чертыхается черемуха
чихает по головам
и вам
и вам
и варенья будет у бабки впрок

бабка злая
психует дерево
вяжет ягода языки
узелки
узелки

узаконенное невежество
ветки сломаны
косточки впадают в анабиоз
а вокруг осы
осы
осы
и мухи
непруха у бабки
померла

черёмуха чихнула еще раз
и осень
а языки всё вяжут
жгут
жуть
мёртвые ветки и бабки
никому не расскажут
как после смерти живут

косточки дали ростки
кости гниют

Закрыть глаза и слушать тишину
небесной сини, вырванной с контекста
забытого и выцветшего сердца,
что молится на личную вину.

Расправить крылья - те, которых нет,
но кажется, что были, точно были!
И оставляя смерч небесной пыли,
лететь за глубину вчерашних бед.

И нет анестезии от тоски
по тихой, неизведанной свободе.
Вина за “быть рожденной“ не уходит
от пуповины до худой доски,
прибитой сверху. В этой темноте
я вижу больше неба, больше сини.
Здесь не летать почти невыносимо,
здесь от себя самой иммунитет.

Кхе… кхе
закончилось пике
падением в болото смерти
фальшивит рот
беззубый стон

а вдалеке
среди времён
еще один на свет рождён
в петле судьбы

в болоте черти
устроят пир под громкий ор
новорожденного владыки
кричит король
кипит кагор
а смерть уже не вяжет
лыка

и в сласть
и в страсть
и в страх лицом
ударится младенец грозный

пике стареющих отцов
как поцелуи смерти в дёсна

и кожа не броня
и ты не щит
не боги нас бранят
когда исшит
рубец на мелкий крест
во мне дыра
ты заново воскрес
я не смогла
и в розовом вине
кровавый сплин
фантомом в смертном сне
слиянье спин
зияет наготой
нательный крест
ты умирал над той
во мне воскрес

Плюс минус - ток. Давай, еще заряд!
Они так много о спасенье говорят.
Но отчего спасают, это вряд
ли сами понимают до конца.

А мне бы боль телесную стерпеть.
А мне бы просто верить в эту смерть
и кровоточить дальше, чтобы впредь
не возродиться именем отца.

Но будет ночь в оконной раме плыть
и чей-то день о жизни скорбно ныть,
и шов на теле пожалеет нить -
взорвется красным пламенем творца.

Они опять заштопают. И вот -
почти живая, съеден бутерброд ,
бульон испит, а выпить? В этот счет
не включено… Опять играю в жизнь.

А в заоконье небо, мир и ночь,
медведица в ковше хоронит дочь.
И как мне все земное превозмочь,
когда прошепчет мама - ты держись…

озябли шторы в октябре
открытой форточки
и глупо смотрят на стене
друг в друга фоточки

глотая пыль, скрипит кровать
о прошлом песенку:
“…вставать, вставать, пора вставать…
о, как же бесит то!”

четыре тапочка в углу
дуреют мороком,
а тишина стекает в гул
шального города…

и где -то между простыней
всего забытого
зависла я вчерашним днем,
ничейным идолом.

Вера в себя иссохла,
прошлое стало пылью.
Время мечтать скрестилось
рельсами в никуда.
Друг мой, ты помнишь? Помнишь -
мы же другими были,
слишком другими, чтобы
ждать поезда.

Выжить тогда - святое.
Третьего не хотелось -
только любовь и войны
или все к чёрту, бро.
Злость отмывала правду,
жаждала смерти смелость.
Нам в этом странном мире
просто везло.

Шпалы сменяли шпалы,
годы-вагоны мчались.
Мы так хотели верить
в следующий состав,
но опоздали… Знаешь,
нет ничего печальней,
чем разучиться злиться,
слишком устав.

Слишком устав от качки,
от креозота в горле
и неизбежной жажды
выпить на посошок
жизнь, что творила судьбы
из красоты и боли,
но разделила плохо
и хорошо.

Нам не найдется повод,
чтобы сойти с вагона,
чтобы оставить место,
так и не заплатив.
Прошлое стало пылью,
будущее не гонит.
Рельсам не нужен старый
локомотив.

рыбы выходят на сушу
жарятся в сковородках
и застревают костями
в чьих-то голодных глотках

птицы сползают на землю
перьями, до щекотки
варятся в чьем-то супе
и застревают в глотках

чиркая спичкой надгробье
люди сгорают ловко
и не съедобен пепел
но застревает в глотках

Из цикла "СТИХИ ПО КАРТИНЕ"
. ***
Не надо мне ни храмов, ни кадил,
причастий в чью-то бороду не надо.
Я слишком много жизней проходил,
но слишком мало смертью был оправдан.

