...ты скажешь:
– значит навсегда,
а я в ответ пожму плечами;
со звуком легче совпадать
когда всё сердцем замечаешь.

в последний час невпроворот
насущных дел у листопада,
с руки протянутой вспорхнёт
скворец осенний.

распорядок
подчас его соизмерим
с досадой, безотвязной скукой,
но понимаешь, быть другим,
как нам ему – большая мука.

и тщетно, вглядываясь вдаль,
считать оставленные гнёзда,
когда разлука – лишь деталь
для расплескавшей птицы воздух...

[img][/img]

...шерстяное облако, серый шар,
дождь стучит протяжно "тик-так","тик-так",
под водой прохладной вздыхает карп,
время жгучей осени – это факт.
открываешь дверь, где снаружи сад
золотой листвой оттеняет ночь;
отвечаешь мне:
– полюбить бы рад,
если я смогу воду истолочь.
а она дрожит, серебром звеня,
наклонись –
увидишь сиянье звёзд;
и скользит, скользит по её камням
голубой ладонью небесный дрозд...

...за розовеющим дымом – прохлада,
ходит сентябрь босиком с туеском;
с чёрных деревьев яблоки падают,
голод мучительный здесь ни при чём.

катится солнечный диск по ухабам,
обод стальной громыхает,
закат
красным исходит, сонливую слабость
осень вдыхает в немеющий сад.

ход облаков безупречен и мягок,
им легковесным парить – пустяки;
травы сгорают быстрей, чем бумага,
слышимо кроткое:
– не отрекись...

я отрекаюсь и дую на пепел:
– Боже, дай сил мне своё пережить!
то, что в душе вызывает не трепет,
а неуёмную жажду грешить.

может отпустит, даруя пощаду?
молча смотрю в золотые зрачки,
дышит листва увяданием,
надо запахи эти запомнить.
горьки
дни отошедшего времени, стынет
птичье гнездовье в просветах ветвей,
прячется жук в голубой древесине;
жалость моя!
отчего ты острей
точишь сердечную мышцу? остуда
горло сжимает, воронья тоска.

осенью смерть ощущая повсюду,
воздух страшусь из груди расплескать...

...тени прорисованы углём,
фонари высвечивают лица,
улица, задевшая плечом
ратушу.

по красной черепице
шествует, ни капли не страшась,
ночь, чей цвет чернее цвета кошки.

светлого - утраченная власть,
темнота, смотрящая в окошки...

тихо так, что в ясной тишине
слышен шелест крыльев спящей птицы,
или
это пробуют с небес
ангелы на землю опуститься...

...до губ твоих дотронуться легко,
и лёгок ход воды с тяжёлой рыбой;
я чувствую – касаешься щекой
небес, чей край достаточен и зыбок.
не спрашивай, зачем опять молчим,
рассеивая белое по ветру,
и отчего становится чужим
наш общий дом безудержных проспектов.
ночь креативна, сонный часовщик
потребует оплату за поломку;
неон сверкает, город многолик,
привыкнув к безрассудству и потёмкам.
ты ходишь беспрестанно день за днём,
читая вслух молитвы и сонеты,
мне видится, что мы с тобой вдвоём
подвержены любовному сюжету.
но ночь, возникнув, спросит:
– как дела,
расставив между нами запятые;
и ты поймёшь, что я не поняла –
насколько мы уставшие, пустые...

___________памяти И.Кузнецовой

1.

...зелёным платком перевязан
желтеющей яблони бок,
плывёт в небесах ясноглазый,
янтарный и ласковый бог.

приветно к плодам прикасаясь,
поднимет их с чорной земли;
и там, где кайма голубая,
отпустит, чтоб снова взошли...

2.

...выпьет блаженный с устатку,
став беспокойнее льда,
разве поверхностью гладкой
будет когда-то вода?

тянутся строгие ивы
над беспредельной рекой,
бог наделяет красивым
местом обретших покой.

тёплая пряжа, из фруктов:
спелый инжир, виноград;
благостной жизни конструктор
всякому голосу рад.

памяти хрупкой детали,
тешит усладой скамья,
господи, всё, что искали –
свечи, молебен, кутья!

