Был он жулик, если просто. Приподнялся в девяностых.
Правил «Русвоенсоюзом», сокращёно РВС.
Но… продал своих бандитов, взял заказов и кредитов,
всем сказал, что в Кремль поехал и на много лет исчез.

Вспоминать про русский клевер улетел в далёкий Денвер.
Вдруг… прислал по электронке пару лыковых стихов.
Я ответил: «Выпей бренди и не бейся в двери эти,
без тебя певцов хватает «покосившихся крестов».

Мама мёду не даёт,
а даёт салат капустный.
От капусты я весь грустный:
– Мама, срочно нужен мёд.

Он, конечно, дорогой
и его на свете мало.
Для меня вам денег жалко,
я ж не герцог никакой.

Не грабитель, не пират,
не король, не королёнок,
не испорченный ребёнок...
Но медведя я медбрат.

Безмедовье – это жуть,
против жизни преступленье!
Ладно, мам, давай варенье
и про булку не забудь...

Проспект Гагарина ночами пылесосят,
от грохота я не могу заснуть.
Перевожу полпачки папиросок
и матерю прогресса грозный путь.

Перебираю прошлого страницы
и правлю, как неизданный роман.
Немного приукрашиваю лица
и солнцем заливаю Маристан.

Кручу-верчу смешливых и несчастных
и обнимаю мысленно вдогон.
А как дойду до Валечки глазастой,
тогда прощай совсем, здоровый сон!

Подумаешь, не принял кот,
излил в парадный туфель злобу...
А ты не разлюбить попробуй,
когда любимая блюёт,
когда орёт, что ты тупой,
когда к таксисту лезет в губы...
А если всё же не разлюбишь,
тогда поплачу я с тобой.

Марсианка моя приоткрыла окно:
небо крестят и чертят на ромбы стрижи,
расцветает закат, будто разрешено,
воздух встал, загустел, хоть на дольки кроши.

Небо крестят и чертят на ромбы стрижи.
Марсианке лучистые косы плету,
Подвизался улыбку её сторожить,
комаров полусонных ловить на лету.

Расцветает закат, будто разрешено
разжигать, обнимаясь, любви разговор
и цедить этих губ марсианских вино…
Но внутри у неё – словно сломан мотор.

Воздух встал, загустел, хоть на дольки кроши.
Из души ускользает предательский бред:
– Без тебя невозможно, конечно, прожить,
но тебе заказал я до Марса билет…

Отменяется пара по сопромату…
Что свершить, пока у друзей галдёж?
Раз! Создать климатический аппаратик,
чтоб сияло солнце, а хочешь – дождь.
Два! Улучшив, закончить с беззвучной бомбой,
что сбивает умных людей с пути.
Три! Её обнаружить в мужской уборной,
обезвредить храбро и мир спасти.
Вот тогда подкачать-таки левый бицепс,
чтоб не только правый потом чесать…
Можно даже успеть на всю жизнь влюбиться,
и ещё останется полчаса.

Чудесный летний вечер,
прохладная окрошка,
творожное печенье...
И на коленях кошка.

И кажется, что счастье
доступнее улыбки,
а что любовь зачахла,
так это по ошибке.

И вырастают крылья,
где спину почесал ты,
и наши победили
испанцев по пенальти.

И думаешь: вот жизнь, а!
Ведь вырвалась из грусти...
И боязно ложиться,
заснёшь – и всё упустишь.

В рубрике «Что нового?» –
к нам пришла жара!
После ветра вздорного,
что свистал вчера.

После бурь, нас мучивших,
после тучных гроз,
как с цепи, могучее
солнце сорвалось.

