Без позолоченных карет,
императриц, колье, алмазов
грядёт иной эпохи шквал.
В дыму сигар плывут нули.
Фотограф делает портрет.
Сидит художник без заказов,
он крестик-нолик штриховать
приговорён –
досуг велит.

В музей пришедший гражданин,
тьмой безысходности пронизан,
всей сутью Черного квадрата,
не взвесив против или за,
предполагает, что под ним
таится облик Моны Лизы
с её улыбкой плутоватой
и с безразличием
в глазах.

Сменяет ночь вчерашний день,
и чернотой она чревата.
Галдят вороны и грачи,
сирены «во`ронов» - машин.
Где света нет, лютует тень,
в неё уводят виноватых…
Во тьме с арапом трубочист
гулять в обнимку
не спешит.

Квадрат для многих – монолит,
он в черноте погряз, не ожил.
Экспертам истина дороже,
она вне дружбы и родства.
Художник может округлить
квадрат и надвое помножить,
но красный угол тем надёжен,
что не умеет
пустовать.

Там, где туман препятствует лучам,
не отличить судьи от палача,
изгоя от паяца на манеже,
и там прижался лист к земле, шепча:
«Я жил так много дней – и будто не` жил.

Я молод был, я сделал всё что мог.
Как поцелуй – кровавое клеймо
на мне в том месте, где светила крохи
вбирал в себя… и вот, – у ваших ног,
а вы идёте по другой дороге».

Осенний сумрак шарит по углам,
прольёт вино и чёрный шоколад…
надломит – то бельгийский, то швейцарский…
Себе в потеху… листья всё летят,
как птицы в неизведанное царство,

туда, где нет препятствия лучам…

Сидишь, упрямясь, чванясь, куксясь,
Отгородившись – не вдвоём.
Тебе сгодиться мог бы уксус
Как косметический приём.
Тебя сжирает окись меди
И в скором времени сожрёт.

Неразговорчивая леди,
Изящно держишь разворот
Туда, где нет ни лип, ни клёнов,
Взор устремляя, как Ассоль…
В чулках заведомо зелёных,
И рядом я почти босой,
Гол как соко`л, открыт навстречу
Скупым движением руки,

А ты сидишь и греешь плечи
Моим призывам вопреки.
Мне так хотелось… так хотелось
Побыть с тобой наедине.
А ты в пустом углу расселась
Недостижимая… вовне.

написано для http://litset.ru/publ/15-1-0-45730

"... Предутренний месяц на небе лежит..."
Зинаида Гиппиус

Предутренний месяц на небе лежит,
Укрыт одеялом густых облаков.
Как будто бы рад, что надкушен, но жив.
Как будто достоин великих стихов.

И так каждый раз в пелене облаков,
По чётким законам… и не торопясь,
Он вид поменяет, размер свой и пол,
И полной Луной назовётся опять.

Хотелось клён нарисовать мне. Обычный лист,
добротный ватман, кисть колонковая в руке.
Одним мазком… без слов, без басен, клён возгорался,
жёлт и красен.

В саду копался дядя Вася, любитель спать на сундуке…
Клён за забором зеленел весной и не желтел до срока,
а рядом прыгала сорока. Кукушка, сидя средь ветвей,
могла рассказывать про возраст, что всё на свете вечно.
Вот вам…

совсем как пошлый воробей, врала. В понятии моём
за частоколом тем добротным клён был всему живому
ровней, рос, устремляясь в провода.

Да, я тебя любила, клён. Тебя спилили. На картинке ещё
живой ты, и пылинки летят с картинки в никуда.

Собра´лись тучи,
собрали´сь,
лежат на небе тучным грузом.
И лень шарам
катиться в лузу,
и мяч не целится в кусты.
«Зачинщик лета и жары горячий май – юнец безусый» –
в ленивой строчке мало вкуса,
и мало запаха. Прости!

Пускай сверкающий жасмин
ещё не разлохмачен
в клочья,
мы будем до
глубокой ночи
слагать пасьянс и ждать грозы.
Волнует нас
акаций дух,
пьянит, дурманит и щекочет.
В одеждах белых –
прочерк, прочерк.
И каждый в них неотразим.