горлица светом исходит,
мёд источая, елей;
смерть легкокрыла в природе
тихих твоих голубей...

3.

...по ключам и по пенистой браге
узнаваемы дом и родня,
смотрит в медное озеро ангел,
зная, долго смотреться нельзя.

оттого, что свечение тихо –
лапка птичья худа и слаба,
на остывшую землю скатилась
от бессилия божья слеза.

и тяжёлое солнце упало
в перелесок, где стало светло,
словно кто-то укрыл одеялом
перед тем, как на небо вознёс...

...нарушая границы звенящих июлей
тени с выси небесного вниз соскользнули
и расплавленный вылился в чаши янтарь
зацелованный богом схитрил пономарь
возвестив о начале медовой страницы
я тебе беспокойному рада присниться
пусть прохладным утешит льняное бельё
голова к голове золотое жнивьё
да гудящий шмелиный царевич хмельной
за окошком пугливым где рядом со мной
презираема жертвенность смерти до срока
голубая вода с остролистой осокой
где латунного месяца светлая грусть
и наивная вера что может вернусь...

осень целует губами сухими
землю горячую.
мне и не вспомнить...
что до тебя?
расстояние - мили.
время раздетых берёзовых скромниц.
хочется трогать затянутый шрамик.
- любишь?
- не знаю.
об этом не скажешь.
даже иконе намоленной в храме,
не объяснить, отчего эта тяжесть.
сквозь почерневшую землю и камни,
ухо поближе подставь и услышишь —
между корней тишина барабанит,
чтобы стать звуком от страсти охрипшим.
деревце тонкое,
тянутся руки,
как мне тебя иногда не хватает!
в каждой ложбинке скрывается хрупкий
голос одной человечьей напасти.
скажешь
- красотка,
обычная малость.
мякотью ягод испачканы губы.
только любовь нам с тобой и осталась,
если она
напоследок не сгубит.

Моя невесомая нежность
далёкого тихого сна.
Зима не бывает бесснежной,
и там, где блуждает она,
рассыпаны ворохом звёзды.
По ним,
выверяя маршрут,
бесшумно врезаются вёсла,
и лодки по небу плывут
навстречу.
Как будто случайно,
касаясь слегка головы,
склоняется Прага над Влтавой
в сиянии глаз голубых.
Прохладные запахи, звуки.
Вода отражает мосты...
В расстёгнутом вороте блузки,
где шёлковый месяц блестит.

...ушла на фронт, не выручайте,
не зажигайте фонари!
хожу еловыми кругами,
и этот ход сопоставим
с барачным возгласом
- паскуда!
и с упоением ножа...
в полночных вывертах абсурда
мне стало быть - существовать.
уполномоченное властью
и бесконечною зимой
промчится время, ртов касаясь,
где снег
никак не снимет боль.
густая взвесь взвинтит подшёрсток,
промозглый ветер свалит с ног,
и отойдут со вздохом окна
в закатном зареве моём...

...нам вместе плыть, держа наперевес
уставших
деревянных вёсел спины;
на удочке твой колокол воскрес,
очерчивая лица триединых.
всё истинно,
но вере вопреки
рыбачество – не более чем хобби.
на дне реки белеют черепки
разбитых амфор,
между тонких рёбер,
как в клетку золотую заключён
кусочек света огненного царства;
накинув шелковистый капюшон,
ты понимаешь, что любовь – лукавство,
отдельная погрешность,
кривизна,
пространственный изъян,
а в это время
сиреневая движется звезда
и освещает мертвенную темень.
мы делаемся ближе,
и тогда
нас осеняет, что неразличимы
ни мы с тобой,
ни зыбкая вода,
и наступает мира неделимость...

[img]
[/img]

В тишине растворяется утро,
замирает в блаженстве река.
Осыпается рисовой пудрой
цвет черемушный. Не велика
горемычница сизая - птаха,
прикорнувшая к веточке, спит.
Не хватает крылатой размаха
для восторженных чистых молитв.
Да и пусть! Колокольные звоны
разгоняясь, почувствуют вкус...
И покатится солнце-червонец
сквозь прохладный сиреневый куст.