Надгробий в этом мареве   не счесть,
а что под ними, разве это важно?
Капроновым букетам место есть,
да им не рад наивно-прыткий бражник.

Застыло всё, что двигалось вперед,
что в промежутках сердцем откликалось -
тик-так, тик-так. Здесь небо не прольёт
на мертвый мир нечаянную жалость.

Нет,  не молился, не просил любви,
богатств и всякой прочей дребедени.
Но каждый раз во сне себя ловил
входящим в перекошенные двери

чужих грехов,  распятых на кресте.
Я умирал здесь снова и по правде
признаться - сам отчаянно хотел
вернуться в жизнь,  но смертью был оправдан.

­­Всю ночь без сна, к утру безумный шторм
затих в подушках, выбитых до тощего.
Она не распахнет сегодня штор
и не наденет платья… Все хорошее

осталось там - в вулканах чьих-то глаз,
в жужжании весны и губ старании
зацеловать до невозможных фраз:
- не отпускай…
- держу, моя ты странная…

Улыбка - уксус, взгляд - армагеддон
за окнами, зашторенными веками.
Бегите все, кто ею не прощён,
молитесь те, кто от неё не бегали.

О, женщина, способная любить
до хрипоты горы, кишащей раками!
Её оставить - что приговорить
к проклятию Горгоны мужа всякого.

Время сходит с ума, в напряженных умах
воровато кукушка кукует.
Как легко нам себя же на грех уломать
и молиться не присно, но  всуе…

Так о чём эта жизнь? Здесь свобода в цепях
и качает планеты пространство.
Те, как дети — восторженно, не торопясь,
нелюбовь получают авансом.

Каждый раз чистый лист и чернила с пером,
каждый раз по песчинке в ладони.
Что нам стоит любовь не держать "на пото́м",
где песок в черных кляксах  утонет.

Если больно — разделим, а радость  себе,
виноватый всегда невиновен.
Выбор прост — на попытку не выжить забей,
ты не зол — это сердятся брови.

Шёпот крови внутри будоражит миры,
тромб под сердцем весны неизбежен.
Смерть не знахарь, но всякого заговорит
безболезненным стать и прилежным.

Когда уходит то,
что мы по глупости любовью называем,
уходит без пальто -
торопится, обжигается чаем,
сигарету не тушит,
бросает кружку в стену, слово в душу,
нарочито отчаянно хлопает дверью…
И ты веришь в...
(здесь нецензурное, пиии…)!
Еще пару жизней не спишь,
в промежутках между истериками
слушаешь лифт,
это почти выносимо, скажи?
Этажи -
от одного до двенадцати,
можно не стараться
затыкать себе рот пальцами.
И после готова
их грызть до крови
на цифре, допустим, восемь…
Внутри апофеозом -
бросил!

Но случается утро и чья то весна,
в тот самый момент,
когда во снах
рухнули все этажи
в пропасть придуманной кем то лжи.
На прошлое пофиг...
Ты лежишь
и улыбаешься ресницами -
что-то должно родится
в кружке с горячим кофе,
крепким, как руки его
терпким, как губы.
Знаю - погубит,
но черт побери -
вся эта преданность (здесь снова пиии…)!
Жизнь ничему не учит -
мы также глупы,
но по весеннему, лучше…

Не касаясь даже пальцами,
мы рисуем треугольники,
и приходится казаться им
слишком вольными.
Все достаточно изменчиво -
нестыковки в угловатостях,
но по линиям предплечия
даже радостно.
В преломлениях, поточечно,
ритмы пульса остановками.
Слишком много этой ночи нам
быть неловкими.
Доведём до исступления
аксиому рваных выдохов.
До квадрата, до скругления
где безвыходно,
по спирали в обе стороны,
губы в губы - геометрия.

А в квадратах окон вОроны
и безветренно...

Ветер в бутылке.
Мы снова лишаемся истины,
выпить свободы теперь не дано никому.
Все эти правды о мире
в зачатье бессмысленны.
Каждой их них уготовано сеять
войну
без победителей, жертв ,
без живого присутствия.
В мёртвом безветрии нет вдохновения жить.
Время глаголет незримую нам конституцию -
право без права.
И где то всё так же лежит
рыцарь диванный, себя возомнивший апостолом,
правым мессией, карающим (мух на стекле).

