Юрий Яковлев, 1928-2013гг.


По плану ближнему экрана
Дорога дальняя пылит.
Не стало Грозного Ивана,
Ушел веселый Ипполит.

Почил навек на лавров груде,
Устав от суетной ходьбы.
Когда-нибудь мы все там будем
По злой иронии судьбы.

А он-таки прошел немало,
Талантом редкостным ведом.
И вся страна ему внимала,
Внимал родной «казенный дом».

Где честь по чести, чин по чину
Встречал артиста полный зал,
Поскольку видным был мужчина
И ярким - профессионал.

В рубахе ли, в сорочке белой -
Работал таинства творцом.
Имел по жизни, а не делал
Интеллигентное лицо.

Стихает шелест киноленты,
И вывод просится простой -
Блажен, кто жил интеллигентом
И в самый тягостный застой.

И пусть теперь портретной рамкой
Его очерчена среда,
Известно точно, он - в программке,
Отныне, присно, навсегда.

+++

Всего в каких-то двадцать семь
Коротких искорок на клемме
Ушла из жизни, насовсем
И не простившись, Уайнхаус Эми

Народ прическами смеша
Она слетала с сеновала
А в угольных глазах душа
Щенком бездомным подвывала

Сносили крышу косяки
Спиртного литры и таблетки
Как будто образом таким
Пыталась вырваться из клетки

Брала на пятой виражи
Презрев земли и неба малость
Она боялась просто жить
А смерти - просто не боялась

И вот теперь свалилась с ног
Хвативши лишку жизни грешной
Бездомный маленький щенок
Навек затих во тьме кромешной

+++

июль 2011г.

Где был неправ когда-то, править поздно.
Хотя и был гораздо чаще прав.
Звезда сгорела - стала пылью звездной,
И к пеплу пепел лег, а к праху - прах.

Он вышел весь в открытый им же космос,
Где тишь орбит взрывает грохот струн,
Где день и ночь шальных созвездий космы
Полощет Ра на солнечном ветру.

Он был по жизни страшным непоседой,
Летя на свет и зов ночных светил.
Плодов запретных досыта отведал
И гиблых мест немало посетил.

И в пику року лез бесстрашно в драку
За передел вселенной, вдрызг и в дым.
Но звездный путь привел в созвездье Рака -
Оно ему и стало роковым.

Не будет больше выходов на сцену.
Не будет млеть в экстазе темный зал.
Он заплатил условленную цену,
Но слов последних так и не сказал.

О нем еще не раз напишут книги
И снимут фильмы, с музыкой и без.
И будет жить, посмертно, Стардаст Зигги
Блестящей пылью в сумраке небес.

+++

http://gp.satrapov.net/content/140116-5971

Последний час тихонько пробил
За кадром замкнутых ворот -
Ушел из жизни Уильямс Робин,
Наделав тысячи сирот.

Сменил абсурдность жизни этой -
Без громких фраз и рож битья -
На членство в обществе поэтов,
Отвергших прозу бытия.

Ушел подчеркнуто неброско,
Исчез за финишной чертой,
Закрыв глаза на первый «Оскар»,
И пятый «Глобус золотой».

Была дорога в звезды зыбкой,
Залазил часто бес в ребро.
Но он выращивал улыбки
И сеял яростно добро.

Слагают оды киноведы,
Размазав приторный елей.
А он был просто непоседой,
Бомжом душевных пустырей.

И вот - застыл в портретной коме,
За гранью славы и хулы.
Ушел из жизни добрый комик,
А значит, стало больше злых.

+++

http://gp.satrapov.net/content/160814-4036

ЗЫ: фото, к сожалению, не мое*)

Судьба не сжалилась над ней,
Не отменила приговора.
И вот уж двести двадцать дней
Молчит Сезария Эвора.

Чуралась лавров и столиц
На редкость скромная персона,
Но не было важнее лиц
Когда вставала к микрофону.

Прикрыв усталые глаза,
Грустила странница босая,
И делался добрее зал,
Во лжи и злобе жить бросая.

И слушал истово народ,
Задумавшись о самой сути,
Тропических Бразилий от
И до заснеженных Якутий.

Как будто пачкой сигарет,
Делилась самым сокровенным,
В один коротенький куплет
Вместив тоску и боль Вселенной.

