Когда окунаешься с головой в поэзию литсетИ -
Такие стихи есть, что — Боже ж мой! А есть и — Господь, прости...
И аффтар старается в меру сил (а впрочем, в том нет греха)
Чтоб каждый читатель скорее вкусил блаженство его стиха.
Но творчества темы — ищи их, свищи! - стары, как подлунный мир.
Все эксгибиционизма плащи изношены аж до дыр.
Под плач ярославен, под гамлетов вой, пегасов ведя под уздцы,
Бредут пилигримы знакомой тропой, несчастной любви певцы.
Влачится пустыней пиитский отряд: и шеи, и грудь в крестах.
И ангелов сонмы над ними парят, и бесятся черти в кустах.
А некий пророк вожделенной беды, в душе атеист и хам,
Спасителя всуе на все лады склоняет в своих стихах.
Есть некая вера: ( и кто объяснит — на чём она зиждется,-мне?)
Мол, истина в том, что бормочет пиит, не в Боге и не в вине.
Заглавный Редактор журнала "Тот Свет", по виду мужик простой,
Он любит поэтов, поскольку поэт — синоним чина "святой".
И он к рифмоплётам совсем не строг. Здесь каждого ждёт сюрприз:
Почётная ссылка на вечный срок в Дом Творчества "Парадиз".
Вот некий апокриф талдычит о том, как две тыщи лет назад
Совместно с Царём Иудейским Христом — поэтов распял Пилат.
Один — пересмешник, паяц, шутник, похабщины полон рот,
И острый, как бритва, его язык скоблил и вельмож и народ.
Другой — воспеватель ночной тиши, всех лириков царь царей.
Его прославляли от всей души и римлянин, и еврей.
Но Тайна Сия Велика, говорю. Оставлен открытым вопрос:
"Ныне же будешь со Мною в раю" — кому произнёс Христос?

Когда Господь замыслил снова прикрыть вселенский наш бардак,
сценарная первооснова пошла немножечко не так.
Затормозилась резко скорость застёжки молнии небес,
вдаваясь в мелкую подробность, в которой угнездился бес.
И хляби не разверзлись чё то, и в них закончилась вода.
Кого винить: "подлянку" чёрта иль жажду Вечного Жида?
Закружит птица над Престолом, полуорёл и полугриф.
А некто с ликом Льва Толстого, но шерстью рыж и огнегрив
наложит у Престола кучу… взрывчатки типа "гексоген",
и детонаторы подключит, шепнув: "Come on let's twist again!.."
А херувимы закричали: "Где род людской на всей земле.."
Нафаршированный очами, бычок качается в петле.
Под логотипом "ЕСТЬ ИКЕЯ" скучает избраный народ.
И Некто в кепочке жокея гуляет важно взад-вперёд.
Он буркнул: "Не могу молчать!" и, подёргавши себя за нос,
-"Так кто достоин снять печати?"- громоподобно произнёс.
Все оживились, загалдели, кому-то кто-то дал в "табло".
И в трубы ангелы дудели, но это мало помогло.
Но вот, пока толпа ярилась, перемежая дракой спор,
четвёрка всадников явилась и понеслась во весь опор.
Конь бледный, вороной и белый летят, подковами звеня.
Все тут же стали ставки делать, да всё на рыжего коня.
Но… Ах! Какая невезуха...(Врача! Немедленно врача!!!)
На бледном конике старуха косой махнула сгоряча.
Не белый конь ( с ним всё в порядке), а всадник в венчике из роз...
И покатился по брусчатке новоявленный Берлиоз.
О, Всадник, Всадник безголовый! Куда, куда несёшься вскачь?
Смотри: какой чудесный, новый пинают футболисты мяч!
Красиво как… Душевным оком ты это можешь видеть сам.
А коль приспичит ненароком — поплачь по бывшим волосам!
Блаженства заповеди внове, но ты с наскока не суди.
И квинтэссенцию любови вратарь прижмёт к своей груди.

"Уходя - уходи". Расхрабриться и вслух сказать
самому себе - так бывает порой полезно.
Если долго стучать двоеперстием об асфальт-
червяки полезут.

