шаг не очень трезвый,
за помадные следы
беспардонно был на воздух
выгнан с помощью железной
«от тефаль» сковороды.

Человек нагладил брюки,
заучил стишок с открытки,
надушился, как милорд,
прикупил букетик в будке,
взял в «Пятёрочке» со скидкой
и шампанское, и торт.

Но зазноба не открыла,
подавала жизни знаки,
громко веником шурша.
Человек стоял бескрылый,
хуже брошенной собаки.
Эх, не сдулась бы душа…

Ходит осень-чумазяка по стране моей огромной,
видно даже космонавтам грязи жирные следы:
вот чумазая Калуга, вот чумазая Коломна,
не совсем чумазый Питер – в эталонах чистоты.

Чумазяка-осень, знаю, не такая уж плохая:
солнца нет, но ветер южный, справа дождик, слева дым.
И чумазые машины под балконом громыхают,
им чумазые собаки бодро лают, как своим.

Скоро сам чумазым стану. Только выберусь из дома,
сразу осень-чумазяка мне придаст бомжовый вид.
Что же делать с ней, грязнулей, чистоплюю пожилому?
Эта может быть последней, значит, надо полюбить.

За британской казны интересы
Ник отдал две ноги до колен.
Скоро выточат Нику протезы,
и тогда он помчится к Элен.
Старый госпиталь в тихом районе…
До окна доползёшь, а в окне:
три цветочницы с дядюшкой Джонни,
что контужен на прошлой войне.

Слабовато уходят букеты –
нынче мало ходячих парней.
А Элен пишет милому: «Где ты?
Возвращайся, мой рыжик, скорей!»
Ник прочтёт и забудет про стоны,
улыбнётся сквозь боль, как родным,
трём цветочницам с дядюшкой Джонни,
что сшибает монетки на джин.

Ник получит скрипучие ноги,
станет снова могучим бойцом,
из больницы сбежит без подмоги,
но задержится рядом с крыльцом
и в невидимой миру короне
купит сразу корзину цветов…
Три цветочницы с дядюшкой Джонни,
рты разинув, застынут без слов.

.......тропой невидимых событий
...........................Майя Шварцман


Имел сосед за кражу срок
и грамоту – как шлифовальщик…
Но вырос не в него сынок –
длинноволосый книжный мальчик.
Пока гоняли мы в футбол –
в его мозгах решали споры
то дракой, то садясь за стол,
богатыри и мушкетёры.
Кутузов против марсиан
бросал последних музыкантов
и Жукову звонил, мол, сам
не справлюсь, дай мне пару танков…

Недавно встретились: живой
наш полысевший книжный рыцарь.
Кивает важно головой,
в ней что-то новое роится.
Он вроде здесь, но это трюк:
в реальность только позовите –
и ускользнёт, как Чингачгук,
тропой невидимых событий.

Смотрю, как задумчиво падают листья,
как морщится в лужах ночная вода.
А ты говоришь о подругах и злишься,
что мне не дослушать про них никогда.

Мы не совпадаем. Как платье и брюки.
Как шустрая кошка и раненый грач.
Но руки уткнуться пытаются в руки,
но губы желают с губами играть.

Мы радость умеем растягивать в пытку,
нам встреча – не встреча, а ловчая сеть.
Могли бы, как шарики, взяться за нитку,
за ниточку чувства, и парой взлететь…

Но в небо седьмое мы оба не верим,
да здравствует счастье – не здесь, не сейчас.
Пусть осень сотрёт нас – не жалко потери,
и катятся тихо грустинки из глаз.

Решаем, как дети, расстаться в итоге…
Чтоб завтра столкнуться в дверях невпопад.
Зачем нас друг к другу приводят дороги,
зачем огоньки между нами горят?

На закате блеснёт паутинка,
прогудит припозднившийся шмель,
да процокает мимо Иринка,
как французская супермодель.

Вот и всё. Можно прыгать с балкона.
Не заплачет никто никогда...
Что за страсти?! Откуда? Спокойно!
Это лезет в башку ерунда.