Ромашки не растут, не слышно пчёл,
Заброшен сад, зачах и опустырел.
Кругом, вовне… безбрежней, ярче, шире
Любое проявление земли.
Симметрию утратил частокол,
Калитки скрип пронзительно-неистов.
Так через сотню лет и через триста
Печаль потерь ничем не утолить.

Печаль петель и ржавчины, и ржи,
Что густо разрастается за садом,
Чтоб в ней не разглядеть вдали и рядом
Тень призрака, что бодрствует и жив.

Безжизнены качели в бурьяне.
И как узнать: малыш окреп и вырос,
Всех перерос, иль затопила сырость
Участок, и к нему отрезан путь?
И окна заколочены, и нет
Давным-давно ни тявканья, ни писка.
А на ступеньках плошка или миска,
Но некого насытить… или пнуть.

И небеса подобны пустырю
Своей непробиваемостью сизой.
И в прозорливость их не веришь из-за
Того, что не о ней я говорю.

Когда их мужчины работы лишились,
хозяйки создать своё дело решились.
Плели кружева, расшивали при свечке
у печки атласною гладью сердечки…
колечки. Приветствуя скрип в половицах
иголки скользили, ворочались спицы.
Творилось бесшумно, ваялось искусство.
И создан был бренд.
……………………….. Сообщили курфюрсту:
есть кружево тонкое, легче, чем иней,
и лилии, словно цветут на сатине
в руках у искусниц. Изящным мамзелям
достались подарки. А бабам артельным
их руки – пусть терпнут, грудь – ноет при вздохе,
за это табак им и свечи, и кофе.

Пласт стылой почвы тронув, как ожогом,
Прорезался, – морозом весь изжёван,
Цветок, подснежник трогательно-милый,
Больной неизлечимой анемией.

В борьбе с зимой, – свой март предать не смея,
Как убиенный, обведённый мелом,
Уткнулся в землю, – не пошевелится
Природы пробудитель бледнолицый.

И роды тяжелы, и стебель в каплях,
Но он живёт, обратно в снег не канет.
Хоть нет в нём ни солидности, ни весу, –
Мечтает побрататься с эдельвейсом.

Под ноги не глядя, пиши не о тёмном…
О чём то таком… развлечения ради,
Как будто бы небо вместилось в квадрате,
Его понемногу наплакал котёнок.

…И плакал котёнок, глаза покраснели,
А мыши нахально смеялись в чулане,
«Дружок, полезай на высокую ель и
На завтрак себе там синицу достанешь».

Мышата пищали: «Какая удача,
Синичку зажать в кулаке крепко-крепко,
Взбирайся скорей на высокую ветку,
Поймай журавля, он и больше и слаще».

В котёнке проснулся обиженный хищник,
Котёнок с мышатами в драку ввязался,
Из этой войны победителем вышел
И жертву подбросил у двери хозяйской.

Как зелье, одиночество не всласть,
Хотя в душе не горечь и не страсть
В обход страданья, трепета и боли…

Ты в коконе, ты вечером один.
Слегка ленив себе же господин.
Сам режиссер, сам исполнитель роли.

Ты смотришь в окна, там, напротив – свет.
А сам спешишь во мглу, купить билет
В театр и культивировать зевоту,

И доверять инстинкту своему,
Почти Герасим только без Му-Му
И Робинзон без Пятницы в субботу.

Пенаты вновь зовут – не в рай, не в ад,
Пить кофе, отодвинуть рафинад,
Добавить кардамон, душистый перец,

Коньяк. Где стопка книг, софа, торшер,
Ты сам себе хозяин, мачо, шеф.
И снова сам себе… рабовладелец.

Развалился снеговик ,
Хоть вокруг совсем не жарко,
Нам его ужасно жалко,
На куски распалась жизнь.
Он в один случайный миг
Уронил метлу в сугробы,
И кастрюля высшей пробы
Поползла с макушки вниз.

Белых тапочек следы
Недоступны стали зрячим.
Всё воздушней, всё прозрачней…
Сок свекольный стёк со щёк.
Тот, который из воды,
Но, конечно же, не вечен,
Он зачем-то в этот вечер
Пошатнулся да потёк.

Неотложка тут как тут.
Не дождавшись пересменки,
Постучали по коленке,
Проявили толк и прыть.
В глазках угли – злой недуг, –
Брали голыми руками.
………………………………………………
А за пазухой был камень.
(Ну, не сердцу же там быть.)