[img]

он сеял дождь сквозь решето -
босой блаженный деревенский.
блестела маковка с крестом,
стоял на горке храм успенский.

народ копеечку давал,
молитва к небу возносилась.
не вышел статью - худ и мал,
но в нём была такая сила!

как будто тысяча церквей
о нём единственном радела.
не становился он взрослей -
седой как лунь, в рубахе белой.

хоть ни двора, и ни кола,
но разве только в этом дело?
ведь рядом с ним душа жила
так ладно, словно мама пела.

Распутывать нити не сложно,
труднее – связать на века.
Проверит подмётки сапожник
и скажет: «Обувка крепка!»

Так хочется лёгкого в жизни:
походки, задач, ветерка.
Макушки зелёные сбрызнет
янтарный сироп.
Коротка
цепочка событий, ведущих
к словам, означающим боль.

Хвост рыжего солнца опущен
в озёрный стакан.
Канифоль
на пальцах скрипачки застынет,
а мне бы послушать ещё –
как шмель копошится в жасмине,
как голос небес превращён
в поющую птицу и дождик,
и в детский заливистый смех.

Так хочется вешать на гвоздик
твой плащ, не скрываясь от всех.

Проведешь ладонью.
К небу
Тянет голову пшеница.

Если много будет хлеба -
Значит девочка родится.

Если дождь - родится мальчик.

Льнёт к ногам подол на платье.
Если любишь - всё без фальши!

Вышиваешь чепчик гладью.

А внутри тебя водица
Напевает втихомолку
- Знаю, брови и ресницы
Будут, как у Ярополка.

Нещадно солнце жжёт, его волчат
зима погонит яростно... Как странно
всё ощущая, до сих пор молчать
и знать, что всё равно с тобой расстанусь.
Не называй меня по именам,
не узнанной мне быть намного легче.
Но знаешь, ни за что я не предам -
ни память о тебе, ни то, что вечер
так плавно переходит в тихий сон,
доверчиво к подушке прижимаясь...
Я чувствую, как ты давно влюблён,
но только не в меня. Глухонемая
в пределах звёздных плещется луна,
забыв о том, что время здесь не лечит.
Я выхожу на улицу одна,
где лёгкий ветер трогает за плечи.

пусть пубертатный беспредел
своё насилие ослабит
где сад
пока не опустел
а грай вороний разухабист
присядь
уставший человек
твой дом ещё не обезлюдел
для совершающих побег
здесь недостаточно прелюдий
и вроде птицы рядом и
все двери окна нараспашку
присядь
из глубины взгляни
дворов
дрожит дворняжка
и подвывает
плач её
соизмерим с твоей печалью
давай итоги подведём
пока своё
не оболгали родство со временем
где век
предельно сжат и архаичен
где ты тоскуешь человек
о невозможности по-птичьи
переходить границы снов
перелетать
где час за часом
протяжный хор колоколов
гудит
под свист боеприпасов

ощущая дыханье жасмина,
вдруг подумаешь
- как хорошо!
время что? нержавейка пружина -
распрямится, сожмётся.
сошёл
зайчик солнечный с неба на скатерть -
любопытен, как всякий малец.
ладно будет - себя не растратить
на пустые минуты.
отец
расправляет сутулую спину,
обернувшись, кого-то зовёт.
у забора краснеет малина
и стыдится, что просится в рот.
голубая тесёмка над крышей
собирает в пучок облака.
голос матери явственно слышен,
запах лета и счастья пока
ощущается рядом так явно,
что горячей накроет волной...
может быть этот день самым главным
будет помниться в жизни смурной.

Если встать и смотреть на город
С высоты этажа восьмого,
То покажется город чёрным,
Но с вкраплением голубого.

В поперечном разрезе - балки,
Свежеструганные стропила.

За манеры провинциалки
Не хотела - пришлось - простила.

Нынче ангелы не в почёте,
Тон дурной и навязла тема.

- Вы кого-то сегодня ждёте?
- Нет, нарушена микросхема.

Бестелесный контакт, прошивка.

