По воле ветреной Аллаха,
Всему диктующего срок,
Волной прибило черепаху
И выбросило на песок.

Она безжизненно лежала
Уже поодаль от воды,
И солнечных лучей кинжалы
Ей были явно до балды.

Слетались к ней за мухой муха,
Как в поле брани воронье.
Не быть скиталице старухой,
И долгий век не для нее.

Не для нее на волнах танцы
И шуры-муры в глубине,
И триста лет не нужен панцирь,
Который все еще на ней.

Навечно в роли маргинала,
Чужда прижизненным местам,
Она собой напоминала,
Что все мы тоже будем там.

И можно было б слезно ахать
И матом крыть ядрену вошь,
Но прочен панцирь у Аллаха -
Ничем его не прошибешь.

На пляже белесом прибило к ограде
Торговца чернее угля –
С товаром и с носом, не прибыли ради,
А слюнопускания для.

Вершина утех эти бюсты и попы
Идущих по пляжу фемин,
Прибывших из всех регионов Европы,
Которые знает «Гармин».

А где-то за гранью белесого мира,
В окрестностях озера Чад
Ждут шкуры бараньи, из глины квартира
И дюжина черненьких чад.

Последнего хряка иссохшее рыльце
Однажды со страхом узрев,
Семья поскорей снарядила кормильца
К иным берегам на заре.

С тех памятных пор и до нынешних буден
Батрачит на черную сеть.
Не пойман, не вор и пока неподсуден,
И можно на попы глазеть.

Но все бесполезно, не будет улова
В отсутствие евровых чар.
Вздыхает болезный и пробует снова
Кому-нибудь втюхать товар.

Что такое хорошо? Вроде знали в детстве.
Вроде было много раз и потом еще.
А теперь момент прошел. Цель диктует средства:
Зуб за зуб да глаз за глаз, прочее – не в счет.

Ждешь хороших новостей, словно манны с неба.
Но оттуда только тьма дронной саранчи.
У сороки ж на хвосте старых сказок небыль,
Где Ерема да Фома дрыхнут на печи.

Не приходит им на ум бить друг другу рожи.
Только смачный мирный храп слышится в избе.
Сладко спится братьям двум, с брагой подытожив
День, прошедший на ура, без особых бед.

Нам бы тоже лечь поспать - лет на двести-триста,
Чтоб успели отмереть в душах жесть да злость.
А повадятся опять, не пускать на выстрел,
Чтоб стрелять в соседа впредь нам не довелось.

Любовь здесь больше не живет,
И Вера где-то за границей.
Надежда каждый божий год
Упорно хочет застрелиться.

Но - не стреляется пока,
На чудо, видно, уповая,
Хотя и скалит два клыка
Ей в харю злоба вековая.

И ненависти океан
Бурлит по всей наличной суше
Отныне кровно братских стран,
Губя враждующие души.

За око - око, зуб - за зуб,
За панихидой – панихида,
И ложь на голубом глазу,
Не подающем даже вида.

В таком же гибельном ключе
Истошно каркают вороны
Над стылой местностью ничьей
Под эхо маршей похоронных.

Стальных стервятников помет
Лежит на пашне толстым слоем…
Любовь здесь больше не живет,
Поскольку место нежилое.

Когда трещит по всем наличным швам,
Да так, что даже и не снилось вам,
Когда торнадо снес к чертям вигвам
И скво твою туда же снес в придачу,

Когда границы дури не видны,
А твой сосед отрыл топор войны
И, как в безмозглом детстве пацаны,
С тем топором в атаку бойко скачет,

С ума сошли и запад, и восток,
И расплевались насмерть лет на сто,
Ну а закат похож на кровосток,
И тучи солнце жадно жрут на ужин…

Ты - не у дел, не лезешь на рожон,
Сидишь, пардон, на жопе - как пижон,
Весь из себя - Неуловимый Джо,
Который на хер никому не нужен…

Который год страдают йети
От плюсовых температур.
И этот, новый, 23-й
Демисезонен и понур.

Мороз и солнце под вопросом,
Зато воды – хоть пруд пруди.
Течет и каплет с крыш и с носа,
И только кашель сух в груди.

Гляжу с утра в окно и в оба,
Пытаясь взять быка за гуж,
Но - ни малейшего сугроба
Среди видавших виды луж.

Зато на лицах у прохожих
Зима, кажись, берет свое.
Взглянул – и вмиг мороз по коже
Бежит гигантским муравьем.

От самых центров до окраин
Европ, россий и украин
Все люди – братья: в каждом – Каин,
Неистребим, неисправим.

Соседи - вылитые йети,
Грызут и шлют друг друга нах…
Теплеет климат на планете,
Мороз крепчает в головах.

01.01.2023г.

Despite the madness that prevails
Across the battlefields and polls,
She packs her travel bag and sails
To greener lands and kinder souls.

And there, on the other side
Of time that runs and even flies,
She can and does, at long last, hide
From ruthless words and shameless lies.

She can relax and simply be
Herself and, for a moment, choose
To watch a humming bumblebee
Instead of screaming TV news.

And walk along an empty coast,
And see the summer evening fall,
And meet a bird or two at most,
And have no heavy thoughts at all.

The sunset pours its gentle glow
On every stone and every herb.
And even waves run nice and slow,
As if not wanting to disturb.

Пришла жара, ни разу не спросив,
Уместна ли она на поле боя.
А бой кипел из всех наличных сил,
Испачкав гарью небо голубое.

Струились речи бравые с трибун
И по реке стекали бойко в море.
Стальных кобыл безбашенный табун
Степной ковыль бесстрастно мял под корень.

