Писать тебе... писать тебе, пока
моих рассказов бурная река
не обмелеет, (может быть, отчасти)
про “жили-были” (сказки!) или вот...
про Тём и Свет... про этот свет и тот,
про тех, кто сочиняет письма счастья.
Писать тебе... пока не надоест…
Пока внутри бушует фа-диез
мажор/минор (какой из них неважно)
спалить мосты, развеять едкий дым,
оставив электронные следы
грядущему о нас с тобой вчерашних...
А в это время Бог войдёт во двор
разгадывать божественный кроссворд,
где “ялюблю” стоит по вертикали,
стих сложит про твоё-моё житьё
и слово, как то самое ружьё
бабахнет обязательно в финале.

Когда растает лунная свеча
на небосводе тёмном, сгоряча
придумаешь (расправу) палача:
и сам себе тюремщик ты, и пленный.
Про верное лекарство от тоски
у яндекса, у ясеня спроси.
Заканчивай с горой проблем, сизиф!
В деревню? в глушь?… да хоть на край вселенной –
в твою страну забытых грёз и тайн,
которых избегай - не избегай,
настигнут наяву или онлайн
одной прекрасной ночью несомненно.
Там счастье продаётся по рублю,
на всех домах таблички – “онли ю”,
извечное граффити –“Я вас лю”
на сломанном заборе за аптекой.
На грядках оживает сухоцвет.
Под каждым фонарём стоит поэт.
В стихах мелькнёт однажды силуэт
(отчаянно) родного человека.

Был у солнечных зайчиков бледный, трагический вид
беззащитных игрушек небесного тира –
на кровавом закате отстрел. Но один не убит,
чтоб метаться как призрак в квартире.

Плюс шестнадцать пролетов над морем. Пустая кровать.
Миллионы окурков. Осколки бокала.
Ведь он ждал! И она же пришла в лоб его целовать,
мед шептать, но, увы, опоздала...

Опоздала на век, на судьбу и, растерянный взгляд
опустив, словно сон, испарилась из этого мира.
Без нее он ушел в пустоту, выпив солнечный яд...
Много лет здесь пустая квартира...

08.04.2013

Сквозь окно в восхитительных смокингах,
как в кино, приходили любовники,
превращаясь в драконов и ящеров,
и её, унося в полночь спящую.
И шипели о добрых намерениях
в тридесятом ином измерении,
запивая тоску джином с тоником,
на дворцовом резном подоконнике.
Завлекали то цветиком аленьким,
то путёвкой горящей в Италию.
Вот, зараза! ей всё — фиолетово!
Словно титры, ушли на рассвете. и
по законам финального ролика
прикатил благоверный на роликах
и звонил, как будильник в мобильнике.
Всё не будет кина! Дальше лирика.

В городе Лего, где стройка
круглый игрушечный год,
словно по морю, тихонько
плыл по ковру пароход
мимо кровати и тумбы,
свой не меняя маршрут.
Рядом с искусственной клумбой
замер пластмассовый люд.
Где-то на полке спросонок
выдохнул поезд: “Чух-чух”.
Громко чихнул медвежонок:
“ВинниапчхиВинниПух !“
А пароходик южнее
города сделал петлю,
к солнцу взлетая /вернее,
к лампе/ и падая "плюх".
Только на кухне под мойкой,
в мусорном старом ведре,
ждал своей участи стойко
сломанный робот Андрей.

На семи ветрах, за холмами дальними,
схороню я страх за тугими ставнями.
Коротать ему век в надёжном тереме,
там очерчен круг, не ходить за двери мне...
За стеной кружат хороводом месяцы.
Разнесут секрет две сороки-сплетницы.
Соберут в ночи войско тени жуткие,
отпустив мой страх на вторые сутки, и
волком ли, врагом в час недобрый явится,
и утащит в лес: цыть, моя красавица.
Спрячет он меня под кустом ракитовым.
От беды спаси, мамочка, молитвами.
В небеса взлетит слабый крик отчаянья…
Оборвётся сказ и опять с начала: На…

Но пройдет сотня лет, я мутирую в горсточку букв.
Б. Рыжий

Где с открытою пастью заснул ноутбук,
а в колонках остался безадресный звук,
ты выходишь из тела в знакомый квартал,
словно сморщенный дед, что изрядно устал.

