Время медленно-чинно крошится,
Осыпается циферблат.
Ты когда-то была хорошая -
Пару-тройку людей назад.
Рифмы ловко ловила стаями
И умела смеяться всласть.
Ты была перевенчана с маем и
Не боялась с небес упасть.
И была до того весенняя –
Солнце путалось в волосах.
Расставалась с тяжелым временем
Припеваючи и в стихах.
«Я не сломлена, не подавлена», -
Напевала, и сердце в пляс
Отпускала, мол, выздоравливай,
Утирала его от клякс.
Но, как водится, быть хорошею
Непомерно тяжелый труд.
Из-под сотен перин горошина
Упиралась в хребет как прут.
И встречались всё люди добрые.
Уходя, оставляли шрам.
Ты из целой вдруг стала дробною
И сшивалась по вечерам
Ниткой шелковой, ниткой белою,
Накрест. Наскоро лишь собрав
Рифмы пальцами онемелыми,
Боль забрасывала в рукав.
Напевала, да всё невесело.
Забывалась, да всё не то.
Только сколько бы боль ни весила,
Но затягивает на дно.
И слова, что уже оскоминой,
Повторяешь теперь на бис:
«Я не сломлена. Я не сломлена».
И на душу ложится гипс.

Милая Хадсон, наш Шерлок сошел с ума.
Травит бульдога, стреляет из револьвера.
В роли мишени используется стена,
Полки с посудой и дверки от шифоньера.

Знаете, он ведь почти что не говорит:
Что-то бормочет и тянется до кровати.
К вечеру бренди немного его бодрит.
Кажется, Шерлок помешан на Мориарти.

Он не единожды даже напал на след.
Все операции кончились неудачей.
Шерлок не спит и почти ничего не ест,
Ходит по дому небритым и очень мрачным.

Как-то признался, что я его близкий друг,
Мол, без меня полетел бы уже с катушек.
Я подаю ему кофе, табак, мундштук,
Просто напротив сажусь и готов послушать.

Он наливает нам выпить, берет прицел –
Больше, конечно же, целится по сервизам.
Милая Хадсон, ваш домик пока что цел,
Глэдстоун – чудом, но тоже пока что выжил.

Холмс говорит: «Я оставлю один патрон,
Либо профессору, либо себе же в череп».
Если б вы слышали этот зловещий тон,
Вы бы поверили. Я, например, поверил.

Милая Хадсон, доверю один секрет.
Если стояли – то, будьте любезны, сядьте.
Ватсона не было. Ватсон – мой личный бред.
Искренне Ваш.
С наилучшими.
Мориарти.

Правда

Что ж, мой мальчик, давай по фактам.
Рваным ритмом да кучей рифм.
Я тебе говорила как-то:
Все дороги обходят Рим.
Ты однажды дойдешь до правды,
Изглодав по пути свой хлеб,
Что из стали, истратив лапти,
И узнаешь, что правды нет.

За спиной города и веси,
Впереди ничего не ждет.
Ты теперь ни угрюм, ни весел,
Холодней, чем зима и лед.
Но ты будешь идти упрямо,
В кровь стирая подошвы стоп,
Не минуя глубин зиндана,
Не минуя позорный столб.

На пути, что однажды выбрал,
Будешь ты то барон, то плут,
То мерзавец с душой на выброс,
Тот, кто врал, и кому не врут.
Будешь радостью опьяненный,
Но стекляшки все леденцы:
На концах у твоей короны
Шутовские ведь бубенцы.

Путь твой будет тернист и долог,
Ты в погоне за правдой - слеп.
В стоге сена - не счесть иголок,
Только правды, мой мальчик, нет.

Я, как водится, верной девой
Буду тихо идти вослед,
Наполнять твою душу верой,
Принимать за тебя обет
И молиться богам и духам,
Денно-нощно просить, просить:
"Снизойдите до вагабунда*,
Дайте мир ему иж еси".

*Вагабунд - скиталец (нем.)

Пара строк на просторах «Авито»,
Из раздела «ненужные вещи»:
Продаю свою карму. Побита,
Но не сильно. Лишь парочка трещин.