Ходим полуголыми,
тяжек пекла пресс.
Хочется, как голуби,
задом в лужу сесть…

Как-то с Лёхой Сердюковым
мы сидели за столом.
Выпивали. «Что такого?
Поболтаем да споём», –
думал я, в коньячной смуте
разбавляя смуту дел…
Вдруг на кухню входит Путин!
Я подвинулся. Он сел.
«Вы меня сейчас ругали, –
начал он издалека. –
А ведь ваш любимый Сталин
вас бы к чёрту на рога
однозначно бы отправил.
В Магадан. Набрать ума…
Кто из вас хоть чем-то правил?
Хоть деревнею (поправляет наушник в ухе) Нурма…
Ладно. Дам три дня. Неплохо?
Кто возглавит всю страну?»
Говорю: «Возьмите Лёху,
я три дня не потяну…»

Он в детстве боялся всего и вся:
папу, соседскую таксу, грома, крови, врача,
старшеклассников, покуривающих за школою, как князья,
и даже грустного трудовика Петровича...

И вот повзрослел:
на "мерседесе" летит, как птица,
одновременно секретутке расстёгивая штаны,
и никого, никого, никого не боится,
кроме начальника и жены...

Первое июня.
Падает снежок.
Это лето? Сплюнь-ка.
Это просто шок.

Северному ветру
сколько можно дуть!
Это лето? Нет уж,
это просто жуть.

Против всех законов
летний холодрын.
Может, вышел комом
только первый блин?

Голубь к стенке жмётся,
мёрзнет воробей.
Дай нам, Боже, солнца,
совесть поимей...

Нормальная марийская погода:
с утра уже по-мелкому дождит...
И не сказать, какое время года,
наверно, время скорби и обид.

Спешащие куда-то иномарки
грязнее сельских стоптанных галош,
мокры насквозь деревья-перестарки,
и я не так уж молод и пригож.

Шагаю на работу нищебродом,
на кепку нахлобучив капюшон,
читаю в небе строчки мимоходом,
как дуракам неписанный закон.

Летят себе в нелётную погоду
два журавлиных клина на восток,
и понял я, что нынче время года –
испытывать волненье и восторг.

Не задавались диалоги,
писатель вышел в магазин,
а в это время толстый блогер
один с ним бился на один:
опять у этого, мол, гада
добром не кончился сюжет…
Писатель, щурясь виновато,
купил вина и сигарет.
Как славно после снежной бури!
Сугробом побелив пальто,
он у подъезда долго курит,
и к лучшему, наверно, что
кольцо сужает мир жестокий,
с деньгами вечная беда,
ушла жена, и диалоги
не задаются никогда…

В начале было что-то в его стихотвореньях –
в ней будто загорелась дремавшая звезда.
Но жизнь – такая штука, где мало дней весенних,
потом приходят дети и трудные года.

Газеты и журналы печатали несмело,
смешные гонорары – купить трусы-носки.
Она почти смирилась, звезда ещё горела,
но слушала в пол-уха красивые стихи.

Вот книги – это тыщи, и каждая – подарок,
жаль, очередь и могут лет десять не издать…
Но за последний сборник – две пачки экземпляров
из тиража им дали. Погасла в ней звезда.

«Я двадцать лет терпела, кормила паразита, –
однажды заявила. – Надеялась, талант
когда-то засверкает поэтом знаменитым,
его печатать будут везде и нарасхват…»

Скопив на переводах, сказав: «Мадам, не спорю,
конечно, я не Пушкин и даже не Рубцов»,
он взял её в охапку и с ней поехал к морю,
ведь только море может разбавить горечь слов.

Добрый дядя

Однажды всё пошло не так: с петель слетела дверца,
Сломался стул, сгорел утюг, закапала вода.

Он знал секреты всех вещей и ладил с ними просто…

Читал стихи по вечерам. И сказки – по ночам.

Резные ставни мастерил, сажал в саду жасмин.

