скажи, мой сон – из золота рога,
куда ведёшь по странным берегам
с циклическим просветом цефиксима.
и вкус лекарств конфетно сладковат.
король-олень, ты мне не салават
и я тебе не фея «за спасибо».

когда иду сквозь линзы водных лет,
сквозь рыбий суд и сетевой навет,
сквозь полый свет и спелое начало,
встают рядком все тени из ларца,
сличая фото с проблеском лица,
и так молчат, что меркнет калевала.

ты не молчи, скажи, высок и леп,
одной из бывших недокоролев,
как зелена твоя страна оленья.
она вздохнёт, перекусив слова
на «быль» и «не», на «лю» и «чёрта с два»,
и косточкой вишнёвой плюнет в темя.

ни взглядом внутрь, ни изнутри не лгу.
пульс дёрнется от боли на бегу,
сжигая нейросеть дурным сюжетом.

смотри в листву, пей птичьи голоса,
из нас растут вишнёвые леса,
белым-бело весной и красно летом…

расскажи мне дурацкую сказку о вечной любви,
чтобы за «жили-были» цвело, зоревало и пело,
и на раз заглушали кукушечий грай соловьи,
и для каждой руки было вдоволь волшебного мела.

школьным мелом судьбы напиши «всё равняется «л» —
вероломный апрель с отрывными цветами ранеток,
серый питерский дождь, что хотел бы уйти между дел,
но застрял средь мостов и покоцанных пилами веток;
детский смех на площадке у ржавой соседской двери —
траляля - труляля вместе с мамой, совками, коляской.
даже бог — это «л» сотни раз кто-то нам говорил,
то ли старый эвенк, то ли тёртый ковбой из небраски.
в круглом слове «земля» зеленеет осёдлая «л»,
в тополях, кораблях, каруселях, лилейнике, луже.

спит кукушка в часах.
спит в коробке нетронутый мел,
позабыт и не нужен.

о чём бы нам поговорить
о королях капусте канте
о мойре-сайре
режет нить
и let it be поёт бельканто

а воланд смотрит на часы
которых мы не наблюдали
две сайры в банке
прайвеси
разложенная на детали

за часом час за годом год
мы бьёмся в жесть и дышим жестью
и попадаем мимо нот
на жизнь в мишенном перекрестье

консервный нож луны горит
и проявляются в обвалке
мастеровитость маргарит
и борментальность абырвалга

и сон скреплён истлевшей изолентой.
и день давно заводится с пинка.
тащусь на кухню за кофейной рентой,
разбавленной влияньем молока.

зной августа ползёт сквозь сетки окон
и августеют кактусы в горшках,
топорща наживной колючий кокон
на тонких мексиканских корешках,

но не цветут, живут под манифестом:
«цвести — вульгарно! ёжик не таков!»,
за что и презираемы поместным
котейшеством до бития горшков.

о, своевольность мехового мяу,
ведущего на кухню поутру:
«не жадься, дай страдающему мсяо,
а то сейчас от наглости помру».

дохрустывает миску «кириешек» —
«отвоевал, а ты побеждена»,
уходит в дебри кактусовых леших,
а я грущу за кофием одна.

встал на крыло последний месяц лета —
авиалайнер с профилем сурка.
автопилот глотает дозу ментос
и налегке сигает в облака.

Сентябрь уходит. Вянут георгины,
Махрово-жёлтый запах истончён.
В авоське перелётной паутины
Жужжит билайном пара диких пчёл.

Жу-жу, арахна-осень, хелицеры
Твои так цепки – голод по теплу.
Но всяк насельник выстывшего сквера
О лете ворожит в своём углу,

Его поёт, то громко, то чуть слышно,
И рвётся из тенёт за облака,
Где золотится солнечная крышка
Прожжённого господнего горшка.

наотмашь бьёт морозная весна,
настоянная на ветрах и снеге,
белёсом небе с тучами без дна,
с седой травой, не вынесшей ночлега.

немеют пальцы жаждущих тепла,
хрустят под каблуками льдинки-лужи.
бредут гуртом продрогшие тела
в ветровках по сезону, мысля южно.

полуходок, кочую в том ряду,
зима близка без старковых девизов,
подкожна до проклятий на роду
и вечна, как улыбка моны лизы.

литым комком оснежилась в груди,
колюча и тяжка.
какого кая,
дугу аорты холодом лудит
и руну невермора высекает.

зови весну, залётный певчий дрозд,
приманивай зелёные надежды
в цветочек, с тайным флёром мира оз.

но белый ворон каркает о снежном…

Разменяй на гроши наших встреч недосказанный март.
Ты ведь любишь дожди - облаков бестолковые плачи.
Под ногами хрустят микросхемы палёных сим-карт
Всех моих «не звони», «никогда», «надоело», «иначе»…

Я по ним не к тебе, я по ним от себя ухожу
В некрестовый поход, позабыв о священном граале,
Заповедных дворцах, колесницах столетних Арджун,
Молодильном шафране, гондолах в чернильном канале.

Холостой променад. В кровь железные трут башмаки.
Что до Брокен-горы, что до чертовых крайних куличек
Нет попутной метлы. И визгливы сигналы тоски
Над подмокшей коробкой последних охотничьих спичек…

Неритмично сбоит где-то слева, на вдохе, в груди.
Проводник не спешит, полувычтен из формул пророчеств…
Я, наверно, вернусь… Только ты не зови и не жди.
Будет утро мудрей постоянной ночных одиночеств…

«утопи моя печали…»
кто сказал про «утоли»?
мама люлечку качает
на одной шестой земли,

еле слышно напевая
про кусачего волчка,
берегиньим «баю-баю»
подтыкаючи бочка.