Последний лист сорвался и пожух,
Где ни травинки нет, ни лепестка.
Где Бах воспринимается на слух,
А птицы-альбиносы у виска

Вспорхнут и замуруют в парандже,
Гипноз предвозвещая и коллапс,
Пространство, где ни белок, ни ежей,
И ёлочка в лесу не родилась…

Но есть рояль в безлиственном лесу
И пианист с улыбкой на устах.
Он счастлив оживить собой досуг,
Став чем-то большим, чем рояль в кустах.
.

.

написано для
http://litset.ru/publ/15-1-0-40311

«Ох, нет внучат, чтоб нежить их в раздолье», –
Сказала бабка деду, – «Падь бела».
По белому лопатой поскребла.
Снегурку-внучку принесла в подоле,
Прозрачную, другую. Ей молвы
Не избежать. Трезвонят у калитки,
Мол, – это белокровие, увы,
Не вылечат ни сок, ни мёд, ни сливки.

К такой попав, – любой умрёт простужен.
Ей мил воздушный пух, жемчужный град.
И не рожать Снегурке снегерят,
Не целовать их сахарных макушек.
Ни трав не созерцать ей, ни цветов,
Возлюбленного миновать, не встретить…
Слепили, наделили красотой
И не сказали, что в костре гореть ей.
Из ада – сразу в рай уплыть водой,
В круговоротах разных родословных.
……………………………………………..
И рухнул стан Снегурки, весь изломан, –
Старушка отряхнула свой подол.

«Ах, если бы кто-нибудь придумал,
как сохранить воспоминания,
запереть их во флакон, как духи. »

Дафна Дю Морье «Ребекка»

Как будто вытоптана пашня, и скупы краски и мазки,
Воспоминания не пахнут. Цветов увядших лепестки
не умещаются в пробирке и рвутся с ветром, как зонты.
Из кукол сыплются опилки, а из конструктора винты.

Былое тянет за ошейник какой попало аромат,
благоуханье дней прошедших доносит память невпопад.
Среди потомков, ставший предком на поле брани без брони
вгоняет прошлое в пипетку, чтоб излечить сквозной ринит.

Дорожку гравием и градом засеет тот, кто ветру рад.
Запахнет мыло шоколадом, запахнет морем шоколад.
И дым, смешавшись с лёгким паром, вслед за гонимым и гонцом,
развеет миф о ком-то старом, кто носит юное лицо.

Что за чудо, что за диво?
Где с ветвей свисают ноты,
Стали фрукты фонарями.
Восседая прямо-криво,
Совы днём не спят и ночью
Поболтать мечтают с нами.

Сёстры-совы не сдаются,
Не пугаются ни речи,
Ни молчанья первых встречных.
А глаза у сов, как блюдца,
И как пряники сердечки,
В кроне… в цвете огуречном.

В челках сов шальная сила,
В „блюдцах“ их святая правда.
В небе ветры – не цунами –
Мимо веяли, спросили:
«Электричество не надо ль
экономить меж ветвями?»

написано для My WebPage

«дай хоть последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг».

В.В. Маяковский

Листья покроют следы золотым дождём.
И никакой правоты,
и в душе – проём…
Перпетуум-мобиле – в силе иных наук.
Форточка хлопнет ли,
сбросит ли крышку люк…

Я без тебя заблужусь, если ты – мой гид.
Сердце колотится,
то есть твои шаги
в нём отзываются. Ангелов, ли богов
можешь спросить –
это звуки твоих шагов.

Накрепко сжаты в пружины не те слова.
Всем этим жив ты…
всем этим и я жива.
«Выстелить, выстелить», как развернуть ковёр.
и устремишься за высью ты,
словно багдадский вор.

Не избежать ни упрёков, ни лжи, ни ссор.
Всё как подпитка мотору –
взревёт мотор.
«Нежностью выстелить…» Бархатом ли парчой?
Но вечный двигатель
просит любви ещё.

в ручьях бездонных кайфуют нимфы.
глоток и жажда – не анонимы.
и не синонимы – что сглотнёшь ты?
орешки, семечки, хлеба крошки.

где вдох – там выдох. процесс обратный
глотку – он будто до жажды жадный,
и он не даст наглотаться неба,
прозрачной сини, легко и слепо…

сглотнуть слезу и облиться потом.
в поту глотать – опьянеть, не помнить.
и долу падать – смешно, не гордо.
раз плюнуть… и пересохнет горло.