Рычали грозы – или тягачи,
По всем лугам таская пушки тяжко.
А в головах без видимых причин
Тарас таскал за чуб и баки Сашку.

И шли в атаку разные войска,
Как капли две, похожие по форме.
И было похер пулям у виска,
Каких ворон какие трупы кормят.

Ложились рядом мертвые бойцы,
Скрестив штыки в знамении зловещем.
Усугублялся острый дефицит
На хлеб и соль - и трезвый взгляд на вещи.

Как на парад пригладив щеткой шерсть,
Бессмертный некто тер довольно руки –
Три двойки в сумме дали цифру шесть,
И можно сунуть дулю в харю скуке.

Крепчал маразм, а также летний зной
В разгар и пик удушливого лета.
А мир катился к Третьей Мировой,
Начхав на все наличные приметы.

июль 2022г.

Как будто лыжи парафином,
Начищен камень мостовой.
Изрядно ветрены Афины,
Где мне фланировать - впервой.

И я топчу ногой упрямо
Пороги стареньких аллей.
Мой смарт в режиме "панорама"
На вещи смотрит все смелей,

Хотя и греется изрядно.
А я от солнца вялый, но
Гастрономически всеядный,
Да и всепьющий заодно.

Желудку тут по жизни праздник.
Куда ни кинь, куда ни плюнь,
Здесь кучи яств заморских разных
Повсюду вывалил июнь.

Ловя податливых прохожих,
Таверны выстроились в ряд...
В июле вкусно будет тоже,
Но слишком жарко, говорят.

А давеча весь вечер фоткал,
Пока все так же ветер дул,
Гвардейцев в фирменных колготках,
Изображавших караул.

Они шагали, будто цапли -
И этак дрыгая, и так.
И не смущали их ни капли
Смешки собравшихся зевак.

И то - понять гвардейцев надо,
Ведь, как на факты ни взгляни,
От всемогущества Эллады
Остались камни и они.

июнь 2022г.

На поле брани патриоты
Столкнулись в спорной борозде -
И стало тошно, вплоть до рвоты,
От бранных слов и бранных дел.

Прохода нету от траншей и
Противотанковых ежей,
А рядом - сломанные шеи
И жизни сломанные же.

Недвижны танковые туши -
Вконец замедлено кино.
От смрадной гари горло сушит,
И слезы высохли давно.

Но так же льется речь с трибуны,
С реальностью утратив связь,
И гибнут тысячами гунны,
На разных «мовах» матерясь.

Повсюду птиц сменили дроны -
У них над полем брани власть.
Молчат испуганно вороны,
Чтоб под раздачу не попасть.

Лишь «Град» испытывает г-радость,
А всем другим не повезло…
Война – отъявленная гадость
И худшее из бранных слов.

май 2022г.

Эти строки о том, как летают над полем снаряды,
Заменяя собой обомлевших от ужаса птиц,
В море супа с котом, что состряпали думы да рады,
Где багровый прибой обивает пороги границ.

Эти строки о том, как в лесах размножаются танки,
А простого зверья даже ночью с огнем не сыскать,
Как под каждым кустом тлеют хрупкого мира останки
И разросся бурьян на бульварах - гангрене под стать.

Эти строки о том, как звереют нормальные люди,
Умножая число людоедских привычек в еде,
Окровавленным ртом безо всяких сопливых прелюдий
И развесистых слов пожирая таких же людей.

Эти строки о том, как тупеют разумные лица,
Видя только врага, где намедни маячил сосед…
Стыдно станет потом, если будет кому устыдиться
И утихнет пурга на страницах центральных газет.


Май 2022г.

Тринадцать лет, тринадцать зим и весен
Сошли на нет, свершив свои дела.
Не за горой очередная осень -
Ты до нее опять не дожила.

А дни идут своим походным маршем,
Добро и зло бросая на весы…
Ты ни на час опять не стала старше,
Хоть постарел на год твой блудный сын.

И твой портрет, застывший на граните,
Хранит тебя от лишней седины,
А серебрятся - считаные нити,
Да и они на солнце не видны.

Лучи струятся из-за тучных створок,
Плодя беспечных солнечных зайчат.
Тебе на вид лишь чуточку за сорок,
А мне уже вполне за шестьдесят.

Могилы – словно хатки в деревеньке.
Жильцы блюдут положенный покой…
Я перегнал отца - уже давненько,
И до тебя теперь подать рукой.

И часовым у каменной границы
Стоит лампадка – маленький маяк,
Что светит дальним кораблям и птицам,
Их возвращая на круги своя.

Вышел за двери, а с крыши – кирпич,
Или сосулька упала дамоклово.
Вот и закончился жизненный китч –
Тот, что вокруг, а местами и около.

Сразу проблемы твои решены,
Сгинули страхи, исчезли сомнения.
Вроде и мелочь в масштабе страны,
Только приятно смотреть тем не менее

С потусторонней своей высоты
На копошащихся бывших сожителей.
А на портретике - вылитый ты,
Выбрит, в костюме, а может, и в кителе.

Взгляд устремлен в объективную даль,
Синяя птичка вот-вот нарисуется,
Премию выдадут или медаль,
Чтобы от зависти ахнула улица

И понесла на наличных руках
В завтра – как пиво, хмельное и светлое…
Чтобы и дальше валять дурака,
В куче таких же, как сам, незаметного.

Вроде предельно понятен расклад,
Без переводчика и переводчицы.
Дома проблемы достать норовят,
Но выходить почему-то не хочется.

Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана,
Небо мрачное надрезал,
И разлился млечный свет.

Вот начало для романа.
Небо в шоке – ноет рана.
Но у звездной антитезы
Оппонентов как бы нет.

