я вырастила флейту на окне,
в горшке из обожженного металла.
и жадно по утрам она ко мне
тянулась и листками трепетала,
шептала всеми ртами: посмотри,
я для великой музыки созрела.
да что-то камнем падало внутри
когда касалась маленького тела
тупым ножом…вздымая пыли смерч,
со скрежетом рыхлила я суглинок,
но так и не решилась пересечь
её с землей тугую пуповину.
текла из крана ржавая вода,
будили вьюги, летний дождь баюкал…
но помню до сих пор тот день, когда
из безобразных, хаотичных звуков:
капели крана, стука в дверь, звонков,
из заоконной суеты ребячьей,
соседской брани, цока каблуков,
шуршанья шин, из хохота и плача,
жужжанья мухи, тонущей в вине,
обоев треска и шипенья жира -
несрезанная флейта на окне…
она… такую музыку сложила,
что за окном заплакала зима
беззвучно – даже отзвуков не стало,
и проступила алая кайма
по кромке обожженного металла.

Говорят: лета утлая лодка вот-вот разобьётся о скалы.
И появится снова у мыса,
но в каком-то уже високосном году.

Если осень, как смерть, неизбежна,
То лучше уж встретить её в Балаклаве…
(городке этом тихом, имею в виду)

Ветер – белый сухой Совиньон,
с каждым днём всё пьяней и прозрачней.
Парусами надует гардины,
с полуслова опять разговор наш прервёт.
Вроде - скрипка? Ты слышишь? Она то вздыхает чуть слышно, то плачет.

Говорят, что хозяин её
Из давно обрусевших (до полынной горечи) греков
Выпить, да – не дурак, но скрипач виртуозный,
И печник неплохой, и красив и плечист.

Спился вот, говорят. Врут, скорее всего, он в Элладу уехал.
А бездомная скрипка звучит и звучит
и звучит.

Желтобрюхой ставридой жируют коты:
Жемчугами блестит чешуя на асфальте, обглоданы кости…
рыбаки нынче щедро бросают –
хороший улов, да и не за горами зима.

Заколочен киоск сувениров крест-накрест,
и ладно, и бог с ним.
Всё – китайский шмурдяк. Кроме бус из агатов,
торговка их нижет сама.

Говорят, мол, они помогают
от сглаза, измены и прочих печалей.
Говорят…говорят… боже мой!
Ну а мы помолчим.

Все слова, все сюжеты сейчас
Не нужны и пусты,
будто лодки на ржавых цепях у причалов.

Только музыку жаль мне.
Только музыку жаль,
что звучит
и звучит.

КВ № 1

Чуть что – ломятся в первую квартиру,
Как будто в доме нет других квартир:
За солью,
С телеграммой,
От погони.
Вопят: «Пожар! Спасите! Открывайте!»
Лиловый избивая дерматин.

Глухонемой хозяин открывает:
Бутылку Каберне,
Оливки,
Книгу.
Садится в кресло.

Мир, вообще – беззвучен.
Причём, для всех.
На крайний случай –
он из междометий.
Всё остальное – мимика и взгляд.

Попробуй угадать их
Через
Глухонемой лиловый дерматин.

КВ №2

Преставилась утром дражайшая Софья Павловна Гец
как жила по скромному, так и заявилась к Всевышнему:
в сорочке до пят, на тыковке кружевной чепец,
«все по уходу за канарейками» под мышкой книжка.

Ушла дражайшая...не прихватила ни кенара, ни ключей.
Вспомнят о Софье Павловне дней эдак через двенадцать,
когда забьёт в подъезде запахи лука и кислых щей
монументальный запах распада белковой массы.

Дверь взломают при понятых, включат в прихожке свет,
в спальню прорвутся по тряпью и рванью с боями.
Врач с милиционером не поделят крошечный туалет,
Врач будет блевать на кухне в горшок с геранью.

Вся эта дурно пахнущая неприятность не коснется уже
Софьи Павловны Гец как таковой. Она предстала перед Всевышним.
Он бы поплакал и помолился о канареечьей этой душе.
Да, некому, боже, некому...
разве что на ночь себе лично.

КВ №3

На чуткий сон часовщика
Кукушки замолкают.
Вещает
Болотный «изумруд»
ТВ-каналов рябь.
Туман, за окнами, туман –
Божественная хлябь.