Ветру в бутылке не дОлжно
смиренным стать воздухом.
Грянет торнадо - конец и начало Земле.

Все хорошо и все идет как надо -
словам слова, а тишине покой.
Мне ваша служба больше не награда,
когда невопрошающей рукой
приглажу кошку, брошенную вами.

Нет, нет - не злюсь, да что там говорить,
ее мурчанье не сказать словами,
но сердцем выпить… Некого винить
в придуманных богах, их слишком много,
глаголет каждый праведную весть.
Я продолжаю бессловесно трогать
живого тельца выцветшую шерсть.

И так легко , без боли, первозданно
течет момент по венам бытия.
Всего лишь кошка, из простых дворянок,
глазами Бога смотрит на меня.

словам не стать поэмой рек
стихами гор
покуда будет человек
к себе хитёр
покуда сам не станет тем
о чём поёт
и кирпичи своих же стен
не разберет

бежит он пОтом стылых дней
искать себя
в пещеру, в храм, в чужих друзей
где не скорбят
по чьим то праведным словам
аминь за всех
и снова крутят в головах
последний грех

свеча молитву промолчит
таков обряд
теперь не люди - кирпичи
заговорят

Звенит закат по окаянным окнам.
Зудит февраль, заезженный до серого.
Мы молимся на стены, чтобы Бог нам
ну очень срочно всё весенним сделал.Но
впадаем в спячку первой нотой Отче…,
такой святой, но как-то замусоленной.
Кому не спится - лихорадкой строчат
поэму о войне текилы с солью. Нам,
теперь хорошим, всё должно проститься,
иначе как... поблескивают крестики
на тумбах прикроватных. Богу снится
февраль, к весне бегущий вечным крестником...

В печь бы свои стихи!
Пусть романтизм огня
вспыхнет над всем плохим
и,  не согрев меня,

пепельно канет в ночь.
Мало ему листов.
Если б могла помочь,
если б могла без слов

броситься вслед, сгореть!
Только бы не писать.
Но не пускает смерть
слабых… Как будто мать -

гладит, но не глядит,
шепчет беззвучным ртом:
девочка, погоди -
рано тебе... с огнём.

Ветрено...
внутренне - ураган.
Песенно...
внутренне - рок-н-ролл .
Здесь февраль -
истинный интриган,
Сам себя
в снежности превзошёл.

Ритмом дня
небо теряло свет,
В желтый шар
лунности уводя.
Нараспев,
мой заметая след,
Ветер стих,
но не внутри меня..

Треском льдов
высказалась зима,
И февраль
выбился в колею.
Планов нет,
этот мотив обман.
Истина -
птицы весну поют.

В твоём Прости так много букв,
хватило бы одной
упрямой Пэ в ущелье губ,
где смысл бесконечно груб,
но искренен со мной.

Не оживают камни слов -
всё взглядом говорю.
Твой рот извергнуться готов
похожим на… на неЛюбовь.
Молчи, мне хватит Лю...

Мамы любят всех одинаково,
так говорили…
Мне лет пять, не больше,
сестре четыре.
Ей куклы да мишки,
мне книжки
про слонов ,
которые не лгут
что любовь -
одинаковость к каждому.
Только с одним и однажды
у них случается это -
как салют,
как рассветы,
слившиеся в одно
НЕрозовое пятно.

А потом сестре подарили...
слона.
Она не просила!
Подарила та,
которая любила
нас одинаково.
Меня уносило
в скрежет молочных зубов.
Единственная любовь!
Всё длилось не долго,
мгновение и...
бумажная обёртка
зашуршала,
обнажая
розовое пятно,
с хоботом и ушами.
Только представьте сами -
очень и очень смешно.

Мой не был розовым,
не был капризным хочу
в незрелости чувств...
Это случилось,
когда я почти разучилась
летать…
Когда подумала: всё сон,
явится он -
Мой Нерозовый слон.

Он вспорхнул с папиных рук,
как облако,
как любовь
сквозь ожидания мук.
Счастья то сколько -
ни умом, ни сердцем не объять!
Мы стали летать ,
вместе,
в этом далеком детстве...