И свисают с небес чёрно-белые сны.
“Цой живее тебя”— говорят со стены.
Мимо храмов, базаров и кладбищ скользя,
мимо Рима и Мекки бредёшь на вокзал.

Позади — черновик и пустые зрачки.
Впереди — непрожитое -- с красной строки.
И летишь, доверяя себя ноябрю,
как помятый исписанный лист на ветру...

...А в квартире родной через несколько лет,
где мерцает оставленный с вечера свет,
в толстой книге на пятой странице, в шкафу,
ты мутируешь в буквы, вплетаясь в строфу.

Когда в тебе фантомная тоска
размножится нелепо, мелко, хрипло,
пойдём со мной — в пурпурных облаках

бродить, в саду срывать соцветья липы.
А в полночь забежим в старинный дом,
зажжём луну, открыв окно со скрипом,

за девственным, как белый лист, столом
распробуем упущенное время.
Беззвучно побеседуем о том,

что мы уже не те, живём не с теми.
Лишь эхо повторит за нами вслух
балладу об утраченном Эдеме...

...и птицею, стремящейся к теплу,
я спящего тебя коснусь незримо...
А утром ветер напоёт: “люблю”.

Так безысходно… так непоправимо…

“...Я вас любил … ещё вчера…”
и, если опустить детали,
помимо чата нам остались —
две чашки кофе до утра.
Наш город “П” был глух и пуст,
блуждали образы, как тени,
и рифмы — слепки привидений
опять искали лёгкий путь
запечатлеться в шлейфах строк.
От первой буквы до финала
мы начинали жизнь сначала,
забыв пароль, логин, урок,
что срок любви истёк до сна.
Встречая точку невозврата,
светлело небо и куда-то
исчезла бледная луна.
Шурша опавшею листвой,
сбегала ночь — исход был ясен.
И в парке молчаливый ясень
качал устало головой.

Она не умела, не могла, не желала ничего другого, кроме
превращения себя в страдальческое всепоглощающее чувство.
Дневник Адель Гюго
/Франсес В. Гийе/

Здесь тот же день сурка в который раз.
Сюжет не нов, "печалька" повсеместно.
И мачехой осенняя хандра
в душе уставшей разверзает бездну.
И ты теряешь, Золушка-Адель,—
себя, рассудок, туфельку, приличья.
Закончен бал и несколько недель
молчит прекрасный принц в застывшей личке.
Не чувствуешь, что всё ещё жива,
до капельки последней в нём растаяв.
Бегут потоком грустные слова.
Стучат по сердцу полчища трамваев.
Вещает Google: “времени-мешок —
горох от чечевицы не отобран.
Смиренно жди — всё будет хорошо!
Воздастся всем обиженным и добрым.”
Но ты пакуешь гордость в чемодан.
И зреет мысль настойчиво и глухо —
за ним в огонь и через океан
просить любви, как юности старуха...
....В стране поехавших, хрустальных крыш
всем Золушкам так радостно и просто.
Спустись на землю и вернись в Париж
там ждут отец, и мачеха, и сёстры.

«В моей душе живет нечто непонятное мне самому.»(с)

Душа твоя — любовный водоём,
где водомерок дерзкое скольженье,
бесстыжий рыбий шёпот день за днём
и ночью стрекозиное круженье...

А в глубине, на самом дне страстей,
надёжно скрытый за семью замками
томится одержимый франкенштейн,
усердно оживляя злую память.

Сплит-система дышит хрипло.
На столе томится штоф.
А в углу скучает кипа
неоплаченных счетов.
Истекает наше лето —
из дырявой бочки квас...
Ах, Роман Иваныч, где-то
нет проблем, а значит нас?
Мы, пропахшие уютом
и дешёвым коньяком,
сядем в пыльную маршрутку
и умчимся далеко...
Там укроемся под утро
в ковылях и в васильках.
От степи духмяной будто
сумасшедшие слегка...
...Мир квартирный, безразличный
нас, конечно, не поймёт
и пополнит по привычке
список выбывших имён...