Оплести пространство семейное, как паук
паутиной удобств, привычек, смертельной скуки.
Так призывно манит к себе потолочный крюк
оч.умелые руки.

А единственная, та, которой молюсь и кого люблю,
восседающая в небесах то одесную, то ошую,
снизойдёт и поправит на шее моей петлю:
чтобы по фэнь-шую.

Застревая между трёх сосен и двух огней,
маловер не морщится,в раны персты влагая.
Вот пошлейшая мизансцена: расстаться с ней
если есть другая.

Фишка в том, что другой-то нет ни в помине и не окрест,
ни в стихах, ни в песнях,ни в новогламурной прозе.
Под ребром, где-то возле предсердия, дрыхнет бес
в безобразной позе.

Жизнь без тебя-привычный ад.
(Точней - приготовленье к аду.)
Всегда везенье невпопад
И неприятности в награду.
Да я, признаться, не живу,
А существую по привычке.
Бесшумно падают в траву
года - обугленные спички.
И вот я умер.
Солнца свет
Затмит мерцанье звёздных крошек,
И никого на свете нет,
Кто без тебя прожить не сможет.

Как шалтаи-болтаи, с престолов слетят короли.
Будет петь олигарх "Let it be", поджигая свой офис.
Телескоп зафиксирует вспышку сверхновой любви.
Мощный выброс гормонов расплавит мой бедный гипофиз.

Атрибуты любви: крылья, небо, голгофа и крест.
Если Бог есть Любовь - слово "смерть" мы выносим за скобки.
Равнодушный прозектор, я в раны влагаюсь как перст,
И хрипит "аллилуйя" зиянье разорванной глотки.

"Иго -благо, и бремя легко"...Каламбур, хи-хи-хи.
Как былинка, пылинка, соломинка, капля в пустыне -
Всё у Бога в реестре: песчинки, слезинки, грехи
И верблюды...верблюды...верблюды...их бедные спины.

Дромедары мои, бактрианы! Вы мне как родня.
Мне любови последней соломинка горб нарастила.
У Шекспира горбатый полцарства давал за коня.
Подвернулся б верблюд - всё куда б гармоничнее было.

Эсмеральда, голубка, пушинка, соломинка - стой!
В витражах Нотр-Дама архангел маячит с трубою.
Будет солнце любви неподвижно висеть над землёй.
Тень горба моего будет вечно ползти за тобою.

Разговоры наши стали настолько редки
Что, пожалуй, каждый можно принять за праздник.
А когда-то, помнишь? в нашей двуспальной клетке
много птичек-слов летало, хороших и разных.

Соловьи свистели, кукушки года считали.
Стайка сов глаза таращила, не мигая.
А теперь… сидят на жёрдочке — пьедестале
два побитых молью искусственных попугая...

Вечер, тёплый как женская плоть,
опьяняет и манит, и дразнит.
В темноте не заметит Господь
любострастных земных безобразий.

Всё стихает. Донёс ветерок
шум крыла пролетающей утки.
А побитый камнями пророк
засмердел на четвёртые сутки.

Значит, вдоволь нажрётся свинья.
Не в накладе шакалы и волки.
В небе тучи черней воронья.
Будет дождь. По приметам - недолгий.

Принимают кумиры дары.
Укрепляется Царство Земное.
И стучат, и стучат топоры
сыновей молчаливого Ноя.