- К сожалению, опоздали.
Не хватило немного солнца,
Чтобы вызрело цинандали.

И тогда ты садишься рядом,
Гладишь нежный живот и плечи.

- Боже праведный, виноградарь!

Обнимаешь
И лечишь,
Лечишь...

из голубой ладони пить,
сидеть в шезлонге на террасе.
смотреть, как паутины нить
край неба силится украсить.
как голос твой, пронзив насквозь,
меня пришпиливает к стенду.
я может выживу. авось.
нарушив древнюю легенду.
что только так приходят из
других невнятных измерений.
к моим губам лицо приблизь,
чтобы увидеть светотени
перелицованного дня -
с изнанки все немного звери.
я знала, здесь иных казнят.
или что хуже - им не верят.

безупречен голос у дивной флейты,
тихо льётся звук, словно нет зимы.
за окном декабрь, облака на рейде,
кучерявый абрис водой размыт.
перестать бы верить, да разве сможешь?
говорят – всему в этой жизни срок.
убирает руки в карман прохожий
и бежит от ветра наискосок.
серый воздух в небе плотнее, злее,
у тебя подружка – из шерсти шаль.
к ней щекой прижмешься:
– жалей!
– жалею...
бархатистый вторит по нотам альт.
для озябших птиц на ольхе кормушка.
сколько их ещё, кто к зиме готов?
одинокий вечер. часы с кукушкой.
и звучащий моцарт среди снегов.

за ощущением зимы
является иное чувство.
мы здесь зимой не прощены
за то, что в признаках искусства

не нами осязаем след
всего холодного, и льдистый
над головами неба свет...
дрожащий ветер гладит пристань,

замёрзшую. река хрипит
простывшим горлом, стынет прорубь
без рук рыбацких. аппетит
над ней нагуливает голубь.

а тишина такая, что
озноб душевный возникает.
но, слава богу, в час шестой
выть начинает пёсья стая.

а если так - уверовать в закон,
незыблемую летопись и схиму,
где голос расстояньем искажён,
ранжируя святых и одержимых.

почувствуй, как дрожит озябший лист
от холода, возлюбленный мой пастырь.
отверженное время одалиск
и птичья эмиграция горластых.

в трёхстах шагах от яростной зимы
иллюзия тепла одной ладони...
твои калифорнийские холмы
и глаз луны навыкате драконий.

Вот зеркало, вот женщина, вот свет.
Вот Бог, который всё это придумал.
А крошечная жизнь на склоне лет
Покажется итогом или суммой,
Стремящихся, увы, за горизонт
От женщины, от зеркала, от света...
Вот с грохотом ударился о стол
Кувшин, рукою маминой задетый.
Случаен ли в утробе неба звук
С повадками нахрапистого зверя?
За истиной ныряя в тишину,
Останется всего-то - хлопнуть дверью.
Увидеть, как из хлопка облаков
Снег падает, кудахча по привычке,
И высунув язык, рисует Бог
У глиняного ангела реснички.

Пусть в жуткой тишине сливаются уста,
И сердце рвется от любви на части.
А.Ахматова

Заставит город сомневаться
в том, в чём уверенности нет.
Век - отмотавший восемнадцать
невыносимо долгих лет.
Всего две вешки - до и после
переворота и войны.
Блюдёт пространство глаз конвойный
лилово-дымчатой луны.

А если всё вернуть как было?
Шасси, закрылки, фюзеляж,
обритый наголо затылок,
свинцовый день, июньский пляж.
За время, сжатое до точки,
наполнив лёгкие водой,
не стать комдива третьей дочкой,
женой предателя, вдовой.

С окраин вывезет кривая
могильный крест, прибитый вкось.

Услышав лай собачьей стаи,
на откуп бросит город кость.
Берцовой давятся.
Из горла ночного неба - т и ш и н а.

- Гляди, кажись того, помёрла!

Ещё один, ещё одна.