Не досмотрен "Глухарь" сериальный,
не наколот "Зенит" на груди,
не обыгран в "Армяна" начальник –
в общем, жизнь ещё вся впереди.

Закусить бы вам надо, поручик.
После нас разберут, кто был прав.
Вот возьмите солёный огурчик,
хватит носом утюжить рукав.

Сколько мы положили германцев!
А Россию спасти не смогли
от своих просвещённых засранцев,
от предателей царской семьи.

Революцией кличут измену,
демократией кличут развал
с приглашением в смуту и в бездну...
Кто за это из нас воевал?

Не раздвинуть над Родиной тучи,
не сберечь наших верных голов.
Эх, закусывать надо, поручик.
Спите-спите. Счастливых вам снов.

Протопоп говорит протопопице:
"Не печалями дом наш истопится,
но согреется лаской неспешною..."
Как ему не поверить, безгрешному?

Протопопица Ольга Гордеевна
мужа крестит не очень уверенно,
вроде всё есть для лада и счастьица,
отчего же душа так печалится?

Муж старается там даже, где никак:
староверы тверды в заблуждениях,
а уездные головы первые
утопают в вине и неверии.

Протопоп говорит: "Хоть настолечко,
ты прости их, пожалуйста, Олечка,
тем залечишь мне раны болючие..."
Десять лет ещё до революции.

Накопавшись в глупых мыслях,
засыпаю под одну:
то, что занял в первых числах,
я в последних – не верну.

От себя я ждал свершений,
так как с детства много мог,
думал, скоро буду гений,
но упёрся в потолок.

То с тематикою туго,
то с фантазией предел,
сколько лет копаю уголь –
на гора выходит мел.

Вроде б в рифмах нет отказа,
ручку в зубы – и пиши!
А прочту: опять пластмасса,
нет ни крови, ни души…

Неземная

.............Когда не будет времени темней,
.............приму зимы холодную опеку
.............и встречному земному человеку
.............задам вопрос: а нужен ли ты мне?
.....................Анна Лисицина, «Вопрос ребром»

Чтоб стало в голове чуть-чуть светлей,
весна её оформит под опеку.
И встречные земные человеки
покажутся красавчиками ей.
Один плечист, другой… и третий мил!
Но вспомнит вдруг, что надо неземного –
и снова вопрошает: «Ну какого…
мне нужен ты? И ты? И ты, дебил?»
И удивляются активности такой
земные человеки повсеместно,
потом смекают: это ж поэтесса!
И вежливо обходят стороной.

*
в субботу я на дачу ринусь
у тёщи там всё включено
лопата грабли передвинуть
бревно

*
я пожалел что на рыбалку
поехал с жёнушкой своей
ну как мне извергу не жалко
сельдей

*
я турции почти не видел
всё включено в отключке мозг
на море не был но магнитик
привёз

*
вперёд папуль храбрец не ты ли
ведь это детский аквапарк
и тот полез в трубу а вылезть
никак

*
качусь я с горки в аквапарке
ору от счастья очень рад
но чувствую что хочут плавки
назад

*
хотела снять купальник надя
чтоб равномерно загореть
и тут же справа слева сзади
привет

*
в турне семейством по балканам
считается что отдохнул
туда сюда при чемоданах
как мул

*
свозили дедушку на море
но недоволен старикан
хотел домой забрать курортный
роман

*
и сразу пальмы я представил
и пляж и ласковый прибой
когда поставил ноги в тазик
с водой

Снился Софе трёхсерийный сон.
Чуть проснулась. Глянула в окошко.
Дождь идёт, вода со всех сторон.
Распознать окрестность невозможно.
Что за грязный пасмурный район?

Мрачновато, как в глухом лесу.
Зеркало могло быть и почище.
Снова покрасненье на носу.
Неужели вскочит глупый прыщик?
И сморгнула Софочка слезу.

Ком колготок, под столом тетрадь.
Приберётся завтра непременно.
Забралась обратно на кровать.
Хорошо, когда вторая смена.
Или плохо. Как не горевать?