Ибо долгой зимней ночью
Век надежды укорочен.
Ну, а если в небе света
Нет ни капельки совсем,

Это как бы нам не очень.
Круг безрадостно порочен.
Нет в истории сюжета.
Скрыта мраком сущность тем.

И по этой вот причине
Гложем чтиво при лучине.
Чтоб хоть как-то от печали
Отпихнуться головой.

Даже если ты при чине,
Вряд ли будешь рад кручине.
Сплину черти накачали -
Хоть кричи, хоть волком вой.

К счастью, есть на свете звезды,
Ибо свет не дурнем создан.
Не заблудится в потемках
Стадо маленьких овец.

Овцам дар небесный выдан -
Вьются рифмы всяких видов.
Пофиг темень и поземка.
Так что, месяц – молодец!

2016г.

Примером дерзких своенравий
Вокруг невидимой оси
Рассыпал кто-то звездный гравий,
Народ ни разу не спросив.

Хотя – народу нет и дела.
Залег в постели и храпит.
Укрыв от свежей ночи тело,
Меняет сон на аппетит.

С утра забеги и смотрины
Того, что может быть в цене.
Ну а пока покой перинный
Милей прогулок при луне.

Страшась обмана и подвоха,
Всю ночь в уме считает нал.
А на дворе стоит эпоха
Таких вот мелочных менял.

И я, с эпохой параллельно,
Стою и пялюсь в небеса,
Презрев на нет уют постельный.
А вот зачем – не знаю сам.

Что взять мне с лунных перигеев?
На что мне звездная скрижаль?
Но я стою, насквозь фигея,
И сон забытый мне не жаль.

2017г.

В этой жизни все мы негодяи,
В ангелы ни разу не годясь.
Тотчас ли, немного погодя ли,
Как свинья, везде находим грязь.

Лужи от избытка слезной влаги,
Слякоть от слюней на бороде,
Мусор рекламируемых магий,
Накипь одноразовых идей,

Ржавчину привычек и устоев,
Истин нафталиновых балласт,
Тот, что из порожнего в пустое
Сыплем день и ночь до склейки ласт.

Или лет растраченных отходы -
Злого рока каверзную месть.
У природы нет плохой погоды,
А у нас в душе частенько есть.

В рабстве у обжорства и интима
Крест желаний истово неся,
Мы б хотели жить невозмутимо,
Дико возмущаясь всем и вся…

На кофейной гуще не гадая,
И слепой увидит фактов связь -
В этой жизни все мы негодяи,
В ангелы ни разу не годясь.

Ватные руки держать не хотят сигарету.
Ватные ноги до дому никак не дойдут.
Ватные мысли в башке копошатся при этом
И понимают попутно, что здесь им не тут.

Ватная речка укрылась неряшливой пеной.
Ватные рыбы о чем-то упрямо молчат.
Ватные овцы мутируют в снах постепенно -
Косят ягнята уже под угрюмых волчат.

Ватная жизнь протекает и шатко, и валко.
Ватные люди по ней, словно мыши, ползут.
Ватно-приватна обивка внутри катафалков,
Чем вызывает на кожной поверхности зуд.

Ватное небо пропитано по уши влагой.
Ватные птицы нахохлились и не летят.
Ватные строчки готовы упасть на бумагу
Жалким подобием маленьких гадких утят.

Полно народу за забором,
Но каждый первый недвижим –
Эдит Пиаф и Айседора,
И Моррисон, который Джим.

Прилежно прибраны аллеи,
И склепы выровнялись в ряд.
Никто из местных не болеет,
Хоть все хронически лежат.

На здешних тихих перекрестках
Покладистость ласкает взгляд.
Спокойно спит мятежный Оскар,
И коммунары не шалят.

Забыв овации Ла Скалы
И горы роз, упавших ниц,
Давно молчит Мария Каллас
В сопровождении синиц.

Симон, экрана королева,
Беспечно дремлет в свой черед,
Поскольку Ив Монтан налево
Уже вовеки не пойдет.

А я - налево и направо
Вполне уверенно хожу,
Хотя тщета походки бравой
Понятна даже и ежу.

Ведь, может, очень даже скоро
Я так же вот закрою рот
И перееду в странный город,
В котором все - наоборот.

Какое слово ни скажи,
Звучит натужно и фальшиво.
Приятель наш закончил жить,
Что нас отнюдь не рассмешило.

А так шарахнуло по лбу,
Что в поле зрения стемнело.
Как будто очень злой питбуль
Порвал на части душу с телом.

И бросил тихо истекать
На грязный снег фантомной болью,
И как-то тянется рука
Сама к шальному алкоголю.

«Нас было много на челне» –
На важной якобы работе,
И каждый мог бы быть вполне
В назначенной всевышним квоте.

И все же выпало ему
Из всей большой толпы свалиться,
За всех отдуться одному
В не шахматном ни разу блице.

Ищу в абсурдном факте суть,
А также логику событий,
Поскольку ночью не уснуть,
Да и на улицу не выйти.

Но все какое-то не то,
Куда мозгами я ни кинусь…
Приятель выиграл в лото,
Но выигрыш - со знаком минус.

Ночь зловещей черной кошкой притаилась на балконе,
И глаза во тьме сверкают, словно парочка венер.
Сон ночами – это в прошлом. Ночь его, как мышку, гонит.
Вот история какая на бессонный свой манер.

Ну а я гоняю мысли в голове пустой и гулкой.
Скачут мысли, словно блохи, потревоженные мной.
Непонятно – вниз ли, ввысь ли, по каким-то закоулкам.
И дела у мыслей плохи, и надежды – ни одной.

На часах - 4:20, на душе - сизифов камень,
И она тот камень тащит, вроде клячи ломовой.
Тяжко в гору подниматься безнадежными рывками,
Хвори пуще, кары вяще - хоть рыдай, хоть волком вой.