палитра богата на краски,
а осень на сброшенный лист.
окажется влажной и вязкой
её осторожная кисть.
четыре пятна в интерьере,
уснувшая кошка в углу.
нам всем воздаётся по вере,
а веру мы ловим на слух.
ложимся, глаза закрываем,
и вешаем скрипку на гвоздь.
где перегородка такая,
что слышно, как медленно, сквозь
улиточный рай проступает
росистая влага и мга.
а бог, становясь всепрощающ,
плывёт к золотым берегам.

И мы стояли, тонкие деревья,
В бесцветной пустоте небес.
Николай Заболоцкий

Так смотрят вдаль
в расстёгнутом пальто...
Апрельская терзающая смута,
заглохлый лес, ещё не обжитой,
горчит чадящим дымом самокруток.
Не хочешь,
но уверуешь - не здесь
расплачиваться временем.
Стареет
в берёзовых прожилках новодел
под робкими руками подмастерья.
Немеет голос в жадной глубине
белёсого замшелого пространства.
Отчаянно пытаясь голубеть,
свет падает
с упрямым постоянством.
Ложится шелудивым псом к ногам
деревьев,
пренебрегших переходом,
протягивая к гнёздам воронья
собачью разлохмаченную морду.
Озябший день
с землёй наперевес
в просветы неба подставляет спину,
где солнце зреет в рыжей скорлупе
на крыльях осторожных журавлиных.

1.
всё так, а не иначе. серый год.
привычное движение по кругу.
стеклянный свет от лампы упадёт,
но рядом нас не будет. друг от друга
мы станем невозможно далеки,
насколько позволяют мониторы.
ты будешь слушать глупый всплеск реки,
а я - пустого неба разговоры.
старательно пытаемся забыть,
вычеркивая маркеры болезни...
дракон, парящий, крепко держит нить,
и память балансирует над бездной.
звенит осой назойливой, и "дзен"
постигнут нами будет непременно.
оставив на двоих один фрагмент
единственной из тысячи вселенных.

2.
здесь осень уходила не спеша,
и мы с тобой задумчиво молчали.
привычные для сцены "антраша",
дороги, обязательства, печали.
холодное пожатие руки.
как будто, вот сейчас вернуть возможно
сиреневого неба лепестки
и медный цвет загара нежной кожи.
но всё, что время силилось сберечь,
листвой последней на воду ложилось...
оранжевое - с тополиных плеч,
рубиновое - с языка кизила.

у реки бегучей - песчаный берег
и вода прозрачная, как стекло.
голубым подсвечена снизу.
веришь
в то, что небо в реку твою стекло.
перехватит горло - какое чудо!
слюдяное солнце идёт по дну.
кинешь взгляд на россыпи незабудок
и увидишь - что лепестки блеснут
от росы тяжёлой на нежном шёлке,
зажужжит пчелиный над лугом рой.
ветерок растреплет густую челку,
перестав играть золотой косой.
светлячки моргают - глаза навыкат,
вечерами щёлкает хор цикад.
над резными листьями ежевики
оркестранты яростные царят.
босиком ступаешь, сначала колко...
выдыхает воздух из дудки бог.
под рукой - осока,
собачья холка,
да земли шершавый и тёплый бок.

Май месяц.
Выбеленных стен
в себе уже не обнаружишь.

Юродив, пристален, блажен
смотрящий вдаль.

Ствол старой груши
кривится.
Рядом с домом скарб
под солнцем греется.

Извечен
вопрос воинствующих царств.

Готов к пиликанью кузнечик –
пищалка божия, свирель,
бубенчик, вёрткая козявка.

Над головой – облатка-гжель
небес качающихся.

Лавка
кренится на бок от времён,
для всех
давно ветхозаветных...

Где человек приговорён
к скворцу, поющему на ветке.

пришельцы, словно птичьи голоса,
щебечут и щебечут - иноверцы...
проводишь второпях по волосам,
свет рвётся вон за старенькую дверцу.
библейская продажная душа,
не стоившая в прошлый год ни драхмы,
как мягок грифель у карандаша,
подверженного тлену. но за крахом
слоёв графита - линии, штрихи
и чёткий профиль женщины уставшей...
среди теней - тончайший крепдешин,
за маской человечьей - обветшавший
скелет полуразрушенной любви,
короткий миг, обрывок пуповины.
- скажи мне. лучше нет, не говори!
я сам отвечу. звук, до половины
добравшийся, уходит за черту
стерильности. на шаткий брус оконный
садится голубь, где невмоготу
ни тишина дитячья, ни иконы.