Мне снится сад багряный вдалеке,
А я бреду по девственной строке,
Где истина стоит за каждой буквой
И тишина аукай-не аукай.
Я говорю на птичьем языке...

Сгребаю в кучу палую листву
Любви к тебе, пою, как наяву,
О строчках опалённых сердцем-солнцем.
В них пульс ещё неудержимо бьётся,
А ты их заточил в тюрьму-строфу.

За горами, за долами,
за широкими морями
всё кружатся и поныне
птеродактили ночные...
И клюют нещадно звёзды,
декорации меняя.
На скорлупке лунной гнёзда.
Колыбельная — другая.

Наблюдают исподлобья,
как летят на землю хлопья —
то ли сумрачного неба,
то ли выцветшего снега.
Ветер плачет суматошно,
как испуганная выдра.
Рассказать тебе о прошлом?
Динозавры скоро вымрут,

оборачиваясь снами,
оборачиваясь нами.
Приближается финита:
солнца жадного софиты
разыгрались не на шутку...
...На подмостках жизни — буря
сохраняет мир наш хрупкий.
Спи, малыш мой белокурый…

...В коридоре, в плакаре, увидала его давнюю летнюю шинель, серую, на красной подкладке. Она сняла ее с вешалки, прижала к лицу и, прижимая, села на пол, вся дергаясь от рыданий и вскрикивая, моля кого-то о пощаде.
Иван Бунин “В Париже”

В квартире неубранной сник
засушенный фикус. А рядом
с горою разбросанных книг
окурки в карминной помаде.

Дрожащие тени скрипят,
врастая в окно сквозь террасу.
Под утро приснится опять:
живой. И не умер ни разу.

Погладив шершавой рукой
твой шрамик на тонком запястье,
прошепчет: "Тебе нелегко.
Прости… Мне пора возвращаться."

А раньше, когда он во снах
являлся с лучами рассвета,
его поглощала война,
как прочих бездонная Лета.

И, кажется, ночи и дни —
кружит над тобой в самом деле,
его эфемерный двойник
в поношенной летней шинели.

У мельника ты младший сын-чудак:
философ и поэт в одном флаконе.
Тягай мешки и напевай шансоны,
мечтая о принцессе иногда.
Давным-давно, поверь, всё решено —
что остаётся глупому тихоне?
Играть в петанк, считать ворон на поле,
у Синей Бороды таскать вино.
В раскаянье притворном падать ниц,
конечно, чтоб читатели рыдали...
/Мог расписать об этом в идеале
родитель-Шарль на несколько страниц./
Смотри, с утра косцы спешат к лугам.
Втяни живот! Улыбка! Ровно плечи!
Минуя короля, принцессу, вечность,
несётся кот в потёртых сапогах…
/...На этом месте вырван лист, кажись,
карета и река исчезли следом./
А ты глядишь в тарелку людоеда...
И сказку целиком съедает жизнь.

Где-то звук от взмаха крыльев, словно кнут
на мгновенье взбудоражил тишину.
А намедни наказала всем зима:
"Наиграетесь в салюты! По домам!"
Разменяла декабри на январи
в банкомате у "Магнита", сотворив
восемнадцатый, особенный. С тех пор
у дорожной клумбы дремлет светофор.
До асфальта провисают провода,
спят усталые, трамвайные стада:
убаюкала мятежная метель,
посадила к полнолунию на мель.
Мимо сонных, электрических аллей
мы плывём, как тени старых кораблей.
Так восторженно коньяк бурлит в крови
и свистит безумно память: селяви.
Белоснежному доверимся листу
и свою начнём с начала маяту.
Пусть над нами то ли ведьма то ли бес
по бескрайнему полотнищу небес
чёрным пятнышком мелькает, с озорством,
набирая звёзды в русла рукавов.