Полёт...
Это почти как во снах,
но прекраснее -
не было страха проснуться.
Облака стали книжками,
мишками,
мамиными словами,
но не слонами.
После
небо сменялось звёздами,
Всё замолкало в мире,
мы светили,
как одно большое солнце.
Мы спорили, говорили…
В этих забавах,
в этом безумстве смеха
всегда побеждал он -
мой НЕрозовый слон.
Потому, что сильнее меня
был влюблён
в жизнь...
не смотря ни на что.
Осознала потом -
что других таких жизней
ему не дано,
да и в конце концов,
со слов матерей и отцов,
жизнь - не кино.

Но что-то произошло.
Папин крик в темноте,
мамины слёзы …
Казалось,
пятно с хоботом и ушами
жутко смеялось.
Но всё было малостью
в сравнении с тем,
что случилось
непоправимое -
я стала падать
стремительно
на чужие подушки...
Их было до удушья
много…
поэтому не разбилась.
Но, очнувшись, забыла!
Забыла НЕрозового
среди звёзд…

Сейчас,
когда ветер прошлого тих,
я мама двоих…
И смешно говорить -
любить
одинаково.
Совершенно неверно!
Потому что они,
мои сыны,
разные,
как праздники,
как уходящие сны.

Вы спросите: где теперь он,
НЕрозовый слон?
Мир прост.
Не проживая ни одной жизни,
он снова явился -
ароматом сыновьих волос,
их чудесными снами
со звёздами
и облаками.
Он вознёсся
и был еще больше
влюблён...
Да,
мы снова летаем, во снах
и... светим.
Вечные дети.
Только теперь вчетвером.

Топить слепых котят и говорить о жалости -
святые шалости.
После свечами,
в каком-нибудь платном храме
исповедаться перед себе подобным,
праведно и подробно
узреть прощение в его засаленной бороде.
Найдёте - 
быть беде.

А на исходе/
празднике жизни,
зависнуть
в своих амбициях быть избранным
вашим богом,
почти не жестоким,
слепых не прощающим.

Но не надейтесь -
для вас мир припас
еще котят,
они кричат
как дети,
которых вы несли в пакетах
топить.
Которые не умели жить.
Они говорят -
не бог за это в ответе...

Я оставлю ваш мир в покое,
но не сегодня.
Папа в больнице,
дети еще малы и,
среди
беспробудных дней,
важно проснуться
от всех ваших мнений,
учений,
недоразумений.

Не ищите во мне
доброты -
пока я с ней на ты,
вы кричите/
молчите/
вините меня в равнодушии.

Жизнь удушье,
если цепляться
за мысли чужого ума .
Мир - не война.
Пока дети ещё малы
и папа в больнице,
я здесь нужна.

Дверь открывается сама по себе
Вам кажется -
руки виновники тех открытий.
Руководитель -
ум, избитый колеёй
мертвых путей к правде.
Смысл оправдан -
смелей рвётесь в пропасть
своего праведного ада…

За спиной щелчок,
видна щель.
Ещё мгновение -
дуновение незримых ветров
и всё.
Нет ни дверей, ни рук.
Какая мУка признаться -
вопрос не в судьбе.
Дверь не нуждалась в вас,
она открывалась сама по себе...

Одно и тоже, одно и тоже -
здесь разобьется, там потревожит.
И страхи лезут воображеньем
с глазниц-осколков, как отраженья.

А где-то солнце играет в прятки
с самим собою по чьим-то пятнам
немытых окон. Где мало света,
оно являет прелестных деток.

На обозренье людским порокам
они смеются, их очень много,
но мы не видим, не замечаем.
И лишь однажды, и лишь случайно -
когда всё слишком, когда тоскливо,
один из самых нетерпеливых
детей рассвета лучом ворвется -
в моих осколках родится солнце.

Кто мы... Песчинки в часах,
солнце в чужих волосах,
будни дождливой поры,
совести тихий порыв.

Мы и вино, и вина,
слезы в кино и война,
первое "мама" и страх
маму держать на руках.

Мы — это дверь и проём.
Мы одиноки вдвоем.

Мы во весь голос, мы стих,
что за губами притих.
Воля и клетка тюрьмы -
тоже случайные мы.

Но для кого, для чего
Хроноса древний челнок
нас возвращает опять
в мир, где всегда умирать?
Кармы упрямый расчёт
или кого-то ещё?

Мы здесь чужие миры -
замысел чьей-то игры...
Грезится только во снах,
мы – пустота на весах...

Мне меньше и меньше хочется говорить
Случается, что слова срываются в крик
И всё бы не плохо,
от вздоха до вздоха
в безумие съехать,
но больно по сердцу ударило эхо
суждений, затмений
умОзаключений,
но не моих
После рождается стих,
он тих
Он бездомный , бессвязный
но чем-то обязанный
кому-то понравится,
иначе зачем
вся эта несуразица
букв...