Кончился март. Еле слышно запахло весной.
Скоро морозные ночи до осени сгинут.
Всё повторяется снова с тобой и со мной.
Всё, повторяясь без нас, повторится с другими.
Тощая чёрная птица сидит у ручья.
Ветер ерошит её неказистое платье.
Ветер устал возвращаться на круги своя,
землю обняв, самому ускользать из объятий,
прятаться в поле, потворствовать лаю собак,
в пыль перетёртые жизни бродяжки и принца
пересыпать из пустого в порожний кулак
и, возвращаясь, кружиться...кружиться...кружиться...
Солнце садится. Земля уползает во мрак.
В небе распахнуты звёздные форточки к Богу,
и начинает елозить вселенский сквозняк
шваброй кометы по жёлтому лунному рогу.
Ветер утих. Утомился. Улёгся. Уснул.
Птица ночная, нахохлившись, к ветке прижалась.
Будем ценить запоздалую эту весну
как драгоценную самую малую малость
Божьих даров.
Каждый день,
каждый миг,
каждый час.
Время пришло для любви или сбора каменьев -
сами решим..Или кем-то когда-то за нас
всё решено в самой первой секунде творенья?
Падает семечко в прах - возрождается жизнь.
Время, как вешние воды, сочится сквозь пальцы.
Ветер любви - покружись надо мной, покружись -
раз-два-три, раз-два-три - в ритме весеннего вальса.

Хомут привычек: дом, работа,
жену ласкаю, кофе пью,
и, как Чапай, из пулемёта
расстреливаю жизнь мою.

А ночь, угрюмо-деловито
глаза завяжет тряпкой сна.
"Ты жив ещё, почти-убитый?
Живи и радуйся,-весна!

Но вот печально, не прощаясь,
уходит по-английски сон.
И станет слышно, как, вращаясь,
стучат колёсики времён.

Всплакнёт за стенкою ребёнок.
В замок, пыхтя, вползает ключ.
О, шум проклятых шестерёнок,-
всепроникающ, вездесущ!

Когда б имел я в сердце веру
святой евангельской поры,
я б не морочился, к примеру,
телепортацией горы

а, опустивши долу глазки,
твердил молитву, словно стих:
"Пошли, Господь, немного смазки
для шестерёночек Твоих..."

Не любовь, но какая-то смутная жалость
в тёплом ветре восьмого весеннего дня.
Это жалость больной обезьянкой прижалась,
с фотографий курортных глядит на меня.

Это чахлые ветки засохшей мимозы,
непродажные жертвы цветочной войны.
Самодельных стриптизов неловкие позы.
пролетевших в ютубе под хохот страны.

Это бомж привокзальный в глубинке донецкой,
голошеий,оборванный,чёрный как гриф.
Это старый мобильник с одной эсэмэской:
"МТС предлагает вам новый тариф"

Исчадье тусклых прибалтийских зим,
бастард интрижки циркуля с линейкой,
ты проклинаем был и возносим.
Твои дворцы, фонтаны и скамейки,
решётки, львы, каналы и мосты
раздёрганы на слайды и цитаты.
Ночной карикатурой темноты
крадётся лето шагом вороватым.
Сосед надменный пусть изобразит
пейзаж, мешая гений и злодейство.
Ему доселе пальчиком грозит
изящный "фак" иглы Адмиралтейства.
И в час, когда луны чухонской свет
затопит город мертвенным цунами,
жокей усатый, царственный "цветмет"
как Божий Дух, несётся над волнАми.

Я Град Петров любил издалека,
как сирота прославленного дядю.
И вдруг судьбы всевластная рука
вглубь руд сибирских сунулась, не глядя,
меня схватила и поволокла
по русским весям,хлябям и сугробам,
и...На задворках Красного Села
я на плацу стою в солдатской робе.
О, прелесть жизни за казённый счёт!
О, невские закаты и восходы!
О, сладости немыслимых красот
с приправой ненавистной несвободы!

Ах, молодость...Занятная пора
возможностей для шашек и для пешек.
Ты мне прости, Творение Петра,
неудержимый флуд моих насмешек.
Да будет мне дано в обитель слёз
сойти не в "златоглавой" и не в Ницце -
пусть эрмитажный мраморный колосс
меня раздавит каменным мизинцем.

Когда мешок надорванного сердца
прорвётся строчкой пошлого романса,
и сухо щёлкнет челюстями-дверцей
немая пасть больничной амбулансы,
и повезёт по коридорам мёртвым
Харон, пропахший табаком и чаем,
и мантрами в ситкоме второсортном
витают вопли: "Мы её теряем!" -
не надо лоб массировать об стену.
Утешься, друг! Ты вышел из неволи.
Любовь издохла?
Значит, ей на смену
Приходит избавление от боли.