Вставайте, часовщик,
Смотрите –
падает в залив
Полночная звезда,
И так светло, как в Питере к исходу мая…

Хоть, в Питере я не бываю.

Вернее, не бывала никогда.

КВ №4

весна еще не приторна. притворно
спокоен кот – мурлычет отрешённо
на подоконнике и ухом не ведёт.
но сердце ёкает. на расстоянье
он чувствует хозяина метанья –
буквально – мудовы –
кастрировать аль нет.

есть у людей бессмысленное свойство:
от одиночества, любви и беспокойства
очеловечивать
совсем нечеловеческий объект.

хозяин гладит тёплого кота:
-ну… что мурлычешь… посоветуй… сволота.

так что же победит? людская тварность?
расчёт? момент? мужская солидарность?

кот истово вылизывает лапы,
идет в прихожую…
пометить зонт, пальто и тапок.

всё. решено.

попятился с карниза
кошачий ангел –
евнух серебристый.

снулой рыбой
в окне повисла чахлая сосна…

весна не присна и не приторна –
пресна.

КВ №5

бабка глядит о Сирии
кадры документальные,
плачут глазёнки синие
каплинами печальными.

рыхлая, толстокожая
с кухни невестка вякает:
придурь какая, божемой,
лучше б о нас поплакала!

долго ль в хрущобе маяться,
скопом тереться спинами?
муж – лежебока, пьяница,
в армию скоро сыну, и

вечно кредиты-выплаты –
нище живется, крохами…
тучей из кухни выплыла,
к бабке присела, охая.

смотрят сюжет о Сирии,
будто заняться нечем им.
плачут глаза их синие…
человечьи ведь.

КВ №6

есть беспечность такая – пирог начинять
бледным яблоком, творогом, сыром

и с улыбкой, медлительно таймер включать –
детонатор уютного мира

есть беспечность такая – кровать раскачать,
и смеяться в подушку, чуть слышно,
слыша – по батарее соседи стучат –
мол, потише любитесь!
потише!

и в обнимку, разнежено в завтра уплыть
по фарватерам тесной квартиры.

есть беспечность такая – счастливыми быть.
в эпицентре несчастного мира.

КВ № 7

Опять не давали уснуть до полн'очи:
За стенкой, кого-то кляня,
Всё женщина плачет – и громче, и громче,
Безвинно терзая меня:

Как будто одна на большом волноломе,
И, неуязвима волной,
Сижу и смотрю, как в штормующем море
Беснуются чайки, и девочка тонет –
Ребенок беспомощный мой.

У чёрта? У страха? У нищего мира
Бессилия выпрошен дар?
Молчала, смотрела… а мебель в квартире
Сметала, крушила вода.

Змеисто сползала по треснувшим стёклам
На пол, парусину гардин.

Но стихло вдруг – девочка, всхлипнув, замолкла,
Спасённая кем-то другим.

За весёлый нрав ли, за красоту, за остренькое словцо?
Наложила заклятье колдунья на жену короля.
Лицом потемнела колдунья и крикнула:
Будет тебе вот так:

Будешь спать в королевской постели три дня в году,
Будешь есть королевские яства три дня в году,
Будешь видеть детей и мужа три дня в году.

Остальное время будешь без отдыха спину гнуть
В провонявшей рыбой лачуге грубого мужика,
Ублажать будешь деревенщину-рыбака.

Покатилась жизнь, как велела колдунья ей:
Королева в сочельник видит подросших за год детей,
Обмирая сердцем, идёт с королём в постель –
Не разъять их горячих тел.

- Не разлюбишь меня?
- Никогда! Никогда…

Пролетают три дня, быстро – северные ветра
Вот и всё,
К рыбаку собираться пора.

А рыбак глаза проглядел и лучин не тушил,
Ненаглядную ждет, шьёт сапожки из рыбьих жил,
Видит – вот она, будто солнце, в лачугу зашла
Ой-ла-ла-гу-ла-ла!
Не разъять их горячих тел.

- Не разлюбишь меня?
- Никогда! Никогда…

И не спится колдунье – всё вышло совсем не так!
И не скорбь, и не мрак, хоть с виду – наперекосяк.

И заклятья не снять –
Королева носит обручальных два перстенька:
Королевский – с агатом,
И витой – из слёз рыбака.