(Светлана Пешкова, "Мой человек")

Нет, не электрик заглянул и не сантехник, кстати,
не деревянных дел мастак и не волшебный глюк…
Поэтке Светке повезло – нашёлся «добрый дядя»!
Не только кляпом кран заткнул и развинтил утюг.
Он стул разломанный собрал. На скотче. Не без кайфа.
Светлане «быстросуп» сварил, а к вечеру уже
резные ставни смастерил из падшей дверцы шкафа,
хоть странно смотрятся они на пятом этаже.
А после ужина свечу зажёг и сел поближе,
стихи и сказки наизусть неспешно стал читать.
Конечно, Светины читал. Красиво. Не свои же.
Ну как такого не пустить нечаянно в кровать?..
Наутро он, перекрестив Светланину берлогу,
среди балкона сад разбив и посадив жасмин,
собрался, поглядел в блокнот, сказал: «Вас очень много –
бесхозных грустных поэтесс, а я всего один…»

Я гоню её: «Уходи!»
Привиденье из светлого прошлого
подошло, прижалось к груди
и остатки волос мне взъерошило.
Нет её. Да знаю, что нет!
Есть седая, почти неходячая,
для которой суп на обед
мастерю и над луковкой плачу я.
Не тая насмешливый взгляд,
обнимает красивое облако.
Я хочу её, как хотят
лишь мечту из запойного морока.
Плешь водой холодной кропя,
говорю: «Убирайся ты к лешему,
не тебя люблю, не тебя,
а вот эту несчастную женщину…»

ПЕСЕНКА ПРО ВЫБОРЫ

Выбирали мы царя...
из старья да из ворья,
из шута да из девицы
кривоумной-криволией
(не в царицы, а в цари
ей хотелось, хоть умри)...

Выбирали мы царя
из жулья да из старья,
а ещё был парень в майке
по фамилии Сарайкин,
как копейка на кону,
не понятный никому...

Выбирали мы царя –
только мучились зазря,
не найти на трон в России
честных, умных и красивых,
сколько прочих не пиарь...
Пусть уж правит прежний царь.

............

ПЕСЕНКА ПРО КИРПИЧИК

Дайте мне кирпичик, дайте лучше два –
защищать права свои от власти.
Обложила данью, словно татарва,
душит хуже вражеской напасти.

Окопались прочно вороги в Кремле,
зломышляют супротив народа.
Им людей не надо столько на земле,
где богата недрами природа.

Только показуха, Питер да Москва,
только в зомбоящике успехи...
Там, где были сёла, нынче трын-трава,
в городах китайцы да узбеки.

Дайте мне кирпичик, дайте сразу три –
я живым не сдамся, не возьмёте.
Не сломать пружину у меня внутри,
а она давно уже на взводе.

Люблю коньяк, но к выпивке остыл,
почти забросил сигареты с трубкой,
не увлекаться всякой мини-юбкой
теперь хватает мудрости и сил.

Не злюсь и не свергаю небеса,
про власть не повторяю хохмы с перцем,
и перемен не требуют ни сердце,
ни лёгкие, ни уши, ни глаза.

Во всём найти умею позитив,
за ним, родным, хожу в библиотеку.
И улыбаюсь дворнику-узбеку,
бесплатного дантиста посетив.

Я с каждым годом лучше становлюсь,
во мне грехов уже ничтожно мало.
Когда душа достигнет идеала,
на холмике моём поставят плюс.

Седой поэт-поэтище Смирнов
явился мне в одном из тяжких снов
и попросил две сотни на бутылку.

Ну как не дать?! Но это ж грустный сон,
где был я беден, тощ, умалишён
и верному коту копал могилку...

Когда проснулся, был резонно рад,
что при уме, что толст, почти богат,
что кот мурчит, как трактор заведённый.

Но как-то сердце щемит всё равно:
нежнейший лирик, пьяница Смирнов,
во сне остался неопохмелённым...

Пурга,
беснуясь, мечется который день,
в снегу валяет дурака,
мой дом в ушанке набекрень
торчит из снежного мешка.

А я,
нет, не пишу тебе, шепчу письмо,
ни править, ни порвать нельзя,
всё, что нашепчется само,
пурга допишет, унося…

Ты как,
как поживаешь в солнечном раю?
Застрял в снегу я на века,
застрял в тебе и так стою,
а ты не лучше, чем пурга.