Теперь – молчание, струны
И нестандартного вокала…
Хотя, с обратной стороны,
Все главное - она сказала.

+++

http://gp.satrapov.net/content/110812-358

Треска трещит на сковородке -
По всем своим тресковым швам.
Лоснятся маслом подбородки,
И трудно выискать слова,

Чтоб описать желудка праздник,
Который нам устроен тут.
И дивный запах ноздри дразнит,
И слюнки в бороду текут.

А вот грибочки подоспели,
Под белой стопку аккурат.
И нам ввиду братаний с хмелем
Сам черт решительно не брат.

А так – седьмой кисель на каше,
Что съедена еще с утра.
И холод отношений наших
Дает отрыжку из нутра.

А нам не очень-то и надо
Ему у нас давать приют.
На кой нам ляд исчадье ада,
Когда мы тут почти в раю?

Осоловелыми губами
Вещаем, что не лаптем щи,
И трескаем треску с грибами,
Да так, что за ухом трещит!

*)

Нас было мало на челне,
И так же мало - позже в доме.
А много надо ли тому,
С двумя клетушками на всех?

Он, по всему, горит в огне,
Зато в любой воде не тонет,
У рыбаков, попавших в тьму,
Имея явственный успех.

И точно – в самый первый день,
Лишь только ночь сошла на землю,
На ней свою срывая злость
И спать ложась не с той руки,

Размытой тенью на воде,
Видать, жилища зову внемля,
Явился к нам незваный гость
С ведром увесистым трески.

А в доме как бы места нет,
Да и треска уже не к месту –
Уже наелись мы маслят,
Нажарив оных на костре.

Но ясно было, клином свет
Сошелся из-за зюйда с вестом
На доме, где другие спят,
Пришельца будучи быстрей.

И поздно прятаться в кусты,
На радость ордам комариным.
«Татарин» грелся у огня,
Потом в предбаннике кряхтел.

А на рассвете след простыл
В слегка седом ультрамарине.
Короче, разная фигня –
Туризма дикого удел.

*)

Там, где след распластался коровий, разбавляя поморскую стынь,
Пересохло хранилище крови, на которой стоит монастырь.
Летний полдень, по-южному жарко, безмятежен паломников вид,
И былая расстрельная арка на туристов невинно глядит.

Ну а те фотографии множат, на которых улыбки цветут,
И, сумняшеся явно ничтоже, развлекаться готовятся тут.
Рыбаки недалече рыбачат, а потом пропивают улов.
И нетрезвому мозгу тем паче не до скорбных раздумий и слов.

Не осталось уже старожилов, что могли бы пером описать,
Как тянулись из узников жилы под отборную мать-перемать.
Как стыдились окрестные звери, если верить звериной молве,
Что людей убивают за веру упыри без царя в голове.

И сердца разрывались на части у заплаканных мамок и вдов,
А Отечество строило счастье, не стесняясь кровавых следов.
И поныне поморники спорят над студеной безбрежностью вод,
Почему же у Белого моря несмываемый бурый налет.

Привычный ход вещей слегка нарушив,
Поскольку голь на выдумки быстра,
Четвертый день уже я не был в душе,
Найдя ему замену у костра.

Я прокопчен от пяток до макушки
И ликом смугл – как будто загорел.
Меня укрыла ветхая избушка,
Покуда рак не свистнул на горе.

А он не свистнет – нет в округе раков.
И значит, вечно ей дозор нести,
Оберегать от холода и мрака
Любых врасплох застигнутых в пути.

А также прочих, что приперлись сами
На край земли, к лазоревой воде,
Где, окружен морями и лесами,
Привычный стресс реально не у дел,

Где даже время бег остановило
И затаилось в заячьей норе,
Где по волне холодной пишут вилы
Прогноз погоды для календарей.

Она не держит зла, его не помня,
И рада всем – как старый, добрый пес.
Она - тепла рассадник и питомник
В краю продрогших низеньких берез.

Сразу его не чувствуешь ни хрена –
Вроде бы светит солнце, в волнах играя.
В домике дверь картинно растворена -
Словно навстречу местным картинам рая.

Осоловело день уползает прочь –
В море игриво белушьи бока мелькают.
Хочется в ступе воду перетолочь
Вместе со всеми мидиями-мальками.