На тоскливом этом фоне утра ждем с душой на пару,
И оно-таки настанет, но не сразу, а потом.
Кошку черную прогонит, даст огня, а с ним и жару,
Бурю вызовет в стакане – неизменный суп с котом.

Буду есть, а что же делать? Чай не барин в ресторане.
Привередничать негоже - что налили, то и ешь…
Ну а ночью дух и тело сумасшествия на грани
Снова будут блох итожить тварей скачущих промеж.

Собаки лают, караван идет -
Через пески и прочие преграды,
Где солнце хуже всяких непогод -
Оно ни разу путникам не радо.

Зачем тогда всему наперекор
Он скудный скарб надежд куда-то тащит?
Ведь не в коня (верблюда) явно корм,
Да и питье ни капельки не слаще.

Коню понятно, что в конце пути
Придет черед отбрасывать копыта,
Как ни верти хвостом, как ни крути.
И тут же будет шествие забыто…

На морды льет ручьем соленый пот,
И ног чугун достал занудным гудом
Уставших псов. Но караван идет -
До самого последнего верблюда.

Он шел всю ночь неведомо куда.
Потом уныло пел псалмы повсюду.
Из тучных клочьев льющая вода
Понуро мыла ржавых урн посуду.

А те в ответ, дрожа наперебой,
Пытались выдать ноты в бодрой гамме.
От голых веток серый, парк-изгой
Тихонько выл у неба под ногами,

Фантомной болью листьев изойдя
И ей взамен надежд не ожидая.
В размытом поле зрения дождя
Плелась к зиме угрюмо стынь седая.

Вокруг - ни зги, а также ни души.
Нормальный люд храпел давно и рьяно.
Шоссе изгиб, забывший шелест шин,
Являл петлю продрогшему бурьяну.

А я сидел, почти не шевелясь,
Чтоб не спугнуть тепла сухой остаток,
И не у дел была со светом связь,
Лишь тьма и муть - от головы до пяток.

Итог возни дневной, упадок сил
Лапшу свою толкал устало в уши -
Что вдруг возникнет некое такси
И я свалю на нем в места посуше.

На склоне лет сидел поэт,
Ногами стертыми качая,
И пара стареньких штиблет
В истерику вгоняла чаек.

А те кричали: «Что за бред?!
Зачем поэт надел штиблеты?
Ни капли смысла в этом нет -
Вокруг давно уже не лето,

И дело движется к зиме,
Седой - как волосы на типе.
Он, видно, не в своем уме,
А может, просто лишку выпил…»

Но чайкам тип не отвечал,
На птичий вздор не тратя силы.
Слегка притухшая свеча,
Луной прикинувшись, коптила.

А он читал вечерний мрак
Подслеповатыми глазами,
И мысли, что линять пора,
Неслись, куда не зная сами.

А он считал остаток лет,
Как будто лодки у причала,
И пара стареньких штиблет
Ступни истертые качала.

Осенний луч пинал лениво тучи.
Босфорский бриз под бледным небом дул.
И, дымки тюль на крыши нахлобучив,
Лежал по обе стороны Стамбул.

Усталый катер мерно шел к причалу,
В виду дворцов и прочих разных вилл.
Картинка эта точно отвечала
Тому, что гид гнусавый говорил.

Он воду лил про ветхие заветы
И погружал туристов в толщу лет,
А на холме, под стражей минаретов
Темнел Святой Софии силуэт.

Шумела пристань, скумбрией торгуя
И предлагая вкупе с ней шалгам.
Сплетаясь в плеть турецкую тугую,
Причальный шум вбирал базарный гам.

Гортанный голос зычно звал к намазу,
А рынок смачно чхал на тот призыв,
Не отвечая за базар ни разу,
Хоть здесь призыв и громче был в разы.

А я стоял, слегка развесив уши,
В башку сумбурных знаний натаскав.
И тихой сапой лезла прямо в душу,
Как тот шербет, тягучая тоска.

---
шалгам – турецкий традиционный напиток из репы

«Опускается ночь на рассеянный, ветреный город.
Забывается всё. Даже памятью выбитый след.
Я сегодня уйду. Впереди – переправа и холод.
За окном – старый клён. На диване – текила и плед.»
© Bor G. Дань

Опускается все – и стандарты, и крылья, и руки.
Забывается вкус коллективных и личных побед.
На экране попса разливной квинтэссенцией скуки.
На диване - я сам, с дряблым телом, закутанным в плед.

Я немного небрит и, как дождь заоконный, рассеян.
Тереблю наобум до предела затасканный пульт.
Словно спирт из горлА, льются речи Единой Россеи.
Приближается ночь и, в конечном итоге, инсульт.

А как будто вчера я горланил задиристо с теми,
Для кого перемен настоятельно требовал Цой.
Только скоро сошло с непосильной дистанции время
И уже не бежит, а ползет изможденной трусцой.

Наш волшебный корабль лихо действовал в море открытом,
И носило его, и cлучайно на мель занесло.
Лодка светлых надежд снова служит разбитым корытом,
А в кладовке стоит абсолютно сухое весло.

Измельчали в песок от волнений спасенные души.
Компас заперт в сундук, и утеряны где-то ключи…
Участившийся дождь дребезжание телика глушит,
И луны аспирин растворяется в жидкой ночи.

август 2011г.