Большое поле – сразу не объять –
От мира отделённое берёзами.
В полёте полевая беготня
Стрекоз от нас и наша – за стрекозами.
.
На голове ромашковый венок
Погасит пыл смягчающими свойствами.
Не описать шальную лёгкость ног.
Не раз – минуться с этим торжеством на миг.
.
Не подчиняясь оклику «постой»,
Несутся пятки в россыпи неистовой,
И будет одуванчиков настой,
И маковый пирог, и дух анисовый .
.
Варенью васильковому не быть,
Где, все цвета истратив, небо дразнится,
Нанюхавшись кореньев и ботвы
Земля привыкла к жёлтому и красному.
.
В день Ангела … в розетках лепестки,
Вкус роз и яблок райских с их полезностью.
И не умеют только васильки
Стекло облагораживать небесностью.

.............«Скоро осень,
.............За окнами август…»

.............Инна Гофф
.
Качает ветер георгину
и прогоняет стрекозу.
По лету сам с собою гидом
пройдёшь, и ни в одном глазу
ни сна, ни зелени, ни сини,
как будто счёт потерян дням...
потерян снам,
……………. и дует в спину
уже не августа сквозняк.
Стыдом пылает гроздь рябины.
Течёт тяжёлой каплей мёд.
Навек разлюбленный любимый
другую под венец… ведёт.

Дни спешат легко и мирно…
По ступенькам без дорожек.
И течет неуловимо
То, что нас догнать не может.
.
То, что будет после ночи,
Что наступит вдруг и быстро,
Что нанизано на «после»,
Будто бусинки мониста.
.
Мы живем в тисках азарта,
Помышляем о свободе.
Просыпайся! Вот и завтра
с громким именем СЕГОДНЯ.

Колдуньи и ведьмы, познав и поняв
секреты и тайны смертей и рождений,
в кострах умирали в объятьях огня,
без жалоб, без слёз, не упав на колени.
Не тот был цвет глаз и не тот цвет волос.
И как доказать, что не сделалась ведьмою?
Готов был ответ на серьёзный вопрос.
Был палец соседа весомей всех сведений.
Красавиц и умниц огонь пожирал.
Их души из вечного пламени царства
не в силах был вырвать уродец – звонарь,
а люд, потешаясь, ждал смерти, как лакомства.
Но в ночь первомайскую, полную звёзд,
нам женщинам – ведьмам всё было дозволено:
полёт в дикой пляске, свободы полёт,
огонь до небес, ликования вопли,
спасти чью – то жизнь или жизнь погубить,
хитрить, предавать или в верности клясться
и прятать в ночь самой горячей любви
магнолий цветы под двуспальным матрацем.
Но век двадцать первый прощает всех ведьм.
Другая опасность грозит человечеству.
И тайн не осталось, и локонов медь
над лбом непокорным сплетается венчиком.
На кнопку нажмёшь, попадёшь в интернет.
Отыщешь всю правду о чувствах и страхах,
на каждый вопрос самый точный ответ,
прочтёшь о цветах, о камнях и о запахах,
о будущих днях и как боль побеждать,
как действовать так, чтоб всегда были деньги…
и … быть просто ведьмой во всём и всегда,
познавшей законы смертей и рождений.

Я на земле, я среди ухабов.
Мне не подняться, я – просто кроха.
Я в этом сне не причастна к бабам
И не шагаю по их дорогам.

И не умней всех, и не глупее.
Что вам не радостно, – мне не любо.
Я просто семечко, в скорлупе я…
Кто-то меня потерял из клюва.

Случаем и сквозняком гонимо,
Падаю низко, кругом бурьян... и
Движутся ноги, все мимо… мимо.
Я полежу, а потом воспряну.

Вот я бутон с головой на ножке,
Чтоб приближать то носы, то губы.
Хочешь я стану цветком картошки,
Главным клеймом Королевской клумбы?

Мне на той клумбе смешно и страшно.
Знаешь, я там и репей, и лютик.
Топинамбур с головой жирафьей.
Даже подсолнух. Берите, клюйте!