январь 2018

Молчит, закинув невод в пустоту,
рыбак печальный на мосту
и ловит ветер,
а тот не рыбка, знай себе кричит.
Нет бабки много лет, в ночи
фонарь лишь светит.
Потом старик бредёт невесть куда—
под сапогами города,
зима и лето.
А на пути — корыто, дом, дворец.
И может, счастье наконец
настигнет деда.
"Эй, простофиля! — голосят с небес, —
ты что удумал там себе?
Грозой ударим!"
А сказка убегает как река.
Кидает невод в облака
мечтатель старый.

Всё по нормам. Все по норам. За окном темно.
Только ты, дружок, играешь в авторском кино,
где не знаешь, что подкинет утром режиссёр.
Погружаешься в сценарий и несёт-несёт.

Едешь-едешь через Волгу задом наперёд.
Щука, бросив воз с поклажей, в камышах орёт.
Лебедь больше не летает, говорит: «Каюк!
Вон по небу крокодилы ринулись на юг.»

Никодим один остался на речной мели.
На хромой кобыле карпы смылись в Сомали.
Эх, кому молиться нынче: Зевсу, Кришне, Ра?
Грека, Грека, успокойся. Это свистнул рак.

/ноябрь 2017/

Внешний её облик стоял у него перед глазами,
внутренний же, во всей пленительности запечатлелся у него в душе.(с)

Может, кажется, может, и вправду она
гладит щёку и смотрит по-детски,
а потом, тишину выпивая до дна,
исчезает иголкою в сердце...
Так живёшь-не живёшь в полусне и не с ней,
словно в коконе, связанный долгом,
намотав сотни, тысячи будничных дней
с расстановкой, без чувства и толка.
И когда-нибудь, думаешь, фабулу Бог
перепишет во что-то иное.
Вдруг вернётся ушедшая в бездну любовь…
и развяжет, охватит, накроет.

Сколько их было за годы в твоей горсти —
грустных, нелепых, весёлых, прекрасных, загадочных?
Сколько их, словно тропических, маленьких птиц,
в памяти-клетке ты прятал? наверно, достаточно?
Сколько построил ты замков воздушных из снов,
чтобы удобно устроиться в призрачных комнатах?
Только не скроешься — осень пришла всё равно.
Вон, у порога, стоит пожилой незнакомкою.
Руку берёт, прижимаясь устало к тебе,—
рушатся замки, ломаются прутики памяти —
множество женщин, у края, с вещами и без
вниз канареечно-жёлтыми листьями падают.

В наследство от умершего вчера,
смотри, остался старый-старый снимок,
где в бархатных объятьях сентября
мы, словно два курортных херувима,
за столиком пьём тёплое вино.
И где-то дремлют на шезлонгах люди,
которым бы взлететь, как птицы, но
их солнце стряпает на пляжном блюде.
А мы- уже не мы, а двойники
за кадром, выходя из ресторана,
блуждаем, всем законам вопреки,
по курсу: небо-море и обратно.

Знаете, я патологически люблю одиночество.
Даже на собственной свадьбе
помню — июль, жара — плюс сорок.
На мне платье китайского версасе плотное,
а на муже костюм тёмно-синий.
На столах: икра заморская,
икра чёрная паюсная
и совсем чуть-чуть: икры красной
и шучьей.
Людей — тьма-тьмуща, что даже сплит- система фирмы "самсунг" не справляется.
А я представляю, что сижу на берегу
острова необитаемого.
Меня гладит бриз будто скульптор свою лучшую скульптуру.
На коленках книга "Сто лет одиночества".
На мне одежда Евы.
Рядом гости-раки устроили пиршество.
И, когда чайки истошно скандируют: "Горько!",
я целуюсь c морем, в него ныряя.

...И над моей душой
бессолница повисла... (с)
/Борис Удачин/

Ночь наступает, как орда
под предводительством Мамая,
твой добродушный мир ломая,
неся бессолницу и... да...
тоску — сражения итог.
Диван и ноут — очевидцы.
Напрасно хочет возродиться
внутри изнемождённый бог.
У птицы-феникс выходной.
Вторые сутки дремлет город.
Проснётся , кажется, нескоро
под неприветливой луной...

...но в мрак души, смотри, вот-вот
войдёт ...(она)... победоносно,
найдёт потерянное солнце,
свет восстановит снова твой.