1.
Самая тихая оккупация в Крыму - оккупация виноградом:
Без кровопролитных боев лоза занимает веранду,
Оставляя метр на метр пространство для стола.
Надя, извиняясь как бы,
говорит: «Мрачновато. Выкорчевать – и все дела»
- Надя, не надо. Сквозь чернильную темень ягод
Можно смотреть на небо киммерийского ада,
Пока пьем мадеру 1986 года в сорокоградусную жару.

Помнишь, Надя, сентябрь 1986-го?
Пипец тебе, киммерия-пионерия,
Да здравствует киммерия-комсомолия!
Ненадолго. Но хватает времени
[до эры безлимитной сотовой связи]
Влюбиться в прыщавого комсомольского вожака.
Топать с ним [ты по четным, я по нечетным]
К могиле Волошина, и там, под чахлым деревцем,
Сидеть в обнимку, целоваться взасос до одури,
Распухшими губами хватая воздух
С благородной пылью карадагского известняка,
аптечным духом полыни, мяты и чабреца.
Романтика.
А в это время, на винзаводе, разливают по бочкам
Еще не мадеру: молодое, глупое, пьяное,
Чтоб снегом его, дождем, чтоб солнцем его,
Винным камнем его,
чтоб вгрызалось в дубовые стенки,
Чтоб пили-пили, не допили,
Чтоб по губам текло, в рот не попало,
Чтоб коллекционным не стало.

- Почем в свою тару для простого народа?
- 100 гривен за литр из-под полы.

Пьем мадеру 1986-го года
Покуда моются бочки и все по дешевке распродается
[в связи с нерентабельностью производства]

2.

Жизнь в курортной зоне не то чтобы мимо,
А проходит сквозь, выходя нигде.
Надя, как обычно, дрессирует дельфинов
И считает их честнее людей.

Потому что когда у дельфинов любовные томления,
Так самец бесстыдно по своей зазнобе кричит
Так неистово губит всё представление,
Швыряя в публику ненавистные мячи.

А у Нади все тихо, благородно, чинно:
Муж объелся груш, да и был таков.
Втихаря поплакав на дельфиньих спинах,
На чем свет ругает поставщиков:

Мол, опять, мудаки, приперли ржавую мойву!
Для кого распиналась, для тупарей -
Что дельфинам - нельзя, что дельфинам - больно
От кишечных колик и диарей.

Больно, больно…
ныряй в гидрокостюм, маэстро,
Выходи на публику, дурачься, пританцовывая легко.
Все мы, Надя, сделаны из дельфиньего теста,
Недосоленного теста киммерийских божков.

И когда под фальшивящие фанфары
Всех туристов смывает осенней волной,
Надя себя и дельфинов раскладывает по футлярам,
До весны погружается в мир иной.

И футлярный бархат – иссиня-синий,
Остывая до медленной черноты,
Гладит спящих по теплым лаковым спинам,
Заполняя музыкой их открытые рты.

покажи другое, зомбоящик,
дивное из детства покажи:
голосом Дроздова говорящие
по тропинке топают ежи.
пахнет мамин «ландыш серебристый»,
в ванной кран ревет, как водопад.
топают ежи.
их путь тернистый
освещает солнце в сорок ватт.
и пока мы плыли по течению,
вглядываясь в радужные сны,
оттрубили красные олени
в выцветшей синтетике страны.
мне жалеть о том? помилуй боже,
всё тогда (да и сейчас уже)
оказалось ложью. ложьюложью.
кроме ландыша, конечно, и ежей –
нежных, колких, с карими глазами.
в черный мертвый ящик говорю:
- топайте ежи, я здесь, я с вами,
я вас люблю.

Это только в сказке – меня спасти –
сорок зим ухабистого пути,
ну, а если быль… переправа – вот.
Подбоченясь, Ванька Харонов ждёт:
- Да какие оболы, убогие?!
Попривыкли к импортной мифологии!
Злоязычит, вобчем, мудачествует,
ты плыви и не оборачивайся.

Как о воду морду расквасит день,
вынырнет к тебе рыба-оборотень,
а на правом боку купола, старина,
а на левом – профиль Сталина.