Не закрыт по физике пробел.
Не заучен удивлённый классик.
Всё не так! И это не предел…
Ведь любимый рыжий восьмиклассник
На неё вчера не посмотрел.

На площадке за домом гоняли в футбол
пацаны, как могли, всемером...
Засмотрелся на них и забыл, куда шёл,
вот и взяли меня вратарём.
Дядя сможет голкипером. Очень легко.
Я за сборную школы играл.
Встал в ворота, а мысли, крутясь кувырком,
унесли в проторённый портал:
Валентина моя, бригантина моя,
уплыла – не догнал, не простил.
Вон высотка её – незабвенный маяк.
Размечтался… Вот чёрт! Пропустил.
Все вперёд! Это фора, мы больше забьём.
Снова гол! Не достал на лету.
Отпустила бы Валя – иначе разгром,
чемпионов двора подведу…
Не вернулась, хоть ждал её с марта по март,
нарушая спортивный режим.
Знаю, счастье своё я, как мячик, поймал –
и отправил к воротам чужим.

***
Всё нормально, Колю помянули:
спели песен и прочли стихов.
В туалете из горла хлебнули
огненной воды «Трёх стариков»…

Вот, наверно, Коля удивлялся,
теребил очки на небесах,
услыхав, что в «наше всё» поднялся
у народа местного в глазах.

И его, как Блока или Фета,
школьники пуляют наизусть.
Жаль, что нету в прошлое билета –
вместе посмеялись бы, клянусь…

И продаю, и продаюсь,
и ничему не удивляюсь.
А кто не продаётся, пусть
тому подарит Санта Клаус
картохи парочку мешков
да ящик списанной тушёнки,
чтоб дольше был он жив-здоров
и говорил опять: « Я в шоке:
поэт не должен продавать,
и продаваться – грех поэту…»
А кто заплатит за пожрать,
за свет, за газ, за то, за это?..
Сосут из всех карманов, блин!
Мир превратился в «Мир насосов» –
так назван местный магазин,
хозяин – видимо, философ…

Доживёшь до весны и оттаешь,
как не найденный вовремя труп,
и услышишь: «Вставайте, товарищ,
умирать не положено тут…»

Будто пьяный, покрутишь башкою:
уж не в прошлое ль часом попал?
И весёлое солнце такое,
и любимая – через квартал.

С каждым шагом немного взлетая,
удивляешься улиц красе…
Неужели один я оттаял?
Может, мёртвые ожили все?

Островками снег торчит на газонах,
но уже в два раза больше влюбленных,
тут и там по парку шастают пары,
кто дурачась, кто ведя тары-бары…
Навестила нас весна, как просили,
медовухой разлилась по России.
Мы хлебнули и надели улыбки,
заиграли в нас волшебные скрипки.
Для любви душа раскрылась-разделась.
Без любви какая жизнь? Просто серость…
Пусть молотит завтра град по оконцам,
но сегодня мы хмельные – под солнцем.

Знаешь Гошу? Перепачканный углём,
в лыжной шапочке с кокардою-орлом,
подойдет и сигаретку спросит вежливо.
А за это тайну выдаст не одну:
как отправлен был секретно на Луну,
возвращаться не хотел домой, хоть режь его,
но вернули по тревоге боевой…
Голова его не дружит с головой.

Он потом, слезу стирая, наплетёт,
что на Марс уже готовится полёт –
выжить можно, если взять пакет печеньица…
Для таких крутых, отчаянных ребят
есть за городом учебный спецотряд,
говорит, замаскирован под лечебницу,
там у каждого пароль и отклик свой…
Голова у них не дружит с головой.

Я к чему? Когда встречаюсь вдруг с тобой,
то готов, как Гоша, в межпланетный бой.
И рассказывать про подвиги в подробностях
так и тянет (на плутонском языке),
выдать шрам за марсианский (на виске),
что по юности привёз из Брянской области…
Обходи меня по улочке кривой.
Голова моя не дружит с головой.