растлитель, перебежчик, сердцеед,
с ума сводящий,
похититель света.
средь множества описанных примет
единственная истинна.
раздета
под окнами ночными бузина.
мне видно, как расстёгивает блузку
жена твоя...
подельщица луна
сияет над равниной среднерусской.
дыхание морозное свежо,
горячий рот печной натужно дышит.
с чернеющих высот летит снежок
и прячется в ногах у старых вишен.
как холодно и зябко - ждать и ждать,
ни капли на удачу не надеясь.
разлучница, воровка, волчья тать -
тьма за пригорком, делаясь плотнее,
следы сокроет, спрячет от чужих,
косые взгляды так невыносимы!
наутро станет голод лютый тих
не ради бога - пожалев гонимых
из райских кущ.
молочная река
струится тонкой змейкой с подбородка...
но тонок лед, где я наверняка
иду не с краю правого -
серёдкой

Цветы бы рвать, да время осени.
Год нынче выпал урожайный.

Соседка скажет:
- Прядка с проседью.
и
- Всё на свете не случайно.

Рука погладит скатерть белую,
Льняную, вышитую.

- Мама,
Я с каждым вздохом чёрной делаюсь
И несговорчиво упрямой.

Моё вино из одуванчиков
Слегка горчит и вяжет нёбо,
Лежат под синей высью мальчики,
Им — пух лилейный,
Мне — сугробы.

Летят стрекозы золочёные,
Смотрю,
А вижу — вертолёты.
Да смерть по полю колченогая,
Где полегла восьмая рота.

Там тишина над миром выжженным,
Стоит немая на коленях.

А у войны глаза бесстыжие.

Я пью вино и не пьянею.

С.К.

ветер,скрипичное соло.
вздох голубого ручья
по черепичным осколкам,
звуки с ладони клюя,
воздух, взлетая всё выше,
трогает контуры труб.
не замечая, что дышит
в тесном объятии губ.
лёгким становится, паром,
дымом белёсым, водой.
липовым цветом и взваром,
голосом, тихой мольбой.
взять и развеять сомненья,
нежно коснувшись руки,
самой любимой из женщин.
той, чьи слова - лепестки
яблони, вишни бордовой,
белой смородины, и
- господи, дай же мне повод -
с дочерью поговорить.

от игрищ детских - ничего,
так ерунда и пара шрамов.
иллюминатора стекло,
строительство воздушных замков,
где гнёзда под стрехой давно
опустошённые.
но птицам
в отличие от нас с тобой
есть вариант - куда стремиться.

клаустрофобия окна,
извне границы - зычный голос.
свет, превращаясь в семена,
растит неспешно частный космос
свободы, запертой внутри -
сосуд в сосуде, тело в теле...

я подхожу, ты говоришь
о том, что явно неумелой
я стану через много лет
хозяйкой, стало быть напрасно
любое слово - сухоцвет.
чья суть в одном - являть контрастность
живому и всему тому,
что розовеет до рассвета.

наверное, и я пойму!
но я всё жду... всё жду ответа,
зачем не я с тобой, не ты
мне открываешь двери?
снизу
плывут, вихляя облака,
а воздух горечью пронизан.
нет.
я сегодня не точна,
он пахнет гарью и разлукой...
борт 117, сколько нас -
тех, кто на свете всё профукал?

Перевёртыши дни, календарные даты.
Мне сказать бы тебе, да боюсь не успею.
Начинается время больших снегопадов,
По-иному всё рвётся, намного больнее.

Запорошит предместье, сутулые спины.
Одиночество – слово, пустившее корни.
Ощущение жажды во мне беспричинно,
Ведь зима холодна, тяжела, непокорна.

И зачем-то срываясь в банальную ссору,
Ветер треплет загривки озябших деревьев.
Эта жизнь накопила во мне столько сору –
Заметаю в совок – выставляю за двери.