К лени склоняет мерно грядущий сон,
Полог небесной ткани зарей распорот.
Тут и приходит тихой походкой он –
Неумолимо-страшный поморский холод.

Он анакондой скользкой вползает в дом -
Знать бы, она откуда в краю таежном.
Только уснешь – командует всем: «Подъем!»
Чтобы одеться быстро во все, что можно.

Но бесполезно, и не уснуть в ночи,
Нос воротя - в наборе с продрогшим телом.
Хочешь вовсю ворчи или не ворчи -
Это, увы, ничуть не меняет дела.

И просечешь умом задубевшим ты,
Семь комаров угробив единым жестом:
Если попал на Север, оставь понты.
Или же Север мигом укажет место.

Давай надеяться с тобой, что смерть была быстра -
Как будто вырубили свет рубильником простым.
Рванулись души на убой, как искры из костра,
И тут же канули на нет в бездонность пустоты.

Стократ добавилось седин и горя у родни
Больших и маленьких бедняг, стоит по семьям вой.
Их было семьдесят один во все другие дни,
А вот с сегодняшнего дня уже ни одного.

Обломки жизней разбросав на стылые поля,
Распался грузный самолет на вдоль и поперек.
Они взлетели в небеса, но мертвая петля
Вернула разом к праху прах, и пепел к пеплу лег.

И можно долго землю рыть в опешившей ночи,
Сгорать в авральном том огне и строить домино
Из неизвестных до поры технических причин,
Но только вышедшим вовне вернуться не дано.

Летальным выдался итог, меняя риск на страх,
Простыл шагов случайных след в пустыне из пустынь …
Давай надеяться на то, что смерть была быстра -
Как будто вырубили свет рубильником простым.

+++

февраль 2018г.

Поморский ветер поутих,
И я ногой топчу бруснику -
Не потому, что я такой,
А потому, что не пройти.
И сам собой дорожный стих –
Без пыли, шума, гама, крика
И прочей дряни городской –
На раз рождается в пути.

А я иду себе – и все
На свете мне по барабану.
Направо море у меня,
А аккурат напротив – лес.
Меня по берегу несет
Какой-то местной силой странной,
И подмывает дать огня
В стране нетоптаных чудес.

А до поселка двадцать пять
Км от мыса с плесом, где я
Купаюсь в море голышом,
Вовсю от холода кряхтя.
И время рысью скачет вспять,
Душой и телом молодею,
Что есть не очень хорошо,
Ведь я уже почти дитя.

Как будто заново рожден,
Как козлик, взбрыкиваю резво,
И звон желанной пустоты
Заполнил доверху башку.
И пусть прогноз грозит дождем,
От Соловков слегка нетрезвый,
Отныне с ними я на «ты»,
Согласно этому стишку.

*)

« - Коня! Коня! Полцарства за коня!»
Вильям Шекспир. Ричард III

Да, я погиб. На первой мировой.
В неистовом брусиловском прорыве.
Когда железных пчел незримый рой
Застрял с налета в потной конской гриве.

И мы упали, разом – он и я,
Испив до дна от старости лекарство.
Но я не дал полцарства за коня –
Я сам себя с конем отдал за царство.

За царство и, формально, за царя,
Махнув рукой на всякие детали.
И пусть потом потомки скажут: - Зря!
Мы так с конем в ту пору не считали.

Пусть скажут мне в портретное лицо,
Что я был глуп и даже невменяем.
И - слава богу! Что полно глупцов,
Что родину на лошадь не меняют.

2014г.

Я гитару возьму и ее потихоньку настрою,
На ночь глядя и слушая шелест потертой струны.
Подойдет Окуджава, и станет - с гитарой - нас трое,
Не считая частично уснувшей огромной страны.

Потолкуем о том и о сем, никому не мешая.
Даже мухи не тронем, не видя особой вины.
Этот крохотный мир - в наше время удача большая,
Посреди повсеместной и, в общем, привычной войны.

Пусть в атаку бросается зло, порожденное златом,
Только злобе ответной противиться нам не впервой.
Как на грешной земле нету стали, надежней булата,
Так и этот Булат - самый стойкий «любви часовой».

Так увязнешь порой в отравляющей жизненной прозе,
Что готов поддержать перековку орал на мечи.
Но «последний троллейбус» заблудшую душу вывозит,
И «надежды оркестрик» звучит в беспросветной ночи.