Мой мир
зажала в белоснежные тиски,
и мысли о тебе, пойми,
не увезут грузовики,
как снег, что побеждён людьми…

"Пройду по краю, вымочив в хвощах
Подол плаща, и туфли, и сюжеты...
Но клевер почему-то обещал,
что я вернусь в поляновое лето."

(Елена Ди, "С утра прохлада - и опять исход...")
http://litset.ru/publ/16-1-0-3960

Мы собрались с подругами в плащах
пройти по краю, край суровый – Пермский,
но истрепали натощак в хвощах
плащей подолы, туфельки и нервы...

Устав и заблудившись наяву,
о ванной грустно грезили и гриле.
Потом упали в местную траву –
и травы с нами вдруг заговорили!

Мы толковали о таких вещах,
как смысл стихов и мокрота сюжета...
Но клевер мне жениться обещал,
когда придёт поляновое лето.

В каком бою седым стал сплошь,
в каком оглох, ослеп?
Я вытащил из сердца нож,
чтоб им нарезать хлеб.

Иди сюда, красотка Смерть,
устроим пир горой.
Ещё желает пить и петь
железный твой герой.

Целуй, ласкай, купай в огне,
в траву со мной ложись...
И, может быть, приснится мне
твоя сестричка Жизнь.

Не надо змей водить в мой дом,
я больше их не ем,
не рву и не вяжу узлом,
желаю счастья всем.

Я сам уже оброс хвостом,
стал добрым-добрым взгляд,
и копится под языком
полезный миру яд...

Что она может после инсульта?
(Вот и сбылось – каждый день выходной!)
В телевизор глядит до потери пульта,
на стульчак забирается передвижной.
И катит на нём по своей Вселенной,
отталкиваясь одной ногой...
Опять муж полы не промыл совершенно,
посуда в мойке стоит горой.
А супчик сварил – нелюбимый, рыбный.
И бельё не снял, всё спешит, куда?
Ох, она бы сказала ему "спасибо",
но сказать получается лишь "да-да"...
Ревнует к внешнему миру, как дура,
но рукой, что шевелится, цапает одеколон
и одеколонит мужа каждое утро,
когда на работу одевается он...

* * *

Две последние бабочки бабьего лета
ловко крутят любовь, не считая балета,
выдают всевозможные аэро-па,
даже кот удивляется:"Вот шантрапа!"

И мужчина застыл, разбиравший теплицу,
а потом улыбнулся жене хмуролицей
и смущённо спросил: "Я забыл что-то, Кать,
мы с тобою когда перестали порхать?.."

*
Жена худеет как всегда:
котлетка первая, вторая,
на третьей - от стыда сгорает...
Гори, гори, моя звезда!

ИЗ ЛЮБОВНОЙ ЛИРИКИ

Я пришёл к тебе с приветом
недостаточно одетым...

*
Нечаянно куснул в порыве страсти
(в районе клипс)
своё неслыханное счастье...
Очнулся - гипс.

НУ, ЗА СБЫЧУ МЕЧТ!

Летят самолёты в Египет,
где ласковый плещет прибой,
а ты предложила мне выпить,
а я остаюся с тобой...

ПОХОДНО-АЛКОГОЛЬНОЕ

Я спросил у ясеня:
"Разве не прекрасен я?
Разве не прекрасен ты?"
И упал в кусты...

ОПЯТЬ ПРОВИНИЛСЯ

Дружок сказал, чтоб не кричала,
купи ей розы у вокзала.
Жену задобрить? А на кой?
Как будто в бурях есть покой...

*

Жена не просто так дана:
замена счастию она...

У АПТЕКИ

Дядя Толя клёвый,
дядя Коля клёвый,
тётя Оля тоже
клёвая слегка...
Приняли для сердца
по настойке перца,
как стакан парного молока!

ПОДРАБОТКА В КАНИКУЛЫ

Раствор мешал я убедительно,
безусый, но накаченный бугай.
Молили взмокшие строители:
Иди отсюда, мальчик, не мешай!

ШАХМАТНОЕ УДИВЛЕНИЕ

Мне дочка ставит первый мат:
иль ум её настолько светел,
иль стал я стар и туповат...
Слона-то я и не приметил.