горечь. разводящему мосты
холодно. под небом чёрствый город
выбеленный снегом с высоты.
тень мелькнула. сбрасывая скорость,

пробуешь, что мочи прокричать:
"господи, я жив!" и "слава, богу!"
сколько? сороковник, четвертак?
наледью покрытая дорога -

слева фонари, река правей,
впереди бетонная застёжка.
человек - букашка, муравей,
глупая безмолвная рыбёшка.

ртом хватает воздух, мельтешит,
оберег легко уносит ветер.
снизу - свист, летящих мимо шин,
сверху - облака. по счёту - третий,

третий разворот в одной судьбе.
медленное солнце остывает,
станет по зиме чужой скорбеть...
птичья разговорчивая стая

кружится. сквозь частый снегопад
крыльями прозрачных лиц касаясь...
наспех, несуразно, невпопад
тает жизнь, как свечка восковая.

река сонлива, но строга.
прохладный воздух выдыхая,
ведёт плечом.

по берегам
туман слоистый.

птичья стая
в гнездовьях дремлет.
ни души.
вокруг - пространственная роскошь.

час предрассветный нерушим -
ни плеска вод, ни отголоска.

лишь зябко ёжится ветла,
да ива косы распустила,
где тень ей под ноги легла
от гололобого светила ...

как смерть не каждому к лицу,
так межсезонное - ничтожно.
вверяя сущее творцу,
блеснут колечки острых ножниц,
чтобы разрезать полотно,
оставив синее с отливом
зиме. которой всё равно -
с изюмом или черносливом
доесть пирог и лечь на дно
к небесной рыбине брюхатой.
вот ангел бледный за окном
хлопочет, словно виноватый
за то, что снег слепит глаза
и белым землю укрывает.
он говорит:
- не исчезай,
пока еще ты здесь, родная.
ему так кажется, поверь,
он тихий свет от ветра прячет...
и приоткрытой держит дверь,
и плечи кутает цыплячьи.

...сырые простыни. снега́.
хрящи прозрачных рыб. хребтина
реки, где свет наверняка
мостками выгибает спину

над водной гладью. голова
луны. тебе бы всё перечить.
я слышу звуки, как едва
касаясь, голос человечий

скользит и обретает смысл.
плотва жемчужная. морозный
воздух. пар из труб смолистый
течёт, и бисер на берёзах

искрится, щёлкает, горит,
сбоит небесная проводка.
из-под холодных чёрных плит
ныряют звёзды в рыбью глотку...

орнитология любви
и колыхающийся воздух,
где в золотой пыльце обвис
ночной шатёр.
во сне воссоздан
рисунок девственной луны,
лежащей яблоком на блюде.
где чувства все обнажены
пока по-птичьи многолюден
внутри твой иерусалим
и голубого неба мекка.
где голос просит
- исцели...
от человека человека.

пора лояльности плодов.
по подбородку сок стекает.
не слышным время подошло,
став незначительной деталью
на фоне круглого стола.
оса увязла в винограде.
смешно тебя не целовать
на солнцем залитой веранде.
созрело лето и горчит,
почти становится болезнью.
зажатой бабочкой в горсти -
последней в августе,
последней.
где выжат свет на мой живот -
половозрелое бесчинство.
голубоглазое тепло
течёт по ветке
материнской.
ладонь оглаживает бок,
урок по памяти усвоен.
но так легко и хорошо,
что всё закончится
любовью.

зима, приголубив домишки,
снегами укроет окрест.
хватило бы всем передышки,
до поздней весны будет лес

дремать. деревянные избы
пыхтеть день и ночь напролёт.
вертлявой реки механизмы
тисками сожмёт крепкий лёд.

по краю студёного неба -
обрывки льняных облаков,
когда ещё нежные вербы
проклюнут чешуйки оков?

деревья статичны, застыли,
страшась полной грудью вздохнуть.
февраль на исходе, да жилист,
а имя пафнутий ему.

старинное имя, по святкам
в мороз преподобного славь...
по ровной поверхности гладкой -
луна добирается вплавь.