Выходной отмечаешь по списку:
в девять — танцы, к обеду — английский.
И глотает ребёнок транскрипции
вместо супа — зе тейбл, зе бас.
В ожидании чуда и чада
в вестибюльной укрывшись засаде,
где мамашки галдящие рядом,
вдруг на мысли поймаешь себя,
что суббота закончится — стерва.
Послезавтра — отчёты и нервы.
Брать придётся на офисной ферме,
как обычно, быка за рога.
В воскресенье больной притвориться:
сериал, тёплый плед, чай с корицей.
...и бегут сумасшедшие тридцать...
...всё бегут и бегут к сорока...

Последний месяц тает на глазах,
как у порога снег на сапогах.
И лыбится по телику судьба,
вещая с лёгким паром. Пот со лба
декабрь тощий вытрет в полночь,"бах"—
в январь с салютом выкинув тебя.

объявит осень страшный суд вот-вот
останкам лета. я тоской поверже-
на тёплой батарее жирный кот
мурчит стихи. мне пишется всё реже.
животное из мозговых пустот
как на дрожжах растёт, надежду теша...
..и кажется — не этот свет, а тот,
где бесы, что внутри/вокруг,— всё те же…

..А в нём любви осталось на глоток
Бурбона и на фразу из романа,
в котором он допишет эпилог
и сдаст в архив. Прокуренным сопрано
несмело что-то ляпнешь невпопад.
Он скажет: "Детка, мне неинтересно".
И зашумит внутри вишнёвый сад—
твой индикатор сквозняков и стрессов.
Скандалы у соседей, не у вас—
в районе коридора будут лишними.
-Прощай, май дарлинг!
-Встретимся?
-Едва.
И поцелуй со вкусом горькой вишни.

Закрой глаза. Не думай ни о чём.
Бегут часы назад как будто— та`к-тик...
Пока твоя любовь куда-то к чё...
куда-то к чёрту мчится меж галактик.

Прости, любимая, так получилось. (с)

А одежды жены от-кутюр и в глазах что-то кажется рыбье.
Престарелый супруг-самодур парил мозг, что хотелось ей рысью
убежать бы куда-нибудь вспять, променять бы "вискарь" на свободу,
где не надо сознательно врать с белозубой улыбкой до рвоты.
В сумке карточка Gold, йорк (терьер). На плечах воротник горностаевый.
Просочившись сквозь вес этих мер, мысль росла, набухала, врастала.
Выходила сквозь мглу полуложь-полуправда нагая на волю.

...но жену запирал на засов муж с лазурной, густой бородою.

К.Ч.

Как обычно встречая у нервных обочин,
отвозил на авто, говорил: «Как дела?»
Он цитировал Гёте и был озабочен,
что курилась в её сигаретах смола…
А, приехав с оглядкой заправского вора,
в обстановке обшарпанных съёмных углов—
«Каберне Совиньон» и конфеты с ликёром—
он шептал и шептал лабуду про любовь.
Время шло. Он, казалось, играл на клавире
чередой обещаний всё тот же мотив.

Он к законной, она на пустую квартиру—
обвенчать с тишиной никотин
26.11.2012

Приснится, что над городом летаешь
/мечтал быть чайкой - оказался мухой/.
И в рой ты собираешься, не в стаю,
когда будильник прозвенит над ухом.

Где запах пыли, «анакома» в чашках
и время замирает каракуртом,
сидишь в углу с первичкою* обнявшись—
специалист бухгалтерского курса.

Коллеги необъятного размера
хотят учёт вести твоей судьбины.
В который раз уступишь им не смело—
поскольку по-другому не учили.

И тает жизнь, как денежные средства
с годами разорившейся конторы.
Вчера был молодой и без наследства,
а нынче старый, без наследства, хворый.

А после смерти дебет-кредет пухом.
Реинкарнация в большую дрозофилу.
И кто-то сверху «хрясь» тебя гроссбухом,
когда к полёту подготовишь крылья.

*первичка- первичный бух. документ

...ты, почувствовав себя заплаткой
на Отчизны рваном пиджаке,
/нитки -трыньк -порвутся/ без оглядки
на чужбину сделаешь пике.