Плюнь три раза через плечо,
ткни ей в рыбьи глаза свечой,
заискрит и сгинет – вся недолга,
и откроются дивные берега,

На причал сойдешь – там старик Ли-Шен,
он давно, бедняга, ума лишён:
об империях что-то бормочет
днём и ночью.

Ты не спорь, иди меж людей, речей,
дом увидишь в солнечной тьме плющей,

на воротах кованых – свиристель.
Вот твоё отечество: стол, постель,
губ моих молчащих огонь и лёд,
и бессмертья персиковый компот.

1.

Я вышла к морю черному, спросила:
- Простите, здесь Ассоль не проходила?
- Ассоль, Ассоль, - волна зашелестела,
- Ассоль, фасоль, консоль и ацесоль.
Прохохотали мимолетом чайки.
- Простите, но Ассоль не проходила,-
С пустым зевком мне море отвечало.
Но ежели вам все равно кого
искать… с утра здесь был полковник Греев,
ну тот, что фсбэшник, из Москвы.
Он приходил с лиловым полотенцем,
лиловым носом и лиловым взглядом.

Поприседал одышливо и сел
ко мне поближе. Он шептал, сутулясь:
- Вчера, однако, я переборщил
вина под санаторные борщи
апрельского пасхального разлива.
И заполночь опять приснилась Ницца
в испарине жемчужной, в фейерверках,
в картавом голубином воркованье
француженок.
Да что уже теперь…
Мне светит Крым.
Пожизненно.
Без права
дивертисмента
даже в соцсетях.
Мне светит Крым один.
один
один
От слова разбегаются круги
Как от камней, что плюхаются в воду.
- Зато как светит!- Море отвечало, -
Вот так ему я отвечала.

Кто еще?

2.
- Мне про Ассоль бы…
- Хочешь про Ассоль?
Когда её в церковь впервые внесли

(прости, сбоит… похоже, час отлива)

Так вот, когда крестить её внесли
в церквушку ту, на берегу, ты в курсе.
За всеми следом залетела чайка,
Знак нехороший. Если б голубок,
то птичка божья.
Но влетела чайка.
Священник часто-часто закрестился,
а после молвил:
- Ну..кто там у нас?
- Ассоль
- Чего??
- Ассоль. Такое имя.
- Ассоль, фасоль, консоль и ацесоль
(Зарифмовал священник неприлично)
Да что это за имя, черт возьми!
Подайте святцы!

И подали святцы.
Священник, пальцы толстые слюнявя,
листал страницы, что-то бормотал
и вскрикнул, наконец:
- Да будет свет! Давайте назовем дитя Фотиньей!
Всё.
Всё.
Все встали по местам, начнем.

Но тут отец вмешался, не святой.
- Какого хрена… почему Фотинья?
Что в имени тебе её не так?
Фотинья это поле и коровник,
кокошник, прялка, семеро по лавкам,
а как же комсомол и ГТО?
А как же институт?? Оно нам надо??

Короче, ничего не получилось,
Осталось некрещеное дитя.

3

- Не спишь еще?
Так, значит, про Ассоль.
- Не надо про Ассоль… кого еще здесь
по берегу носило как песок
и перья чаячьи,
и высохшие звезды,
и ракушки,
и соль
и соль
и соль.
- Давай-ка без лиричного надрыва?
Наслушалась я господипрости
философов, поэтов.
Подойдут.
Бессмысленными влажными глазами
глядят в упор. Хоть прячься со стыда,
когда они, про вечность рассуждая,
полощут в море голени свои
в иссиня-черных гроздях варикоза,
когда они о неземной любви
слагают тут…
стихи с пивной отрыжкой.
- Ох, ладно… лучше про Ассоль давай.
4.
- А что Ассоль?
Пока была мала,
здесь из песочка пасочки пекла,
осколками стекла их маковки любовно украшала,
и после шторма плакала наивно
над выброшенным на берег дельфином.
но выросла и плакать перестала.
А завтра на обеде, невзначай,
Полковник Греев
на себя уронит чай,
и выбежит к нему Ассоль,
крахмальным фартуком
углы сшибая.
И глянет на полковника она,
и между ними пробежит волна
почти как в Ницце
нежная, большая.
Не рым,
Не рим,
Им светит Крым.
Пожизненно.
Но как он светит им!

̶з̶а̶н̶а̶в̶е̶с̶
(отлив, море уходит)