---

На семи ветрах

На семи ветрах, за холмами дальними,
схороню я страх за тугими ставнями.
Коротать ему век в надёжном тереме,
там очерчен круг, не ходить за двери мне.
За стеной кружат хороводом месяцы.
Разнесут секрет две сороки-сплетницы.
Соберут в ночи войско тени жуткие,
выпустив мой страх на вторые сутки, и
волком ли, врагом в час недобрый явится,
и утащит в лес: цыть, моя красавица.
Спрячет он меня под кустом ракитовым.
Мамочка, спаси чистыми молитвами.
Выну на ладонь тихий крик отчаянья…
Оборвётся сказ и опять с начала: На…

---

Услышь меня

Стирает с неба краски тусклый вечер,
Крадётся тощий месяц, как разведчик,
На чёрном прорисованный едва.
Пускай мой голос слаб, почти беззвучен,
Среди змеиных уличных излучин
Услышь меня, покуда я жива.

Покуда я жива, и бьётся сердце,
И даже после сотен вивисекций
Мне чудится, что мир не так уж плох.
Но видится всё сумрачным, как будто
Дороже близких мне вдруг стали буквы,
И слово проросло корнями в плоть.

Дождями будет осень с неба литься,
Листы бумаги превратятся в листья,
А я опять проснусь – не знаю кем.
В квартире станет холодно и сухо,
И зеркало покажет мне старуху
С таким знакомым шрамом на виске.

Среди обид и лживых уверений,
Когда сквозь пальцы утекает время
И беспощадно мелют жернова,
Судьба порой, как смерть, приходит на дом.
Мне больше ничего уже не надо:
Услышь меня, покуда я жива.

---

Метаморфозное

— Что ты ищешь в замёрзшем седом краю,
где изнанка и мрачная суть зимы,
где утрачены время и здравый смысл? –
мне осипшие ветры в ночи поют. –
Здесь не греют огни, и снега – стекло.
Здесь не люди, а «белые ходоки»*.
Мир, затянутый в тёмную глубь тоски,
словно замер: ослеп, онемел, оглох.

— Так случилось: я жил не тужил и вдруг
сам себя потерял, да не вспомнить – где.
Вроде город вчерашний, пейзажи те,
но чужая зима, и она – недуг.
Нет знакомых дорог, голосов, примет,
безусловные истины нагло врут.
Исказился привычный земной маршрут.
В ледяном зазеркалье неверный свет.
Как спастись и вернуться?

— Нельзя уже…
Ни сбежать, ни исчезнуть – пройти сполна.

— Эта жуткая чёрная белизна
снегопада и в воздухе, и в душе.
Постигаю заснеженных глыб минор,
коды холода, вьюги и «дня сурка».
Дотерпеть до весны. Выживать. Но как?
…Подождите! Я с вами. Я ветер. Норд.

_________

* Иные, или «Белые ходоки» из фэнтези-сериала "Игра престолов" – это полулегендарные чудовищные создания, обитающие на Севере, зловещие сверхъестественные существа, связанные с холодом, ночью и долгой зимой.

---

Не каждый...

    На мураву присев у родника...
                              Дж.Бокаччо
    От жажды умираю над ручьем,
    Смеюсь сквозь слезы и тружусь играя,
    Куда бы ни пошел, везде мой дом,
    Чужбина мне – страна моя родная.
                                  Ф.Вийон

О чём наш современник спросить бы мог Бокаччо?
– Всё древность изучаешь? В ней – кладези ума?
– На Данте и Гомера хочу взглянуть иначе,
Но многое мешает – торговля, быт, чума...
О чём наш современник спросить бы мог Вийона?
– Как герцог Орлеанский? Что с жаждой над ручьём?
– В Блуа – всё потихоньку, по божеским законам.
И Жанну оправдали. Войне конец. Живём...

Тюдоры. Капетинги. Д’Эсте. Плантагенеты.
От роскоши нищали. От спеси извелись.
Бокаччо, и Вийоны, и прочие поэты –
Вот истинные Крёзы, принадлежит им высь,
Где искренние строки звучат, как камертоны,
Настраивая души любить – не порицать...
Плевать они хотели на мантии-короны.
Всегда хранили Слово и Сына и Отца,
Огонь Святого Духа, хоть жили богохульно,
И в храмы не ходили, и не блюли посты.
Благочестивых мыслей порой имели нуль, но
Им ве́дом был от Бога источник чистоты...

Живительный источник найти дано не многим,
Над ним, cмеясь сквозь слёзы, почувствовать свой дом.
Хоть милостив Всевышний, отбор в поэты строгий.
...Не каждый умирает от жажды над ручьём.

---

Первый снег

                                  Мы ждём перемен
                                                          Цой

Липнет небесное крошево к каблуку.
Чуешь подошвой: пророком был Цой в подземке.
Город похож на нугу, на рахат-лукум,
сладко припудренный тонкой пыльцой позёмки.
Лебеди белых акаций - аркады шей.
В сумерки города парк убегает пего.
Почерком сна приснежится на душе
светлобезмолвная сказка первого снега.