В этом мире чумном, где добро с каждым днем дорожает,
Где не то и не так зачастую с трибун говорим,
Настоящий, от бога поэт так легко подражаем
И ни разу, никем и нисколечко – неповторим.

*)

Упала ночь, и я упал -
Без ног, без слов, без сил.
А где-то там трясло Непал,
Гольфстрим суда носил.

И в Белом доме черный негр
Над картой мира бдел.
Качалась нефть рекой из недр
Как символ черных дел.

Людей глотали города,
Лесам грозил повал.
Привычно кто-то голодал,
А кто-то пировал.

Роились в урнах голоса,
Заведомо смолчав.
Почти уснувшая оса
Пила из блюдца чай.

Но я был глух, а также нем,
Кемаря над едой.
Потоки всяческих проблем
Текли с гусЯ водой.

Обрывки мыслей разных зря
В башке мне путал бес -
Мне было все до фонаря,
Светившего с небес.

*)

Певец хвалил загул весны,
Стыда не ведая нимало.
Он был ничтожеством лесным,
Но все вокруг ему внимало.

И я там был, и я внимал
Среди кустов сирени пенной,
Тщету сует и суть начал
Осознавая постепенно.

А он все пел, а он свистал
И заливался в дивной гамме,
За свой подручный пьедестал
Держась обеими ногами.

И в час рассветный, без машин
И без толпы, что любит топать,
С моей прокуренной души
Слетали напрочь грязь и копоть.

Густел сиреневый дурман,
Любых дымов кальянных круче.
Чудной артист был явно пьян,
А я был трезвым как огурчик.

И подходил все ближе я,
Увидеть пробуя кутилу.
Ведь эта тварь бесстыжая
Меня на слезы раскрутила.

*)

Вальпараисо раскинулся раненой птицей,
Старую гавань сжимая цветными крылами.
Вальпараисо бродячими псами гордится,
В улочках узких негромко беседуя с нами.

Вальпараисо отвык от причального гуда
И в наступившей тиши размышляет об этом.
Вальпараисо любил беззаветно Неруду
И наслаждался любовью ответной поэта.

Вальпараисо – образчик неброского шарма,
Что накопился в избытке по ходу событий.
Вальпараисо морскими ветрами обшарпан
Под макияжем небрежным несметных граффити.

Вальпараисо - долина забытого рая.
В жалком остатке - одни эмпанадас и манго.
Вальпараисо – погода извечно сырая
И неизбывная грусть заплутавшего танго.

Вальпараисо был вычеркнут кем-то из списка
Выдачи жизненных стержней и порций удачи.
Вальпараисо надеется только на писко
И за стаканом слезу накатившую прячет.


-----------------------
Вальпараисо (райская долина) – приморский город в Чили, некогда главный порт Латинской Америки, в котором жил и творил Пабло Неруда.
Эмпанадас - пироги с начинкой
Писко - популярный крепкий напиток в Чили и Перу

отклик на одно призрачное дело:

"Дело закрыто. Истории дела нет,
чей оказался искуснее адвокат.
Бестолку думать, кто больше скопил ракет
и в рукаве ядовитых припас цитат..."

(с) Призрак Гуманизма. Дело закрыто

***

Тело зарыто - и меньше ослом одним.
Твой оказался вкуснее мышь-ячный торт.
Все обошлось без эксцессов и без ругни,
Без мордобоя, а также грызни аорт.
Без посыпания солью (и перцем) ран,
Не нанесенных невыхваченным ножом.
Тихо скончался не жертвенный, но баран,
Сдуру полезший на вкрадчивых слов рожон.
Я разучился летать - тесновато тут.
Метр кубический - это не космодром.
Но неприступен единственный мой редут,
И не сдается из тесаных досок дом.
Пули не дурят, не сыплется в лыч картечь.
Ветер и тот не ерошит ничьих вихров.
Время в потемках со страху не может течь.
Душно немного, но кожаный сух покров.
Не было крови, никто не спускал курок.
В пропасти лошадь, а может быть - волчья сыть.
Ты преподал мне изящной мочни урок.
Опыта много, но не в чем его солить.
Слилось "во сне" потихонечку с "наяву".
Я близнецов различить не могу никак.
А на поверхности в теплом сыром хлеву
Спят преспокойно в обнимочку мышь и як.

*)

2010г.