...и в дальнейшем, выбрав по фасону,
лучший, фильдеперсовый жакет,
круто встретишь season за сезоном
там, где море и чужой рассвет.

...но, когда невыносимо тошно
станет на залатанной душе,
скажешь, "за" и "против" подытожив:
- к Родине, Господь, меня пришей!

Сестрица, мы так рано повзрослели,
когда в июле с жёлтою пшеницей
играло солнце … Прилетели птицы,
сжигая город: здания, и ели,
и реку… [Всё горело!]Долю вдовью
земля потом оплакивала кровью…

Ты помнишь маму в платье том из ситца
в горох до нашей вечной с ней разлуки.
Последний её взгляд. Чужие руки,
не давшие нам с ней тогда проститься,
забрали маму в серые вагоны,
нас, как волчат отбросили с перрона…

Ты помнишь, как распухли наши ноги,
и ты болела, нам хотелось кушать.
И дикий шёпот, шёпот прямо в уши:
«Ich tоete dich!»*, внушающий тревогу.
Ты плакала, грозила нам расправа...

Сестра, мы не спаслись от волкодава.

*-немецк. яз.
02 февраля

Сегодня небо словно чернозём
с прожилками из тёмно-синих рек .
Смотрю вокруг и думаю о том,
что вырос сильный ливень, как побег
и листьями накрыл убитый сад,
стараясь оживить, что не спасти.
Как я пыталась... Не вернуть назад
ни зелени, ни прошлого пути,
где было время яблонь и стихов.
А на скамейке наши имена
затёрты ныне, и росток сухой
ладони исцарапал докрасна

июнь 2013

...и спустя много лет повстречались некстати
где-то возле метро и стоим, как в тумане.
Сочинил нас, наверное, в прошлом создатель
для недолгой любви в своём лучшем романе.
И сейчас мы — герои в английских кавычках
пьём в ближайшем кафе тёплый кофе с корицей
/Элтон Джон "... feel the love..." из колонок мурлычет/
Говоришь, что ты был в Монтэ-Карло и Ницце
и ещё чёрт-те где, испытал всё на свете.
И помятый портрет не узнав свой порою,
разбивал зеркала. /Но я знала, что летом
выезжаешь не дальше Уэльса с женою./
Говорю, что играю, как раньше Джульетту,
но в театре побольше — успех и гастроли.
/А по правде, но мне не хотелось об этом—
выйти замуж, рожать — вот и все мои роли./
Нам бы чувствовать love, но прошедшие годы
стёрли в памяти главы, где мы с тобой двое .......
Это после любви так в романах уходит
во все тяжкие главный герой с головою
или думает: лучший исход — выпить яду.
Ну а в жизни мы пьём тёплый кофе с корицей.
Сожалеть ни к чему — не сложилось и ладно.
Ты —"Д. Грей" средних лет. Я — "Сибила" за тридцать.

/сырое пока/

Тридцатый в штатах Кулидж президент
Про ферму слышал множество легенд.
Министры сообщили в кураже:
Яички там как будто Фаберже.
В курятниках насест сошёл с ума,
Подняв производительность труда.
Несушки сутки, месяц, круглый год,
Не спят и не едят и множат род.
Нанес визит на ферму он с женой,
С оглядкой мест исчез жены покой:
«…Не верю я, скажите, чепуха,
У Вас же два… четыре петуха,
А курицы снесли мильон яиц?»
Но к изумлению двух первых лиц
У фермера на всё ответ был дан,
Нисколько не смутил высокий сан:
«Вы, знаете, они такие удальцы—
В топтании курятинки спецы!
Свою работу делать им не лень
Десятки, сотни раз за целый день…»
И леди number one — какой конфуз—
От удивления чуть не лишилась чувств.
Схватила крепко фермера под руку:
«Скажите Вы про петухов супругу!»
Услышав это, мистер президент
Спросил у фермера такой момент:
«А разве верен труженик-петух
И лишь единственной он топчет пух?…»
На что был слышен только смех:
«Да, топчет этих, в общем всех…
В курятниках у нас отдельная страна,
У петуха-трудяги не одна жена…»
И Кулидж фермера просил, как друга:
«Скажите Вы о том моей супруге»…
*****
Вот так узнал весь белый свет
про чудный Кулиджа эффект.
/2012/

А давай мы с тобой не пойдём никуда?!
Заплюём потолок из сатина.
Здесь на стенах деревья, дома, города
маскируют в углах паутину.
И под сенью обойных аллей не прося
ни о чём, чтоб не портить картину,
испарится в сознаниях можно-нельзя
в изголовье у спящего сына.