Cто лет назад, давным-давно
брюнет усатый и влюблённый
в немом кино через окно
к красотке в белых панталонах
тайком бесшумно проникал,
и зритель верил в эти трюки,
мол, он хитёр, влюблён слегка,
она – заламывая руки,
была от счастья вся в слезах…
и каждый знал, что так и надо:
так страстность пламенного взгляда
гипнотизировала зал.
О, это старое кино!
Пожаров нет и нет в нём взрывов,
а только грустно и смешно.
В нём пик любви без перерыва,
и путь героев не кровав,
он будто устлан звуком вальса.
...................................
Земля потом столкнётся с Марсом,
когда в кино придут слова.

…………….. Мэрелин Монро (1 июня 1926 - 5 августа 1962)

Девушка знает семь нот и ключи к ним тоже,
И завлекает самцов, и не только в ложи.
Всюду, где джаз, – оживают кафе и бары.
В джазе она оркестранток других белее.
В пальцах её виртуозная юкалеле.
В пальцах игрушечных кукольная гитара.

И ничего от гения – всё от гейши.
Встреть он такую, – ей блюз посвятил бы Гершвин.
В ней утолил бы мелодией жизни жажду.
Было б легко без бессонниц, пилюль и капель,
Мимо угрюмых депрессий бы каблуками
Пробарабанить по Белому Дому джазом.

С небес свалиться – фокус стар и пошл,
Как будто поменять десяток кож,
Всё это от и до обыкновенно.
Среди шаров очутишься не зря
И станешь прототипом пузыря,
Рожденного банальной мыльной пеной.

Где дышится легко и глубоко,
Не стукнешь своенравно каблуком,
Ему невмочь, как будто он не в моде.
Раскрутятся в полете бигуди,
И не понятно, чем там впереди
Эфир с лица косметику отмоет.

Летишь во сне, и мил тебе процесс,
Окажешься в составе стюардесс
И после ночи приземлишься в завтра,
Ища ногам опору и мозгам,
Где ветер, беспардонный хулиган,
Сочтёт за честь под юбкой оказаться.

Родился ты
красивый, ты везучий,
тебя не поджидает западня.
А я живу давно.
Как странен случай, что
облик человечий у меня.
Кошачьи двадцать лет –
что наша сотня.
Твои все –
помещаются в моей.
В твоих зубах воробышек сегодня
в последний раз чирикнет у дверей.
Что толку в том, что мир мой хрупок,
тонок,
что знаю астероида маршрут.
Ты будешь сливки слизывать,
котёнок,
и веровать, что кошки не умрут.

Однажды,
когда настанет
Прощёное воскресенье,
прощения ты попросишь
словами, улыбкой, взглядом,
за то, что в чужие сани
садился, что меж трёх сосен
блуждал и что в день весенний
бывал не со мною рядом.

Изъянов не замечая,
дефектов не зрю сквозь лупу.
Авансом тебя прощаю,
откладывать на год глупо.
И кофе налью, и чаю
в Прощёное воскресенье…
И как водолаз в бассейне
«Титаник» найду в осадке,
как будто он из пластмассы.
…………………………………….
Мной будешь прощён, как кошкой,
за то, что ей слов хороших
совсем не сказал, а просто
подсунул кусочки мяса.

Казалось всем, что быть тебе мальчишкой,
Но не бывать тому, чтоб два в одном.
Твоё мне детство – дежавю почти что,
Расстелено безбрежным полотном.
.
Твои забавы азбучно невинны.
Пока другие делают кульбит,
«В твоих зрачках танцуют арлекины...»
И веришь ты, что лучший победит.
.
И в глубине души печаль земную
Я прячу за глухие рубежи,
Когда ты песню мне поёшь шальную
Про мир, что весь тебе принадлежит.

Последний вечер этим летом,
Темнея, проплывает мимо.
Он может всё простить Джульетте:
Враньё, измену, юбку-мини.

Что веселилась без билета,
Тайком прокравшись мимо кассы.
Простит, конечно, кастаньеты,
И все (тем паче) маракасы.

Простит, что брошена Ромео,
Когда была ещё девчонкой,
Что непреклонна, как КармЕн… и
Как и она с цветком над чёлкой…

Что за чулок заткнула ножик,
Чтобы не ей лежать убитой.
Роль героини непохожей
На маскараде предстоит ей.

Но как тайфун над океаном
Метёт прибой пятиметровый,
Так ей назначены романы
С каким - то Вовой или Лёвой.