Ни колдовства бубенцов, ни следов подков –
шум новогодний не вносится резво в зиму.
Сумрачной стражей дородных снеговиков
не охраняется праздник, в страну ввозимый.
Только снежинок у дома на входе ше-
лест, вихрящийся ворох, шальная нега
лёгких касаний – и каждому по душе
светлобезмолвная сказка первого снега.

---

Было – не было

У щедрых греков выпрошена виза –
на две недели в паспорте шенген,
шенген, зовущий в бутики Парижа
и кошельки берущий в сладкий плен.

Милан простецки сейлами заманит,
подсадит враз на ласковый крючок,
обует так, что, сжалившись, карманник
подбросит пару евро в рюкзачок.

Полтыщи миль, полсотни лавок кряду
промчав с мечтой о чашечке глясе,
устало рядом с тайцами присяду
в кафе на пятом этаже Орсе.

А через Сену – вожделенный улей
людских страстей на дивной Риволи,
из их объятий вырваться смогу ли
на Монпарнас или в музей Дали.

И с каждым часом миражи всё круче.
В избе очнулся – счастье наяву,
в родных пенатах всё-таки сподручней,
попав на мель, остаться на плаву.

А евродвушку – «дар» от криминала
жена в прорехе всё же отыскала.

---

Петербургское

- Почему вы, дети, ещё не спите?
В небесах медовый кругляш луны...

- Расскажи нам, мама, опять про Питер,
Где соленый бриз навевает сны.

Уложить мальчишек не так-то просто…

- Если б вы представить себе могли,
Что ночами там оживают ростры,
Выпуская на воду корабли.
Школяры-мосты поднимают руки,
Чтобы дать возможность проплыть судам:
После долгих рейсов, недель в разлуке,
Возвратиться снова домой. Туда,
Где прохладой дует норд-вест с залива,
Разгоняя дремлющий мирно штиль,
Где томятся львы, ощетинив гривы.
На Адмиралтействе – колючий шпиль,
Бастион бабахает в полдень пушкой,
Ординар – свидетель былых стихий.
А на постаменте вальяжный Пушкин
Голубям читает свои стихи.
Там брусчатка влажно блестит в софитах,
Рвут поводья клодтовы скакуны…

Засыпайте, детки, покрепче спите,
Этот город тайной наполнит сны.

---

Новогоднее

Что написать?.. Что будет хорошо,
Не мы, так звёзды всё за нас решили.
Тебе — кристальной рюмку, посошок,
А я открою том Мамардашвили.

Что написать?.. Что скоро Новый год,
А с ним и радость. Боже мой, о чём я?..
Мой вымысел, мой шарик золочёный,
Хранит старинный бабушкин комод.

Что написать?.. Писала год назад,
И три, и пять — полнейшее фиаско.
Волшебный шарик. Ёлка. Маскарад.
Я не отправлю. Некому под маской.

---

Avalon

A всего-то и было, слышишь – лишь мир, да меч.
Меч дремал в приозёрной тине и видел сны,
Мир всегда застывал, засыпал к проливной зиме,
А потом замерзал... до очередной войны.
Ни тебе дворцов, ни золота, ни погон,
Пользы – грош. Ледяной огонь опаляет рот,
И растёт трава – который по счёту год? –
Сквозь тугих браслетов мягкое серебро.
Говорят, что была жена, золотой зверёк,
Ни жены, ни сестры, ни сына... Белёсый дым...
Не сберёг, говоришь? Наверное, не сберёг.
Только мир и меч. В королевстве сухой воды.

---

Выкуп головы

У седых, покрытых мхом, прибрежных скал,
пригорюнившись, сидел усталый скальд.
Ветер чаек в сеть за выступом ловил.
Песнь хвалебную - на "выкуп головы" *-
скальд задумывал. Слагая пару саг,
он писал о том, как бился в парусах
молодой и необузданный норд-ост -
ветер за ночь так стремительно подрос.
Но слова, как будто камни - не свернёшь,
подбирались и кололись, словно ёж.
"Мудрый Один, капли мёда расплескав,
не забыл ли про меня? - подумал скальд, -
мёд поэзии мне сладостен и мил,
написать хочу о том, как сотни миль
резал холки волн неистовый драккар*,
и грозили злые духи сотней кар".
- Где же огненное слово мне достать, -
он шептал, - чтоб ярость выразить и стать?
Конунг* хмуро улыбался, в рог гудел:
- Торопись, на ратном поле много дел.
Губы скальда пересохли. Ветер стих.
Был отвагою наполнен, светел стих.
Щит сверкал, горел рисунком смысловым -
щитовая драпа - "выкуп головы".

* щитовая драпа - хвалебная песнь на щите, которая спасала жизнь скальду, умилостивив разгневанного конунга («выкуп головы»)
* драккар - корабль викингов
* конунг - вождь племени и высший представитель родовой знати у норманнов

---

Парочка

Болезненного вида здоровяк,
он жизнь прожил как следует – никак,
страдая лишь о стаже беспокойством.
Она – небезутешная вдова,
была вознёй со внуками жива,
но вдруг её спросили: «Как такой вам?»