Реставрируют гнёзда
бедолаги-грачи,
без весны – всё непросто,
тут кричи – не кричи.
Холода одолели,
снег с дождём пополам,
хоть слабы уж метели,
но за что это нам?
И мерещится: те же,
что украли страну,
(вот реформы, мол, ешьте)
своровали весну…

Ослик вышел из часов
и пошёл гулять в бездонных
туристических смартфонах.
Гидша курит, хватит слов.

Я живу тут в двух шагах,
я с работы – на работу...
Жизнь моя – штрафная рота,
не до ослика в часах.

Говорю себе: "Держись,
ляг под танки в поле чистом..."
Через час к другим туристам
ослик выползет на бис.

Электрик Громов умер, но воскрес:
из комы вышел сам к вечерней трапезе
в набедренной повязке (то бишь памперсе),
у верующих вызвав интерес.

Электрик Громов так достал врачей
об их неверной жизни разговорами,
что им халаты показались чёрными...
Он из больницы выгнан был взашей.

Найдя в мозгах резервный эшелон,
начав с нуля, с листа не очень чистого,
он стал чужие мысли с ходу считывать
и видеть всех насквозь и голышом.

Познав секреты, Громов загрустил,
набил в рюкзак всего необходимого,
сказал жене и сыну: "Я вас выдумал".
И предпочёл скитаться по Руси...

Я с ним курил в одном из гиблых мест
и понял по безумному электрику
(хотя со школы не люблю патетику),
что божий дар – не просто дар, а крест.

В сумасшедшем королевстве
сумасшедший жил народ –
не искал причин у следствий,
делал всё наоборот.

Время спать – идут работать,
время жить – а люди мрут:
от лекарств, от непогоды
и от собственных причуд.

То потоп, то столкновенье,
то какой-то странный взрыв –
но чинили на колене
и тушили, покурив.

Психоделы, шизомуты,
дураки – земная соль…
Был нормальным, даже мудрым,
только лечащий король.

Он просил терпеть, не злиться –
если вдруг опять беда,
мол, из этой психбольницы
не вернуться никогда…

*
что я на конкурсе стриптиза
не выиграю ананас
обидно слышать зоя львовна
от вас

*
не понимаю в чём тут дело
но несмотря на новый год
не только масляков весь телик
не тот

*
уже в сочельник на работу
андреич рвался как маньяк
там в нижнем ящичке заначен
коньяк

*
ты после рождества в завязке
язвили лермонтов и блок
отдав последние закладки
мне в долг

*
пришёл с работы кот встречает
обои драл местах в семи
устал как чёрт но скинул ёлку
корми

*
хотят внучата на ватрушке
спустить дедульку хоть разок
но тот упорно не садится
в творог

Болезненного вида здоровяк,
он жизнь прожил как следует – никак,
страдая лишь о стаже беспокойством.
Она – небезутешная вдова,
была вознёй со внуками жива,
но вдруг её спросили: «Как такой вам?»

Сперва она сказала: «Старый дед».
Потом твердила: «Ничего в нём нет».
Но всё ж дошла до: «Это неприлично…»
Наверно, месяц пролетел с тех пор –
и я услышал, выйдя в коридор:
«Знакомьтесь, детки, Ростислав Ильич мой».

Цветут пенсионеры краше роз,
того гляди поженятся всерьёз,
шокируя порядочных соседок.
А я скажу: «Есть в каждом волшебство,
давайте брать большое ничего
и делать счастье из него вот эдак…»

Я же умер ещё молодой,
хоть себя не зарыл под плитой
и выдавливал изредка юмор…
От серьёзной и грустной такой –
из покойных попал в неспокой,
непонятно, с чего вдруг надумал
встать мостом на твои берега.
Ты прости дурака.

Удивлять я пытался, как мог:
запекал своё сердце в пирог,
застилал город снегом, как мехом,
силой мысли сгибал якоря...
Об тебя зажигаясь, искря,
становился я сверхчеловеком,
психлечебницы спали пока...
Ты прости дурака.

Утверждая, что чувство – везде,
где есть ты, я ходил по воде
прямо с обледеневшего пирса.
Что любовь – это жизнь, а не блеф,
не сумел доказать и взлетев…
И взлетев – как обычно разбился
о бетонный батут потолка.
Ты прости дурака.