_________________________
12.01.2013

В финале осень глючит словно чат—
то снег, то дождь / то точки, то пунктиры/.
И остаётся — у окна скучать
иль ползать по периметру квартиры.

Нелётная погода для любви,
для выбора того, что будет завтра.
Глядишь вокруг себя, лицо скривив,
и представляешь, как летишь ad astra.

Там опрокинешь звёздные ковши
со снегом на вселенскую лужайку.
Строкою мимо осень побежит,
где вместо точки на прощанье смайлик.

/ осень 2015/

-... ты мне душу опять не трави.

-Что ж исправит могила горбатого.
Так бывает, что после любви
кто-то ищет в другом виноватого.

-...самомнения хоть отбавляй!

-Так прошло ведь три года без малого.
Там, где раньше лежала зола,
нынче крепость отстроена заново.
Моя крепость не то, что броня--
смесь железа, обиды и гордости.
Время лепит гибрид из меня,
заполняя сердечные полости.
Ты же знаешь когда-то умрёт
всё на свете и мы вместе взятые.
А пока ожидая черёд,
ты во мне не ищи виноватую.
А пока ожидая черёд,
будем жить, как всегда, по отдельности...

/ Не сболтнуть бы, как панцирь мой трёт.
Рассказать — не хватает мне смелости./

Во сне стрекозка -Эмма Бовари
тревожит чёрный блеск пруда кругами.
И местный муравей ей говорит:
прелестная Вы дама.
Её досуг — плясать на берегу.
И в промежутках прыгать к холостому
и очень симпатичному жуку,
чтоб с головою в омут.
А утром — явь, где призрачный уют, —
привычное с немилым «жили-были».
Здесь вместо яду корвалол нальют,
ещё подрежут крылья.

О. А. Р.

Жизнь как во сне: работа/дом, работа
и снова дом и Катина забота—
поставить чайник, приготовить ужин
(всё как у всех), но стал так скучен, душен
стерильный мир — диван , картина, штора,
в котором ты сама себе опора.
Уходит Лёша - дверь скрипит уныло -
от этой жизни можно стать бескрылым...
А может, Катя, отпустить былое —
отбросить,что копилось слой за слоем,—
уехать в О`кунёво: плавать в Таре,
в сосновый бор корнями прорастать и,
не соглашаясь с тем, что всё конечно,
судьбу ориентировать на вечность.
И любоваться краскам леса, светом
отшельницей, неопытным поэтом.
Лечить хандру сиротством, новым словом,
уложенным в катрены; и оковы
прозрачные, тяжелые, тугие
снимать и выходить из летаргии...
Ну а пока сидишь на стуле хлипком
и дверь скрипит, скрипит негодной скрипкой...

30/07/2013

Среди всемирных электронных глыб,
стремясь найти безлюдные причалы,
две особи похожие на рыб
о чём- то о своём опять молчали.

Когда затеян между нами спор
беззвучие всегда его остудит;
потом расскажет что-то про Босфор,
про звёзды, про стихи, про книгу судеб;

поведает кто праведник, кто пёс,
открыв глаза на новые скрижали.
Приплыли. Нет connection. Что, всерьёз?
И рыбы-люди громко заворчали.

Чёрно-белым прохожим трамвай об апреле трезвонит
и еще обо мне, что я еду в вагоне один.
Я держу пачку Астры, советский помятый червонец
и билет на февраль, где ты в парке Центральном сидишь.
Мы расстались тогда под брюзжанье седого трамвая,
под беседы случайных прохожих, под скрип фонарей,
под моё: "Извини", под твоё: "Так устала я, Ваня",
под мою пустоту, что приходит на смену хандре.
Ты всё там же сидишь, где скрипят фонари и надутый
проезжает трамвай, поправляешь любимый берет...