Вечер

Как будто бравый матадор
Мадрид наряден и напыщен
И запах им сраженной пищи
Плывет по площади Майор

Рогами крупными луны
Ночного неба склон распорот
Но Цельсием взбодренный город
Не хочет спать и видеть сны

В пивных к восторгу сеньорит
Корриды ужасы развесил…
На свете тьма столиц и весей -
Один-единственен Мадрид

Утро

С утра подтянут и побрит -
И не был будто пьяным вовсе
Кипит, совсем забыв про осень
Повеса уличный Мадрид

Нет, холод - это не ко мне
Люблю погреть на солнце мощи
Которым вылизана площадь
До блеска стоптанных камней

В конце – обычные дела
Бычком аренным окочурюсь
Ну а пока - макаю чуррос
В горячий черный шоколад



2010г.

Париж сегодня мрачен и брызглив
На уши злую серость нахлобучив
На небе тучи и в витринах тучи
А на бульварах зонтичный разлив

Тоскливо утро в Сену истекло
За ним и день намылился туда же
И лобовое мокрое стекло
Ведет неспешно капель распродажу

В лоскутьях грязных собственных аллей
Насквозь больны и неуютны парки
И с Елисейских якобы полей
Почти не видно Триумфальной арки

Струится мелкий и холодный душ
На шляпы крыш, промокшие до нитки
Располагая к распродаже душ
Хоть дьяволу - со стопроцентной скидкой


2012г.

Я иду по Уругваю -
В ус не дую, пиво пью
И неспешно открываю
Здесь Америку свою.

Да и то – куда спешить-то?
Время тут сидит в кафе,
Прочно к столикам пришито
Старым танго подшофе.

И не надо быть экспертом,
Чтоб ущучить сути нить -
На Меркадо дель Пуэрто*
Надо есть, а также пить.

Налетай же с пылу, с жару
И расхватывай смелей
Под певучую гитару
Жаром пышущий филей.

Хоть гитара не тальянка,
Но в шальном настрое спец.
Раз пошла такая пьянка,
Режь последний огурец!

Выгребай наличку в песо
Из стеснительных штанов.
И пускай напишет пресса,
Как буянил Иванов!

Спать пора? Какого черта!
Ночь чертовски хороша.
И плывет над старым портом
Пряный запах гашишА.

2016г.

------
*Портовый рынок в Монтевидео со множеством маленьких ресторанчиков, где можно отведать знаменитое «Асадо» - мясо на гриле.

Бодро, сам с собой на пару, уподобившись блохе - зрелой, но еще не старой - я сигаю по Катару в раскатаристой ДохЕ*). Кто-то скажет, провокатор. Потому что надо – «КАтар». Мол, запечный ты Емеля, у невежества в сетях. Точно. Тока нам, татарам, проще все-таки с «КатАром» - мы с ним тонну соли съели на дыхательных путях!

Я чешу пешком, короче. В драных кедах. Жарко очень. Размышляю незлобиво о превратностях судьбы. Пуще всех (видать, борзая) мысль одна меня терзает: - Как бы я бы выпил пива, если бы налили бы!.. Пива с пеночкой холодной над горячей гладью водной потянуть и растянуться на искусственный газон… Только это явно дудки. С этим делом плохи шутки. Тут напитков выбор куцый - сух песок, и сух закон.

Вижу местных возле яхты. Чуть не гаркнул было: - Ах ты!.. Нецензурными словами втихомолку матерюсь. Эти дяди из Катара нам с самим собой не пара, ибо мы живем в фигваме, в стойбище с названьем «Русь». Там, где месяц - из тумана. Ну а яхта – у Романа. Он ее недавно в карты между делом проиграл. Только глаз и не моргает, ибо яхта есть другая. В ней и будет чукчей в нартах наблюдать из-за бугра.

Так о чем я? - О Катаре. Где прохожих солнце жарит, как блины на сковородке, на бетоне распластав. Где гнездятся небоскребы и отсутствуют микробы - у микроба век короткий, если градус за полста. Кто-то варит кофе в турке, я - дымлюсь, как в СВЧ, и смотрю из-за окурка на красотку в черной бурке с сумкой «Гуччи» на плече…
*)

А ночью поднялся ветер
И встал на четыре лапы.
И выл на луну, покуда
Ее не прогнал с небес.

И видя эксцессы эти,
Слезинками дождь закапал –
От воя, а также гуда
Дожди получают стресс.

У них, у дождей нервишки
Ни к черту – судите сами:
Малейший зигзаг прогноза –
И влага течет рекой.

Ранимы - и даже слишком.
И ватными парусами
Они утирают слезы.
И ищут душе покой.

Но тут нажимай не шибко,
Ведь, если расстроить очень,
Мгновенно за то ответит
Нахальный такой простак.

Оценит свою ошибку,
От ливня спасаясь ночью …
Но, в принципе, стих про ветер,
А дождь – это просто так.

Опять мадридский вечер лунный
Скользит по площади Майор,
А он обвил кистями струны -
И звуки хлынули из пор.

И пальцы, тонкие как нити,
Живут отдельно от него,
Как будто бы стремятся выйти
В окрестный сумрак под неон.

Взлетают, падают обратно -
Рожденный звук кристально чист.
По слухам, и на солнце пятна,
Но безупречен гитарист.

Иконный лик и строг, и светел.
Застыл в благоговенье зал.
И нет важней лица на свете,
Покуда занавес не пал.

Ночную тишь да гладь нарушив,
Комете огненной под стать,
Он дьявольски смущает души,
Даруя божью благодать.

Не подавая даже виду,
Вслепую держит адский ритм.
Плывет фламенко над Мадридом
До самой утренней зари.

Приморский день жарой истек
И умер - от потери света.
Но мы чихать хотим на это -
У нас в мангале уголек.

Он синим пламенем горит -
Хватил, наверно, спирта лишку.
Картина – просто Ваня Шишкин!
А не какой-то там Магритт.