СЕМЬ УТРА, ВОСКРЕСЕНЬЕ

Звенит в ушах? Дверной звонок свистит в припадке,
встаю с постели, как мертвец, бреду на свист...
И всё в порядке, если только на площадке
великолепная соседка-активист.

СТАРЫЙ ПИРАТ

За ноги не спокоен я.
С одною нет проблем:
зимой и летом стройная.
Другая не совсем...

*
Как мы так? Как страну мы профурили?
Растащили по карманам отечество
абрамовичи разного уровня -
ловкость рук и никакого мошенничества...

ИЗ ВЕЧНЫХ РОССИЙСКИХ ВОПРОСОВ

Богатое наследство:
леса-газ-нефть-руда...
Куда уходят средства?
В какие города?

*
Устроился на службу - деньги скромные,
но приработка есть реальный шанс...
Так месяцев двенадцать экономии,
а там ещё немного - и Прованс!

ПРИВАЛ

Разгрузив машину с хлебом,
посмотрев бутылкой в небо,
грузчик выкинул "бычок",
лёг в коробку на бочок...

*
Ещё я не старый, но что-то
мне снятся порой - боже мой! -
застоя чудесные годы
и Ленин такой молодой...

ПРОЩАЙ, ДИЕТА!

Напекла пирогов,
оливье намешала.
Борщ, котлетки и плов...
Только этого мало!

ВЕЧЕРНЯЯ СКРИПКА

Соседей дочь на скрипке пилит
да так, что встанет даже труп,
на барабане б лучше или
на флейте водосточных труб...

*
Пускай я нынче на диете,
пускай не берегу себя -
беру пирожное в буфете...
Не отрекаются любя.

ГОЛОДНЫЙ

Не кормила, поила текилою?
Я тебя, мою сдобную-сладкую,
проглочу, проглочу, не помилую,
а бельё твоё сплюну украдкою...

*
Не секрет, что друзья не растут в огороде
если надо вскопать огород.
Но когда поспевает шашлык на природе,
то легко созревает народ...

ПРОВАЛЬНЫЙ АНТРАКТ

В буфете кончился коньяк,
вот и приди к ним - в храм искусства...
Я б на второй остался акт,
когда бы не было так грустно.

ПО ПОВОДУ НЕКОТОРЫХ ПАРАДОВ

С голубого ручейка начинается река...
Но нормальные мужчины, слава богу, есть пока.

*
Не вреден Лондон для здоровья,
но цены... Цены! Чур меня!
Три евро за стаканчик кофе,
полцарства за коня...

СЕМЕЙНАЯ ДРАМА

Не пошла Катюша на работу,
плакала всю ночь и не спала.
Видно, муж услышал от кого-то
про степного сизого орла.

ЭТО НЕ ЛЕЧИТСЯ

Один дружок, забросив бизнес,
когда не в шутку занемог,
сел сочинять Поэму Жизни...
К нему я больше не ездок.

ИЩИТЕ ПЛЮСЫ

Жена вдруг нашла удовольствие
где-то на стороне?
Спокойствие, только спокойствие!
Вам же легче. Вдвойне.

*
И волки сыты, и овцы целы...
А пастуха, выходит, съели?

СТИХОПЛЁТЫ

Стихами бредим, как во сне,
а на поверку: строчки кривы,
не новы мысли, лишь одне
души прекрасные порывы...

Сепаратором, что ль, разделили,
кто тут "наши", а кто "не совсем"?
Я хочу перепутывать стили,
выпадать из запаянных схем.

Улечу недовышитой птицей
из придуманной кем-то канвы.
Станут "наши" в усы материться,
говорить про прогнившие швы.

А "не наши" под ловчие сети
мне накрошат с изюмом пирог.
Чтобы выжить нужны те иль эти,
но дороже свободы глоток.

– Ты можешь не писать?
– Могу!
– Тогда зачем ты это делаешь?