Сперва она сказала: «Старый дед».
Потом твердила: «Ничего в нём нет».
Но всё ж дошла до: «Это неприлично…»
Наверно, месяц пролетел с тех пор –
и я услышал, выйдя в коридор:
«Знакомьтесь, детки, Ростислав Ильич мой».

Цветут пенсионеры краше роз,
того гляди поженятся всерьёз,
шокируя порядочных соседок.
А я скажу: «Есть в каждом волшебство,
давайте брать большое ничего
и делать счастье из него вот эдак…»

---

Двое

– На грубой соломе из лести
покоится мир – эта ложь
без ссор позволяет жить вместе, –
она улыбалась, – поймёшь…

– Пойму? Позволяет? Возможно...
Но только не мне. –
Падал снег,
качался фонарь придорожный,
мы ждали автобуса.
– Нет…

Я дальше не слышал, я думал:
мы в браке давно – двадцать лет.
Но что её держит? Мой юмор?
Не Рэмбо, увы…Но аскет.

Не так уж умел…И заика…
Про лесть разговор неспроста,
но фальшь для меня – хуже крика…
– Ты слышишь? Билет где? Места…

Ну, что ты молчишь? Тебе плохо?
А варежки где? Где ключи?
Не руки – ледышки, – со вздохом,
– специально вязала. Молчи…

И в тряске автобусной мысли
шарахались пьяно: дурак!
– Глупышка, вздремни, – путь неблизкий.
Колёса стучали – так, так…

---

Элегия

В огне холодном мёрзнущей весны -
Одной из тех, где мы уже не вместе -
Под старым солнцем остывают сны,
И призраком встаёт из тишины
Вчерашний день - мечты моей наместник.

Глотая смог поблекшей синевы,
Смотрю в неё беспамятно, бездвижно.
Кусаю губы, чтобы не завыть,
И мысленно иду по мостовым
То Лондона, то пьяного Парижа.

Под хриплый плач французских шансонье,
Под бой непревзойдённого Биг-Бэна
Я вспоминаю город, двор, подъезд,
И радуюсь, что ты на свете есть,
Что отпускаешь сердце постепенно.

Как будто в забытьи проходит год,
Оставив все вопросы без ответов.
Но кажется, что мир уже другой,
Когда, подобьем льдинок, под ногой
Хрустят осколки атомного века.

---

Выбор

В огне холодном раннего заката
сгорают поздней осени права.
Хрустит стеклом замёрзшая трава,
луна вверху – прореха ли, заплата?

Бреду до завтра. Знаю, там граница,
как ни банально, меж добром и злом,
где может старый мир пойти на слом,
а будущее вовсе не присниться.

Свистящий ветер засыпает бредом,
болит непонимание в мозгах.
На жёлтых, лжой* исписанных листах,
на ощупь не могу найти ответа.

К утру зимы не избежать набега,
но, думаю, что выбор всё же есть:
между лыжнёй, ведущей в снежный лес,
и мёртвым снегом атомного века.

*лжа – 1. Намеренное искажение истины; неправда, ложь. (уст.)
            2. Раздор, ссора, несогласие.

---

Lost in the fog

В огне холодном Лондон не горит –
с неонами в столице нынче туго.
Накрыв собой её роскошный вид,
сплошной туман господствует в округе,
и в нём дрейфует Тауэрский мост,
а вместе с ним и я – туристо руссо.
К перилам влажным намертво прирос,
чтоб в Темзу с высоты не кувыркнуться.
Почти вслепую, словно в облаках,
бреду под ироничный звон Биг-Бена –
конечно же, беда невелика,
когда ему туманы по колено!
Свидание в кафе на Бейкер-стрит
назначила мне лондонская леди.
Всегда путям налево я открыт,
пусть «облико морале» тонет в бренди!
Но заблудился как мультяшный ёж.
Куда ни ткнись – повсюду мрак и сырость.
Меня, my love, навряд ли ты найдёшь,
хоть тыщу холмсов в мозге сконцентрируй.
Подкатывает к горлу мерзкий сплин.
Вдруг вижу сквозь туманную прореху:
луна плывёт, как yellow submarine,
по небосводу атомного века.

---

Осколки памяти

В огне холодном матовой подсветки
Ухоженная западная трасса.
Ночной снежок раскачивает ветки,
Деревья корчат странные гримасы.
По этим перелескам и лощинам
Шёл мой отец в далёком сорок пятом
И вижу я ушедшие картины
Глазами неизвестного солдата…

В огне холодном памяти – воронки,
Дымящиеся печи Холокоста,
Шершавый треугольник похоронки,
Пожары, пепелища да погосты.
В нём путь пехоты бесконечно долог,
В нём запах смерти тошнотворно-сладкий,
В нём прилетевший крупповский осколок,
Засевший под отцовскою лопаткой,
В нём мужики не жалуясь, по-волчьи,
Пожизненно зализывают раны
И поднимают, почему-то молча,
Тяжёлые гранёные стаканы,
И заполняют разума пробелы…
Так сложно оставаться человеком,
Где чёрное себя считает белым
В огне холодном атомного века.