От резки лука в горле ком -
В процессе этом плачу с детства.
Но цель оправдывает средства
Пахучим свежим шашлыком.

Струится тихий разговор.
Вино струится даже тише.
И в теле дух здоровьем пышет,
И нос - как спелый помидор.

А где-то плещется волна,
Игриво лижет скользкий берег.
Но берег ласкам волн не верит
И ей отпор дает сполна.

Уснуло солнце на горе,
Домой стучится дятел гулко,
И на вечернюю прогулку
Кабан выводит свой гарем.

*)

Командировочная карта легла решительно на стол -
И вот уже гудит Джакарта в рассветном мареве густом.
И вот уже горят мечети в лучах начавшегося дня,
И без труда пожары эти пленяют сонного меня.

Не зная местности и броду, иду-таки на шум и свет.
И сразу вижу: у народа проблем с рождаемостью нет.
Детишки шустрые повсюду - гнездовью птичьему под стать.
Базар одежду и посуду зазывно начал предлагать.

Еще базар. О птичках, кстати: куда ни кинь, куда ни глянь -
Цветет цветами всеми батик, рукой расписанная ткань.
Иду проспектом местным робко. Направо - сквер, налево - сквер,
А посреди - сплошная пробка, какой не встретишь и в Москве.

Вот муэдзин с мечети ухнул, потом еще, потом завыл.
Пора отведать местной кухни – от тучных крабов до халвы.
Запить вполне приличным пивом - хотя дают и не везде -
И, чувствуя себя счастливым, смотреть, как тихо гаснет день.

На зависть жителям Европы, у них захватывая дух,
Неоном вспыхнули «руфтопы» на фоне мелких звездных мух.
Торчат нарядные высотки эффектным суррогатом гор.
Цежу на них коктейли с водкой и расширяю кругозор.

Еще по-прежнему печет, а кое-где и подгорает,
Вздыхает жалобно народ, облапив кондиционер.
Но эти странности не в счет, и даже молодость вторая
От смерти лето не спасет на свой бессмысленный манер.

Пожухнет падшая листва, умоет лик из лужи грязью
И будет гнить, пока мороз не заспиртует до весны.
Лишится солнце естества, а дождь и ветер выйдут в князи,
До самых дальних майских гроз вторгаясь нагло в явь и сны.

По-волчьи воя за окном, по крыше мерно барабаня,
До слез беззвучных доведут и тех, кто слышит, и глухих.
И ты, катая в горле ком, пошлешь реальность эту в баню,
В инет припрешься, чтобы тут строчить занудные стихи.

она пришла
вчера
в кошмарном сне
и на нос извиняюсь попой села
и сразу стало жутко стыдно мне
хотел укрыться под простынкой белой
разврат животный матерно кляня
хотел бежать и сесть на поезд в нальчик
такой интим давно не для меня
я старый хрыч а не прыщавый мальчик
я двери на ночь запер на засов
и лег в постель отнюдь не секса ради
а тут мне в харю попу без трусов
мой легкий сон бессовестно украден
в окно глядела звездная толпа
луна внимала шелесту акаций
а я буквально гневом закипал
к источнику анальных провокаций
рука сама полезла под кровать
я тапку тискал собираясь с духом
придется видно снова убивать
уже однажды шлепнутую муху
*)

они торчали
грубо
строго вверх
ее небритые с рожденья ноги
нелапанные ноги недотроги
расписанные мною под орех
взамен любовных ласок и утех
предельно не в пример ногам у тех
которые стройны и полунощны
неся в себе заряд соблазна мощный
фугасный и местами разрывной
грозящий сногсшибательной волной
и этим настроенье поднимая
в шальную пору ветреного мая...
утратив резко мухобойный пыл
глядел в печали я на шерсть на лапках
зачем зачем я в мягких тапках был
бесшумно с ног снимающихся тапках
*)

она лежала
ноги вверх задрав
бесцельно беспардонно бесприкидно
бесчувственно бессовестно бесстыдно
за гранью зла вне действия добра
в глубоком и летальном безразличье
и было в этой позе что-то птичье
балета лебединого финал
статичный стан ее напоминал
и мысли мрачные на ощупь приходили
о жизни и о смерти вразнобой
цилиндре называемом "трубой"
и о скоропостижности идиллий
утраченных иллюзий череда
о вытащенных рыбках из пруда
текла как из прорухи на старуху
на мною же прихлопнутую муху
*)

она сидела
на моей руке
и было мне тревожно и неловко
ее слегка склоненная головка
и запахов волнительных букет
к решительным поступкам побуждали
и к выводам о близости вели
телесной
в окружающей пыли
скрывавшей бы интимные детали
логической развязки а пока
в предчувствии пикантного финала
уже всерьез чесаться начинала
под нею онемевшая рука
вулкан страстей фатальных закипал
себе вполголоса шепнув «ни пуха»
я тапку снял и шлепнул
наповал
навозную упитанную муху
*)



февраль 2012г.

Нырнуло солнце в глубину -
Отвесно и довольно резко.
И было - красное как рак,
И стало - с рыбами на «Вы».

Как видно, чувствует вину
За гибель светлого отрезка
Приморских суток – явный брак
И сбой в работе головы.

А я повесил свой гамак
Промежду двух мохнатых сосен
И кверху пузом в нем лежу,
Тяну холодное пивко.

Я весь божественно размяк,
Желудок больше есть не просит.
Понятно даже и ежу -
Достиг нирваны я рывком.

Сквозь пыль, и пробки, и жару,
На тыщу долгих километров,
Едва успев на свой паром
В забитом оными порту.

Прощайте, выхлопы из труб!
Прощайте, северные ветры!
Бери меня, заморский ром
Со льдинкой, тающей во рту!