Беру конфетную фольгу
и затыкаю в теле брешь.
Мной ненаписанный стишок
оставил мелкое отверстие.
А если б он дыру прожёг –
какую не заткнёт ответ тебе?

Представь меня – как решето,
и сквозь него наш виден старый сад...
Не напишу раз, два, три... сто –
меня так вовсе не останется.

* * *

Не мешай мне, я слушаю дождь,
не смолкают его барабаны.
Не волнуйся, конечно, я странный,
ты страннее уже не найдёшь.

Вместо лета – сплошные дожди,
пять – на дню, сорок раз на неделе.
Провиниться мы вряд ли успели,
это нам за грехи впереди.

Не за то... не расстанемся, нет,
а за то, что любить перестанем
то, что кажется глупым и странным,
как патрон боевой средь монет...

..............Я назову планету именем твоим...
..................(из припевов Софии Ротару)

Планета Альберт Михалыч крупнее планеты Юрик,
солидней орбитой, богаче по газам и прочему никелю-олову...
А на Юрике – чехарда с полюсами, вулканы, штормы и бури.
Обитают на ней тараканы, больные на ноги и голову.

Звезда при себе их держит: Юрку рыжего – ближе,
Альберта Михалыча – на расстоянии платоническом.
Лаская Юрчика, говорит: "Пойми же,
он тоже нужен, и я его не люблю практически..."

Юрку трясёт от ревности до магматической пенки.
А вокруг Звезды ещё трутся, как возле смазливой дурочки,
планеты Тагир, Владислав, Пронин и Филиппенко,
до которых не досмотрелись беспокойные тараканы с Юрочки.

Чуть проснулся я, как будто чёрт с похмельица,
опрокинул кофе пару стакано'в.
На работу надо, а в башке шевелится:
как там поживает Лёха Сердюков?

Он с пехотой русской
. . . . . . . турков бьёт под Плевною.
Выбили аскеров, заняли редут,
Им бы удержаться: "Срочно подкрепление!"
Но дубы штабные всё чего-то ждут...

Прихожу обедать, разогрею борщика,
из мари-поэтов, может, пару строф
перевесть успею, а в мозгах топорщится:
как там поживает Лёха Сердюков?

На Гражданской бойне –
. . . . . . . . он в огне с "дроздовцами".
Поднимает цепи, револьвер в руке.
Ничего не выйдет – пулемёт за соснами
и обходят с фланга на броневике...

Вечером уставший, словно после бани я,
посижу "вконтакте" – и спокойных снов.
Только вот не спится, где-то в подсознании:
как там поживает Лёха Сердюков?

Он уже в Берлине,
. . . . . . . хоть и огрызается,
прячется в проёмах окон немчура,
выскочил из танка, вся в мазуте задница,
на Рейхстаге чертит ножиком: "Ура!"

Лет через двадцать заживём легко, красиво.
Трудиться будем – где захочешь, сколько хочешь.
И ананасы зацветут на наших нивах
под неусыпным оком роботов-рабочих.

Мы в дальний космос долгожданными гостями
придём с домашним пирогом и добрым словом.
И с нами точно всякий ино… планетянин
почтёт за честь сыграть в серсо и в «подкидного».

Такую музыку напишем и полотна –
что воспаришь и запорхаешь занавеской.
Таких романов непростых и поворотных –
что позавидуют Толстой и Достоевский.

Запрограммировав простую ежевику,
излечим всех, недуг в зачатке убирая.
От зла и жадности спасёт одна прививка,
для вечной молодости – будет и вторая.

И каждой женщине дадим – кого искала:
артиста или физрука с плащом и шпагой…
И счастья каждому – вагон! А если мало,
то я придумаю ещё… Терпи, бумага.