Как только сдержат цены на бензин,
Россия расцветёт, как незабудка,
народ заулыбается в маршрутках
и станет вновь сердечен и един.

Сатирики-ежи попрячут иглы,
а пьяницы отринут алкоголь,
переведутся жулики, как моль,
политики закончат с миром игры.

Правительство, усевшись в тесный круг,
собрав мозги последние и силы,
(ну раз уже с бензином получилось)
о ЖКХ задумается вдруг!

Чтоб я не падал от тарифов зим…
Да только вот бензин неудержим.

Ты представляешь, по жизни всегда везло,
может, аукнулась так невезучесть папкина?
В детстве, сопля совсем, вынырнул на весло –
море кровищи, а цел котелок! Царапина.

Кто я такой был? Шпана-шпаной. Из села.
Но в десантуру попал, а не в уголовники.
Вся наша рота в чеченских камнях легла.
Мне – хоть бы хны.
Что протез?! Вон блестит, как новенький.

После – герою квартира и пенсион.
На красотуле женился, глянь. Сам ты старая!
Доча Светланка. Ну, в общем, со всех сторон
счастье попёрло. Эх, если бы не авария…

Въехал в бочину алкаш. Я-то жив-здоров.
Переломались мои расписные куколки.
В гипсе, конечно, все. Дочка, блин, без зубов.
Жаль, что погиб этот гад – по мозгам настукал бы!

Много болтаю. Завыть бы, как волк в степи.
Брось ты! Не плачу я. Так, мокрота осенняя.
Выхожу их, сто пудов! Наливай, не спи.
Что-то бояться я стал своего везения…

Я целый час присматриваюсь к ней.
Глаза большие. Хрупкая фигура,
вестимо, не без выпуклых затей.

Смущает шляпка – вроде абажура.
Вот в носик я влюбился! Ну почти.
Столь крохотный, а так насуплен хмуро.

Да что там! Сердце ёкает в груди.
Но погоди, а сможет ли такая
не просто пожалеть меня – спасти?

Допустим, ранен, кровью истекаю.
Представил санитаркой фронтовой
её, себя – бойцом и танки с краю…

Какой-то бред. Поехал головой?
Ещё представь, как сели на Луну мы…
Знакомиться пора, о боже мой!

Так долго размышляю, будто умный.

Как песня, разливается нежданное осеннее
тепло, а на меня нашла хандра.
Весёлое потёртое народонаселение
у «наливаек» топчется с утра.

Такая жизнь прекрасная, что грех грустить и сетовать,
до той счастливой дожили поры,
когда забиты ящики бесплатными газетами
и джипами заставлены дворы.

Рябины облетели все, но ягод наготовили,
а тополь – золотой, как юбилей.
И продавщицы ласковы, и пирожок с картофелем
со скидкой стоит двадцать пять рублей.

Чудесный мир построили, ну просто восхитительный,
гудят торговых центров корабли.
Давно уже посажены министры-расхитители,
и семечниц-бабулек извели.

С чего же мне тоскливо так, греметь «ура» не можется,
мерещится измена и подвох?
Не зря мальчонка с «Лексуса» вчера мне скорчил рожицу
и вывел на окошке слово «лох»...

О тебе, как стало хуже, вспоминаю,
раздуваю уголёк во тьме души.
Не всегда я предавался умиранью,
а с тобою точно – жил да не тужил.

Пережёвываю первые приглядки,
карусель «Орбита», взрослое кино
да «Токай», что смёл стипендии остатки
и остался неоткрытым всё равно.

Ниоткуда приходила в тело смелость,
и оттуда же безропотность бралась,
потому что ты без лишних слов умела
окунуть в дрожанье губ и дерзость глаз.

Наши чувства приукрашивает память,
запуская снова времени петлю,
из петли исход один – вперёд ногами,
я от этого ворочаюсь, не сплю.

Мне бы вспомнить разбегания причину
(мне б успеть, уверен: вздор и детский сад),
чтобы мысленно прийти к тебе с повинной,
всё исправить, а потом – к врачам назад…