*)

Ее нашли щенком пугливым, продуктом смешанных кровей,
Левей чуток от бочки с пивом, от бака с мусором правей.
Она дрожала щуплым телом, виляя изредка хвостом,
Как будто бы сказать хотела о чреве, третий день пустом.

Она тогда еще не знала, подумать даже не могла,
Что ей достанется немало отныне света и тепла.
Но той же самой ночкой темной она прошла огромный путь -
От беспризорной до приемной, что никому уже не пнуть.

Она забудет грязь и ругань, привычный зверский домострой
И станет для своих подругой, а также дочкой и сестрой.
Кататься будет в масле сыром, поместной барыне под стать,
И радость этой жизни миру сторицей полной отдавать,

Лечить хандру и боль в коленях, озноб души и сердца стынь,
Без принуждения и лени, руки лизанием простым.
Спасая лад семейный этим, когда иссякнуть тот готов,
Она любила всех на свете, за исключением котов…

Собаки времени не слышат, но бег его неотразим.
Упали, будто капли с крыши, ее пятнадцать лет и зим.
До слез не хочется, а надо глазам поверить и ушам -
Она была все время рядом, ну а сегодня вот ушла.

Она ушла, хоть и не в силах была ходить на склоне дней.
И пахнет небо мокрой псиной, склонившись донизу над ней.

Любить и ждать – нелегкий труд
И карантин души и тела.
Свечой, дрожащей на ветру,
Ей быть уже осточертело.

Тернист ее привычный путь
Ко сну, похожему на кому.
А ей так хочется прильнуть
К плечу любимому мужскому.

Из сил последних не нести
Тяжелый крест телесной ренты,
В одной-единственной горсти
Вмещая радости моменты.

Запретен мир ее мечты,
Хотя рукой коснуться можно.
Как больно падать с высоты,
Вбирая яд разлук подкожно.

И биться лбом о будней лед,
Как рыба, воздух ртом хватая.
Отменный лифт на эшафот -
Ее Голгофа бытовая.

Но только снова по ночам,
Укутав плечи в сумрак синий,
Горит дрожащая свеча -
Назло ветрам и иже с ними.

Вторые сутки нет луны
В составе тел приморской ночи.
Она объелась белены
И больше есть уже не хочет.

Навроде местных снулых птах,
Осталась с клювом, то есть с носом.
Сидит, наверное, в кустах
И тихо мается недугом.

Помельче разные тела
Объелись тоже белым цветом,
Но ни копеечки тепла
Не обломилось им при этом.

Дрожат под куполом небес,
Друг дружке истово мигая.
Одно из двух: попутал бес
Или не понял ни фига я.

Зачем противопоставлять
Небесных тел кружки и точки?
Одним под кустиком кровать,
Другим дежурства заморочки

В густой и мрачной тишине
Ввиду совсем простого факта:
Пусть при луне - как при луне,
Но без нее тоскливо как-то.

*)

Париж! Как много в этом слове!.. Хотя не нужно громких слов:
Здесь кайф любой приезжий словит - от наших теток до послов.
Прекрасен сказочно местами, предельно мерзок кое-где -
Где под ажурными мостами текут фекалии к воде.
И где богемный облик стильный намного проще и скромней -
Как будто снова посетил я подъезды родины моей.

Здесь сущий рай земной для пеших и ад кромешный для машин,
И нищими уравновешен фасадов пышных блеск и шик.
Зато тепло зимой, а летом - горячий воздух густ и прян,
И праздным ордам дела нету до нужд остатков парижан,
Которым некуда поехать - не по карману пляжи Канн,
Кому любимая утеха - в крутом кафе воды стакан.

А интурист цветет и пахнет - частенько потом - вволю, всласть.
На Марсовом уже и птах нет – им просто некуда упасть.
Лишь Тур-Эйфель над полем реет, стальные крылья распластав.
ОМОНа круче, но добрее, сидит полиция в кустах.
И поджидает террористов, чтоб их … поставить на учет.
А люд восторженно-неистов – он только этого и ждет.

Побольше зрелищ вместе с хлебом, который тут зовут «багет».
Людским утробам на потребу фантазии предела нет.
В любом бистро - морские гады, каких не всякий и видал.
Влечет с себе приезжих взгляды искусству равная еда.
О птичках, кстати и однако – не хлебом живы мы одним.
У человека есть клоака, а у Парижа – Сен-Дени.

Лежит окраина окраин среди трущоб - им несть числа.
Там Авеля зарезал Каин и дезертировал в ислам.
Короче, что-то в этом роде. В пальто и бородах до пят
Там день и ночь имамы бродят, пока в Нёйи жуют и спят.
Там лес и дол видений полны – поскольку курева полно.
И иммиграций разных волны несут на берег все подряд.

Однако - что мы все о грустном? Без оговорок окружных
Заявим письменно и устно: - Парижи разные нужны.
Один – чтоб пыль в глаза пускалась под гром оркестров и петард.
Другой, с озлобленным оскалом, стряхнуть ту пыль с прохожих рад.
Но те бегут по Лувра залам, прорвав заслон привратных призм,
И в стенах бывшего вокзала вкушают импрессионизм.

И все путем, и все как надо. Пришел, увидел и - попал
В число снующих до упада, кому название «толпа»,
Готовых вечно удивляться мостам, и паркам, и домам,
Сезонной смене декораций у бесподобной Нотр-Дам,
Полям, доставящим под Арку всего за пять минут ходьбы -
Глазам глазеющих подарку и сказке, косящей под быль.