"меркнут знаки зодиака",
ночь - голодная, как чёрт,
перелистывает дьякон
часослов. в углу промёрз

до костей понурый голубь.
над купелью - морок, мга.
месяц надвое расколот,
звёзд блестящая шуга.

на крещение - морозы,
холод адский, но впотьмах
указатели берёзы
серебрятся на мостках.

толчея, людские "ахи",
греховодников - толпа.
обнаженные, как махи
ходят девы без стыда.

вдалеке клокочет птица
освещает небо храм.
кто-то - заново родится,
чей-то "воз и ныне там"...

ну а я смотрю на чудо,
на свечение воды.
как под тихий шелест дуба
в душах в рост идут сады.

Вот и мне обижаться нет смысла
за огонь, за цыганство в крови.
Изгибается мост коромыслом
над рекой... Та хохочет:
«Плыви!»
Под чугунной оградой, быками,
под копытами строгих опор
волны в берег толкаются лбами,
расширяя воды кругозор.
Я смотрю на движение молча,
на упорный и тягостный труд.
С аппетитом отчаянно-волчьим
белогрудые чайки орут.
Тихий ход бесконечной рутины,
мельтешение ряби... Сейчас
всё – от святости до чертовщины –
от души перемешано в нас.
Отрицание правды - мятежно,
а река всё течёт да течёт...
Белый дым, голубая скворешня
и черёмушный крупчатый мёд.

Для Пеппи рыжий цвет волос -
мистификация.
Иного
не ждёшь. Живущей на износ -
так много в жизни золотого!
И лист осенний, и багет
в который город заколочен.
И воздух, что теплом согрет
ладоней солнечных.
Кусочек
лимонной корочки.
Впотьмах
луна сияет позолотой.
Пчёл одеяние в цветах.
И Пеппи - птенчик желторотый -
свистит на дудочке, поёт,
на ножке прыгает в чулочках...
Всех у неё пока забот -
среди людей слыть одиночкой.

тревожное движение ресниц.
сирингой овладеет пан едва ли.
по скатам крыш из рыжих черепиц
гуляют сны чужих опочивален.

фламинго алый силится взлететь,
презрев законы тягостной вселенной.
ты чувствуешь меня всего на треть,
касаясь обнажённого колена.

когда губами пробуешь на вкус
свирели тело с берега ладона,
мне кажется, что я давно боюсь,
остаться навсегда в тебя влюблённой.

Мне яблочная видится пора
В осенней заштриховке силуэтов.
Неясное предчувствие разлук
Среди вещей
Знакомых, обогретых.
Сентябрьская рапсодия любви,
Серебряная ложечка в стакане.
И надо бы сказать:
- Не говори.
Но ты курлычешь,
Пальцами касаясь
Парчовой ткани тихих вечеров,
Лазоревого неба - тонким клювом.
Где каждый к расставаниям готов,
А виноград становится
Изюмом.

за метелью - вьюга, нещадный ветер,
снегопад, бураны - не жди тепла.
повернёшь в проулок по счёту третий,
где горюет, жмётся к стене ветла.

воет пёс хозяйский. к чему бы это?
да и пусть судачат, лиха беда...
на озябших пальцах белёсых веток
уцелеть пытаются два гнезда.

в декабре надежды идут на убыль,
впереди - голодной зимы оскал.
чертыхаясь, молишь - забыть бы губы,
и того, кто вором тебя ласкал.

в горле снежный ком, ледяная глыба
на пути стоит, и не обойдёшь!
видишь, чёрный край полутьмы обсыпан
серебром. холодным, как финский нож.

печальник, плакальщик, сердец
скорбящий голос, голубятник.
ловец снежинок, сорванец,
чем ближе, тем невероятней

по ощущениям любовь,
та, что сродни блаженству. веруй!
шатай основы, прекословь
и богу, и миссионерам.

гони тоску, любую чушь
взашей, что мочи есть, подальше.
в себе смурное обнаружь,
и то, что искренен без фальши.

а золотую песню пой!
бери, пока даётся даром.
благословляемый зимой
и голубым кудлатым паром,

что вырывается из всех
открытых ртов от изумленья,
пока из-под небесных стрех
струится ангельское пенье.