всеязычное легато
нежности без суеты
напевают у кроваток
в уголках пяти шестых.

спи, малыш, бамбино, бэби,
майне кляйне, мон пети.
спи, укрытый тёплым небом,
в кулачках зажав пути.

не буди, рассветный кочет,
млечность этой тишины.
здесь никто, никто не хочет
ни болезней, ни войны,

здесь эдемово начало
прорастёт из божьих глин.
утопи моя печали
в колыбельных снах земли…

человеки входят в реки
и выходят из реки
раки подымают веки
цап - и греки коротки

человеки входят в трои
и возносятся к троим
дыропяточны герои
ты один и я один

человеки входят в амок
и уходят к мокрецам
сеть ли нянек
семь ли мамок
сын ответит за отца

дом
дитя
посадка леса
арма-нечет-геддон-чёт
в мире множатся дантесы
лета чёрная течёт

04.09.2017

«Клуб», «Церковь» - остановки, где за нос
шкодливо щиплет баловник-морозец.
Нас ПАЗик, на село чихнув, привёз,
а страждущих увозит к бренной прозе
районного, но всё же городка,
чей быт осоловелый неизменен
с поры застоя. Ты бежишь, пока
перчатки не промерзли и колени
не покусал норд-ост - седой волчок,
не признающий в погрузневшей даме
кузнечика, что дни наперечёт
дышала на стекло в облезлой раме
и рисовала пальцем корабли
межзвёздные, снежинки и сердечки,
рыдала над толстовской Натали,
картофельный мундир томила в печке
до черноты.
…А помнишь /годы, стой!/,
на месте церкви, новой, колокольной,
был старый клуб, бревенчатый, смурной,
крыльцом скрипящий на ватаги вольных
в крамольных танцах и курящих за
углом в кустах.
Плакаты на фасаде
про пятилетку, коммунизм в глазах
грядущих поколений, по глиссаде
летящих во вселенские мечты...
И онемение, когда ремонтом
плакатами сокрытые кресты
вдруг оголились…

…Без наркоза, с понтом,
нас память препарирует до «ма».
Волчок, не злись, не вейся. Не чужая.
Здесь сладок дым и тёплые дома.
И ты бежишь, с шагами уменьшаясь,
туда, где ждут…

…когда он разделывал черепаху, что ему приходило в голову?
крик мунка, бедро обнаженной махи, плавление олова,
философского камня поиски, ошибка сальери,
легенды тольтеков, дарвина происки, полёт в стратосфере?
или вообще ни о чём не думал, так, механически, -
«четыре ноги, в морщинках угрюмых морда, вокруг - эпический
скафандр из кости, угольниками для прикола украсим,
кому не по нраву – идите в…гости или на восемь на семь…»
…и пошла она, солнцем палима и морем купана,
черепаха первая – космонавт на линии в отрыве от цупа,
топ-топ, луноходно и неуклюже, чуть что - я в домике...
…байконур, канаверал, у нас тут фьюжн безумной хроники,
кусаки наглеют - зубы повдоль и вширь, ждут блюда из земно-водных,
а ещё слоны разжирели, давят на панцирь, ноги, что те колоды,
болтаюсь в полынье вакуумной, моноспектакль для, всё затекло до хруста,
звезды горят в темноте пентаклями, хьюстон, ответь мне, хьюстон…

зима не спит, гуртует облака
до беспредельной побелевшей мути.
прогноз погоды замер и никак
в соляр-светильник лампочку не вкрутит.

метёт с утра и к вечеру метёт.
сугробы прирастают, жмутся к дому.
январский день, да нет - январский год
скользит без слов в заснеженную дрёму.

погодки-сны приходят чередой
к сиреневым кустам под плотной ватой,
к обклёванной рябине, чьей бедой
любая спевка женская богата,

к полыни, пережившей свой парад,
к сараю с жестяной заплаткой сбоку,
к усталой стае ауди и лад,
сторожко ждущих посвиста брелока.

сопят царевны белых полюсов
и принцы спят от нерюнгри до ельни.
и сыплется на мир десятый сон,
мягчайший, тонкорунный, колыбельный,
раскроенный по копиям лекал,
рисованных божественной десницей.

всё замерло.

но тонкая рука
стеклянный шар встряхнула.

- спи.
- не спится…

Не просыпайся.
Завтра просто нет.
Таблеточная логика утешит
искателей беспочвенных примет
божественного промысла для пешек,
где забытьё – обычная цена
для каждого скребущего в скрижалях
нечтимые азы и имена
двоичным кодом «было и казалось».
Не просыпайся.
Лгут цветные сны,
рассыпавшие тернии и звёзды
осколками по ободу луны,
церковно-цирковой и хеппибёздной,
катящейся по циркульным кругам,
наматывая зонги и сонеты,
к обетованным землям, берегам
сокрытых шамбал, стаявших тибетов.
Не просыпайся.
Речь теряет смысл
средь невербальных белок, стрелок.
Кома
вплывает в ленорманов эпикриз…
Не просыпайся…
Не про…
Ecce homo.