----
Примечания:

Марсово – Марсово поле, парк у Эйфелевой башни
Тур-Эйфель - Эйфелева башня
Сен-Дени – беднейший и самый проблемный пригород Парижа
Нёйи – самый зажиточный «спальный» пригород Парижа
Лувр – главный музей Франции
Бывший вокзал – Музей Орсе, известный своей коллекцией картин импрессионистов
Привратные призмы – вход в Лувр, оформленный в виде серии стеклянных пирамид
Нотр-Дам – Собор парижской богоматери
Поля – Елисейские поля, главный проспект Парижа
Арка – Триумфальная арка на площади Звезды

"Голос был размеренным. Чужим.
Сдержанным. И в трубке плохо слышен.
Так решивших выброситься с крыши
Сдерживают счётом этажи."

(с) Bor_G. Телефонный звонок



Я лечу, считая этажи.
В голос, но никто меня не слышит.
Только что, сойдя с ума и с крыши,
Я послал подальше эту жизнь.

Ну а та, пришпорив метроном,
Сдержанно в ответ меня послала
На последний мой словесный слалом
При отвесном спуске скоростном.

Пальцы загибаю, на ногах.
Только не для счета, а со страху -
Даже если сам себя же на ху*,
Холодно в сорвавшихся мозгах.

Паузу нажать бы, только пульт
Выпал при падении, наверно.
Выглядит финал довольно скверно,
Хоть не СПИД, не рак и не инсульт.

Мысли одичавшие гурьбой
Скачут по извилинам, как блохи,
Вверх и вниз, на выдохе и вдохе,
Задницей предчувствуя убой.

Без истерик тут - вообще труба,
На подлете к финишу, к примеру.
Одолжить бы в мир загробный веру
С аттестатом божьего раба.

И чуток побуйствовать ещё
Под шумок, в ушах, от силы ветра.
Но – смолкаю, на последнем метре,
Сбившись окончательно со счё…

Я шел однажды по дороге,
Порубленной на верст куски.
Со мною шли в ботинках ноги,
И ехали на них носки.

Ползли часы, улиток вроде,
Везя минут ленивых воз
Сновала челюсть в бутерброде,
Зарывшись, будто жук в навоз.

И пиво булькало во фляжке,
Потом - стекая по кишке.
И мошки ерзали вразмашку
Вдоль метра в кепке и в прыжке.

Бежала мысль, одна, по кругу,
В просторном черепе звеня,
Когда к кустам трусил упруго,
Что все течет, все изменя...

Свистели раки на горе,
Молочные бурлили реки.
Искал я Рифму в словаре,
А та скучала у аптеки.

В который раз-минулись с ней
В тумане моря кораблями
С упоминанием чертей
При столкновении с граблЯми.

И я растерян был вконец,
Как будто витязь на распутье.
Луна светила мне в торец,
Из-за нее не мог уснуть я.

Ворочаясь голодной вшой,
Вздыхал я голосом за кадром,
И хвост Медведицы Большой
Был как-то очень странно задран.

"Надоело не пытаться и не ждать. Одиночество забавнее тоски.
С белым светом намечается вражда, увлекая как зыбучие пески.
Надо только дверь открыть и сделать шаг, забывая, где начало и зачем.
Этой казни вряд ли можно помешать. Здесь замешан и палач и казначей..."
(с) Bor G

Надоело ждать дождя по четвергам и прислушиваться к свисту на горе,
Но куражится как прежде курага, и миндальничать не думает орех.
Надо было бы не мух ловить – мышей, чтоб не биться рыбой вяленой об лед,
Но отмечен тихим шумом камышей наш с фанерой над парижами полет.

Неизбежность – бег по кругу в кандалах, до отброса окольцованных копыт,
Пляски лохов расфуфыренных у плах в окружении зевающей толпы.
Беспросветность у тоннеля «на роду», а конца и краю нету - рой не рой.
Сдан без боя неприятелю редут - обессилил гренадеров геморрой.

На исходе незапамятных времен не осталось незапятнанных страниц.
Только снова кто-то лыс и устремлен, ну а кто - на полусогнутых и ниц.
Догоняется не очень-то уже скрытый умысел поставленных задач.
Плачет Таня на причальном рубеже - утонул-таки упавший в речку мяч.

И мелькают измельчавшие мечты, словно кадры из рекламного кино
О спортсменах, где у стартовой черты сивый мерин гордо ходит в кимоно.
Честно пишешь декларацию-обет и косишься на упертый в горло нож.
Даже если ты от страха не в себе, вынь чего-нибудь, а главное – положь.

И не думаешь, а значит – лучше спишь, вплоть до самого расстрела на заре.
Перед бурей как обычно гладь да тишь - вот и раки прикорнули на горе.
Опыт учит, что не слаще редьки хрен, а рекорды хреноводов – суета.
Намечается период перемен, за которыми две даты и плита…

Под желтый лунный барабан,
Рождавший вместо звуков блики,
Пришел в ночи ко мне кабан,
Причем какой-то явно дикий.

Он был нечесаный сто лет
И от рождения небритый.
И оттенял неяркий свет
Его кабаньи габариты.

Еще он хрюкал, как свинья,
И как-то дурно пахло тело.
Короче, быстро понял я,
С каким скотом имею дело.

Суя везде свой свинский нос,
Нашел цветок в горшке за лавкой
И там ему урон нанес,
При этом просто жутко чавкал.

Я встал (подальше, за сосной),
Уже готовый рассердиться.
Но тут, учуяв запах мой,
Кабан направил прочь копытца.

И в чаще след его простыл,
А я события итожил,
Вопросом мучаясь простым:
- Неужто я воняю тоже?

*)

колкая роза
коварно упала на
лапу азора

колкую фразу
азор потревоженный
выдал в отместку:

- шли бы вы, роза
и падали где-нибудь
в месте безлюдном...

то есть беспёсном

*)