Разве только немного помята,
Двадцать шесть лет б/у, аккуратно.
И пробег у нее небогатый:
До седьмого греха и обратно.

По возможности карма отмыта,
Пара пятен осталась неважных.
В комплектацию входят: санчита,
И прарабдха. Приличный багажник

Для поездок по кругу Сансары.
К диагностике, в общем, готова.
Продаю по дешевке, задаром.
Понимаю: товар-то не новый.

Вот, звоните, оставлю контакты,
Назначайте и место, и время.
Беспокоить – лишь только по факту!
Ну а дальше по старенькой схеме:

Перекупщики – не интересно;
И обмен тоже не предлагайте;
Торг, как принято, будет уместен.
Покупайте, друзья, покупайте.

Ты не пишешь стихов. Не читаешь, что пишет Кинг.
Ты не ходишь в кино и не слушаешь старый джаз.
Ты совсем не похож на героев хороших книг.
Но твой взгляд воскресать заставляет из раза в раз.

А глаза твои цвета расплавленного свинца.
Мне милей всегда те, что растопленный шоколад.
Но когда ты не сводишь свой взгляд с моего лица,
Мои демоны прячутся в омуте и молчат.

Не умеешь мечтать. Только цель. И азарт в крови.
Я рифмую реальность, ты ставишь её на кон.
И, смеясь, убеждаешь: довольно писать, живи,
Всё по драйву, милашка, и только, малыш, хардкор!

Говоришь, что искусство мертво, и стихи – ничто.
Я цитирую Бёрнса и Бродского наизусть.
Но мне нравится кутаться зябко в твоё пальто.
И «случайно» потом на плече у тебя уснуть.

Ты – бушующий шторм, я – подобная кораблю.
Либо камнем на дно, либо выживу под водой.
Это тоже неплохо. Но я не тебя люблю.
Я люблю ту себя, что рождается лишь с тобой.

Давно, мой родной, я тебе не писала писем.
О чём говорить? Всё как прежде средь скучных чисел.
Живу, заблудившись среди человеко-тысяч.
Считаю потери. Хоть что-то из будней высечь.

Хожу по врачам. А хочется снова к маме.
Мерещится, будто меня у меня украли.
А впрочем, кому интересны мои провалы?
«Да всё хорошо!» — отвечаю, но верю мало.

И вот, улыбаюсь. Одной из своих улыбок.
И вот, говорю: «У меня — никаких ошибок».
Но вру, понимаешь? Наигранно и фальшиво.
На это, поверь мне, имею свои мотивы.

Противно, порой, от самой же себя. До дрожи.
Лишь зеркало знает, на что я сейчас похожа.

Ни гений, ни шут, ни злодей - всё куда банальней:
Я тот персонаж, что для смеха в роман добавлен.
С дырявою кармой, обруганный, в платье рваном.
Потерянный, странный, безродный и безымянный.

Пускай в арсенале прибавилось пару масок,
В почете, по-прежнему, старенькие гримасы.
Но если вникать в незначительные нюансы,
Выходит, без масок мы просто живое мясо (?)

Вот так, мой родной. Быт не очень-то многоцветен.
Души полотно не вмещает уже отметин.
Ещё одна ночка скользнула к утру за двери.
Прощай, мой родной. И спасибо, что был. И верил.

Погода прескверная, вся продрогшая,
Иду, не спеша, снова носом хлюпая.
Мне ветер нашепчет: «Моя хорошая!»
А дождик по зонтику: «Вот ведь глупая!»

А я не спешу в тишину квартирную…
Хорошая, глупая – все условности.
Они, так уж принято, превалируют,
Являясь мерилом людской греховности.

Иду не спеша я в свое убежище -
До нового дня дам обет молчания.
А кофе на кухне – не просто греющий,
Скорее, спасающий от отчаянья.

И мысли несносные тучей, ворохом
К полуночи ближе, как манна, сыплются.
Убитая память, как феникс – всполохом
Рождается снова, мешая выспаться.

А утром восстану под звон будильника,
Бетонный свой короб замкну до вечера,
Включаю все тумблеры, все рубильники,
Являя на свет суррогат беспечности.