Жизнь потеха -
опять становлюсь человеком,
как все человеки - от крика до эха
Мой стих - алфавит,
сердце молчит...

Хватит бояться
Выстрою страхи в ряд
Пусть врут, пусть говорят
По кончикам пальцев
сливаются в кулак
Мир зажат
Стены дрожат
Можно бояться

Страхи не враг,
если выслушать
и принять
всю силу удара
с вызовом, злостью
того, кто не умел
злиться

Это не смелость -
все лишь частица
мысли. Ум недоволен
Кровь загустела
под рукавицей
боли

Разожму кулаки -
не ударить мне ими
ветров
Не исправить плохих
и хороших рядов,
где страхи - лица
старухи,
которой не спится -
никогда...

светом истинного хочу
слепит мысленное нельзя
у меня не хватает чувств
не хватает... зла

у меня не хватает рук
чтобы больше чем солнце взять
но смыкать не рискую круг,
говорят - нельзя

предназначена для луны
говорят там приют других
а потом это просто сны
просто сны, ну их...

я ромашки люблю в полях
они песни мои поют
они истину говорят -
мой не здесь... приют...

Сегодня утром я проснулась от своего же крика "нет...нет...нет!"
Был сон, попыталась анализировать, но последнее время с анализом у меня беда ( почему-то радостная беда).
Руки потянулись к блокноту, всё на одном дыхании...
Вспышка - увидела между строчками свой сон так явно и понятно, что удивилась...

***
Безлюдно, бездомно,
а дальше вода -
достаточно чистый пруд.
Я так не хотела
спускаться туда,
но ноги... они ведут.

Затылочный ужас,
металл за спиной
посланцем моих "друзей".
Бежать не страшней,
чем остаться одной,
бывает - во сне трудней.

В закрытые двери
невидимых стен,
ударами двух сердец,
является правда
вчерашней взамен -
сегодня, сейчас, конец...

Вскрываюсь, срываюсь
с обрыва - плюх,
желание утонуть.
Надеждой десятое
чувство, нюх -
не пустит вода ко дну.

Исход подступает
ножом в руке
того, кто меня догнал.
Мы были друг другу
почти никем,
но стали близки. Финал -
иллюзии ужас,
победы рассвет,
подкорочно - он прощён...
Вода не пропустит,
где истины нет,
где сон не рождён еще...

Все слова о любви -
мракобесие,
темнота становится красной,
липучей и...
Совсем не весело
стать для кого-то лучшей,
стать слюняво/кожно зависимой,
упиваясь чужой истиной -
бьет, значит любит...

Люди уже не люди -
судьи,
друг в друга, по кругу ,
до последнего человека
"с любовью" вонзают
ЭГО...

Жизнь прекрасна,
когда не любит,
но говорит - дура,
простынешь,
надень пальто(красное?),
К черту цензура,
его лоб морщинист,
хочется в губы...

нас во мне трое -
страх, тишина и ум
первый раздутый как шарик
на празднике смерти
третий скромнее
боится своих же дум
первого дразнит
и в мысленной круговерти
та, что вторая
забвением говорит
песню безмолвно поёт
бытием ласкает
слишком живая, чтоб думать
немой пиит
вечный огонь
и льдинка на сердце Кая

я разливается
в тысячи трещин дня
негой стекает
в ночное безумство света
первый пугается
третий молчит... меня
много для неба и мало
для жизни этой...

Из коробки глаза глядят
не щенячьи.
Мы не правильно, говорят,
деток нянчили.
Мы приглаживали шлепком
всё помятое,
Оправдание - мол силком,
виноватые.

Там, в пугливых глазах восторг
и тоскливое.
Смерть коробки - всегда костёр...
Кто брезгливее,
чем не ты, достаешь щенка
- бог и господин?

Стынет истина по щекам -
там еще один...

Никто не знает,
кроме нас,
той тишины в парящем звуке
Не видит зрячий -
видит глаз
не лунный свет,
но тень крыла
И я когда-то так могла -
раскинув на распятье руки
летать, не покидая дна,
одна...

Когда последний день погас,
завыла мгла
Слепые муки
ума и сердца между звезд,
там кто-то тихо произнес -
нас нет нигде...
Меня не стало
для чьих-то косвенных мерил
Но кто всё это сотворил -
никто не знает, кроме нас,
я пас...