"Молодой человек! — контролёр закричал мне над ухом.-
Просыпайтесь! Билет ваш просрочен! Сегодня апрель... "

/2013/

Проваливаться в сон беззвучно. Без кокетства
в карете к счастью ехать (не пешком).
И гнать туда , где затерялось детство
и лето укатилось колобком.
Здесь рады гостье — воздухом прогретым
и маминым бисквитным пирогом,
игрою в прятки, бабкиным запретом,
на вырост платьем и слепым щенком,
который как и я не верит "в понарошку"—
молочная неспелая душа.
И вдалеке играет на гармошке
мальчишка про Антошку не спеша...

Лишь ты во мне живи ребяческое лето —
листом, жуком и взмахом вольных птиц.
Храни меня всегда — от ночи до рассвета,
как целое хранится из частиц.

30.05.2013

анто живет наверно во французском риме — ниме
где он всегда небрит читает книги на латыни
и напевает бит-
ловский мотив не вышел мышел как серёжа рожей
но вверх тормашками выходит каждый день без лонжи
где шапито
ещё анто играет в ним перебирая кучи
с приятелем а после бра включает воет скучно
по вечерам
стихи и прозу пишет нощноденнонощноденно
и вместо кепки носит нимб небесного кардена
по выходным
и иногда листая ооочень умные брошюры
он вспоминает обо мне ну как там эта дура
да так вполне ;-)
/Галиматья ;-)

...Там, кажется, на серых облаках,
похожих на комки вчерашней манки,
гуляют кошечки, слонята, обезьянки,
больное солнце спрятав за бока.
И, смотришь, меж лечебных корпусов
идут стада лошадок беззаботно.
Они стучат копытами по окнам,
по крышам и гогочут в унисон.
По сентябрю —по жёлтым лоскутам
хожу там возле крохотной часовни.
...Не больно, Господи, совсем не больно.
А остальное — ерунда...

В инфекционке детской тишина.
Но слышно, как снаружи ливень бродит.
Мальчишка сквозь больничную утробу
блуждает по задворкам сна
январь 2014

Когда в рассветном море будет гибнуть ночь
и день всплывёт судёнышком багряным.
Я скроюсь от стихов, как от потопа Ной,
и буду плыть, качаясь влево-вправо,
по курсу Арарат, к горе текущих дел.
А после ждать беззвучными часами,
когда погибнет в сумеречном море день
и ночь всплывёт рождёнными стихами

Начать бы заново, когда финал известен:
прошла любовь, завяли по... и был ли boy.
И ты опять включаешь старенький винчестер
и занимаешься словесною стрельбой
со мной, как водится, /а с кем ещё/ тем паче,
ушла зима и близится весна вот-вот.
Мой бывший lieben, время лечит. Это значит...
..............................................................................!
/Хотя не значит ровным счётом ничего./
Весна сдирает кожу у промозглых улиц.
И пробивается подснежника росток.
А мы сидим по разным сторонам, сутулясь,
пробив друг другу сердце, и висок.

1.
Вчера мне дул беспечный ветер в спину,
не зная межсезонную хандру.
А нынче только память — комья глины —
сожму в руках, чтоб вылепить подруг
из школы — Катьку, Юльку и Наташку
(с годами наша дружба, онемев
и обернувшись призрачною пташкой,
свила гнездо за тридевять земель).
Чтоб вырос дом, где обитали прежде,—
панельное страшило, пережив
ребяческие страхи и надежды
(и мамины две вазы и кувшин).
Потом слеплю двух юлькиных барбосов,
качели, кукол, горку, самокат,...
Какой красивый вышел в девяносто
втором на небе — глиняный закат.

2.
Свойство глины — вязкость, но тоска
недовольно смотрит свысока,
говорит: халтуришь, мол, рука
делает подобья.
Промолчу, ведь знает Бог один
из каких же глин и закат, и...сплин;
из каких эпох перелётный клин
реет над гнездовьем.