Дождливый Питер встречает хмуро,
Без ласки тело обняв ветрами.
Умчались мысли горящим туром,
Любуюсь каменными чертами

Озябших улиц. Мечтаю вечер.
По красной линии – до конечной.
И до рассвета лишиться речи,
Ловя мгновением бесконечность.

А утром снова, под зонтик прячась,
Иду по берегу рядом с ветром.
Бесцельно день в ерунду растрачен
На поиск истины и ответов.

Которых, видимо, нет в помине
Среди молчания стен-громадин.
Беспечный ветер слегка обнимет,
Извечно холоден. Беспощаден.

Молчанье лечит. Почти как время.
И часто кажется, в этом – счастье.
Но все же, лучше молчанье с теми,
Кто нежно держит твое запястье.

Люди заплачут – осень.
Дождь пробирает души.
«Ветер колюч, несносен.
Холод нас душит, душит».

Я достаю ботинки,
Я надеваю свитер.
Небо оттенка цинка.
Мир превратился в Питер.

Зонт не спасает, что ты!
Все потонули в лужах.
Мчатся в родные соты,
Разогревают ужин.

Лечатся от простуды,
Ждут бесконечно солнца,
Маются: «Ну же, ну же!
Где ты, бессменный лоцман?»

Я достаю перчатки.
Я надеваю шапку,
Небо сулит осадки,
Зонтик беру в охапку.

Я прохожу сквозь ветер,
Я огибаю лужи.
Осень теплее лета,
Если ты где-то нужен.

Прогремела средь дня прописная доселе истина,
Что очки разбиваются, раня зрачки осколками.
Только нам всё казалось, что это совсем немыслимо.
И теперь вот стоим, так растеряны, сбиты с толку мы.

И осколочный слалом по венам, спешат быть первыми.
И вонзаются в сердце, и мы теперь стали Каями.
Разозлёнными, грубыми и без причины нервными,
Не желаем сливаться с тупыми, слепыми стаями.

А потом появляется чудо, зовется Гердою,
Вынимает осколки, вскрывает тела нам скальпелем.
Зашивает, латает и метит своею меткою,
Поправляет очки, именуя себя Спасателем.

Но не дрогнет ни разу холодное сердце Каево,
От влюблённого взгляда в пустые глаза со шрамами.
Нет предлога бросаться по новой в такое варево,
Нахлебавшись по полной трагедиями и драмами.

И останется Герда с внезапно открытой истиной,
Что очки разбиваются. Очи страдают первыми.
По артериям к сердцу осколки, пришпилив искренность –
Так становятся Герды Холодными Королевами.

Вот ты проснулся. …надцатое июля,
День – понедельник. Ждет за окном циклон.
(Этим уже нисколько не удивлён).
Капли дождя несутся, как будто пули,
В бронежилет зонта. Испуская стон,
Падают навзничь. Падают. Утонули.

День за работой тащит часы за стрелки –
Муторно, монотонно. Бурлацкий труд.
Плавно минуты бодрость твою сотрут.
День, умоляя, становится на коленки,
Вечер нещадно в спину (проклятый Брут!)
Сумрак вонзит, в затылок целуя крепко.

Вот, ты домой, вдоль улицы (вдоль бульвара?)
Мерно шагаешь, мыслями смерив путь.
Брызгами память в стороны, словно ртуть.
Был человек – теперь человек в футляре.
Дождь продолжал в своей же крови тонуть,
Щедро оставленной небом на тротуаре.

Дома, как прежде: в молчании телевизор,
Не разогретый ужин, остывший чай.
И на смартфон (как будто бы невзначай)
Взглянешь, в надежде видеть входящий вызов,
Или хотя бы весточку: «не скучай».
Хочется верить, что хоть немного близок .

День/понедельник/вечер/прогулка/ужин –
Вот и Сансара – обод и восемь спиц.
Есть ощущенье, будто играешь в блиц.
Если играешь – это кому-то нужно (?)
Так говорит Чеширский... Когда не спишь,
Мысли тебя выворачивают наружу.