*
бывает так по пальцу вдаришь
что со стремянки улетишь
но это присказка а сказкой
вплывает тёща: ах ты пьянь

*
на марсе жизнь я обнаружил
включив случайно рен ти ви
какая редкая удача
жена напутствует: лечись

*
ей помогая хлеб нарезать
разрезал стол напополам
она сказала: что такого
в ларьке купила супернож

*
как хорошо но надо лучше
и я беру ещё по сто
и просыпаюсь в общежитье
водительниц троллейбусов

*
проснулся с ощущеньем счастья
расцеловал что рядом спит
но был изруган исцарапан
и ссажен с поезда ваще

*
жене на днях тут эсэмэсил
соскучился готовь постель
опомнился ответ приходит
я замужем пятнадцать лет

*
сюрприз реклама обещала
в консервных банках с лососём
открыл принюхался и понял
что без сюрпризов нам никак

* * *

Каких ещё мы ждём потерь?
Мы ничего не ждём.
Но вот приходит лютый Зверь
и забирает дом.

Не в тот попали мы клубок,
нас кто-нибудь спасёт.
Но вот приходит мудрый Бог
и забирает всё...

На твоей планете свои законы,
климат зависит от ритма танца.
Если есть в зелёных горах драконы,
то исключительно, чтоб кататься.
В облаках добыть можно сладкой ваты,
к ним специальные ходят лифты.
А фламинго, если нарисовать их,
рады дружить и крутить кульбиты.
Рисовать – и хочется, и почётно,
всё разукрашено, даже гравий.
Невзначай и вдруг напортачишь в чём-то –
сразу волшебники мир подправят.
Не бывает зла, безобидны шутки,
смерть заменяется пеньем в хоре.
Словно феи, мамы добры и чутки,
волосы вьются и пахнут морем.
И нарядно мамы всегда одеты,
папы пьянущие не страшны им…

Забери меня на свою планету.
Дочка! Хотя бы на выходные.

* * *

В честь чего, я не знаю,
мы не слишком близки.
В честь холодного мая –
шерстяные носки.

В честь последней победы
был парад напоказ,
и большие ракеты
провезли мимо нас.

Что ещё, Лорелея?
Хочешь фильм про войну?
В честь травы и деревьев
дождь стучит по окну.

В честь тебя всё умыто
и спокойно в стране.
В честь чего ты сердито
не ложишься ко мне?

*
Винни-Пух и все-все-все входящие бесплатно

*
Карлсон, который гуляет сам по себе

*
Царевна-лебедь, рак и щука

*
Энергосберегающая лампа Аладдина

*
Али-баба и сорок бочек арестантов

*
Принцесса на рогах

*
Аленький принц

*
Продажная ослиная шкура

*
Волшебник страны дураков

*
Вечный конь-огонь

*
Двое из ларца на лыжах

*
Ни пуха, ни пера жар-птицы

*
38 говорящих попугаев

*
33 богатыря-поросёнка

*
Полцарства за коня в пальто

*
Халиф на частоте 108 FM

*
Сказка о мёртвой царевне и потерянном времени

Наплывала тень тоски на чело царицы –
жизнь по швам разъехалась, будто саквояж,
лоскутки любви торчат, грёзы-небылицы,
нет царя, он числится главной из пропаж.
Приручить его могла, всё учесть и взвесить
да наследника родить, чтоб не быть одной.
Без царя не спится ей, скоро будет месяц,
как исчез, отправившись за чужой казной.
Жаловалась форточке: «Он по страшным сказкам
ради злата ползает, может, битый в кровь…»
У «дворца» панельного курят люди в штатском,
царь для них не царь, а так – гражданин Царьков.
Что себе придумала? Роспись по бетону.
Сыпятся монархии – только пальцем тронь.
Расчесала волосы, выкинув корону,
набрала снотворного, сколько есть, в ладонь.
Превратиться надо в сон, в снег пустой и хрупкий...
Запиликал сотовый – что за волшебство?
Странное молчание шевелилось в трубке,
вся «прослушка» города слушала его.

Катастрофа моя притворяется канарейкой,
маленькой мирной птичкой, напевающей что-то из Брамса,
как будто в клетке – не я, прикрученный лентой клейкой,
как будто в «Избранное» ея с разбегу не сам избрался.

Катастрофа моя достаёт свои белые груди,
на которых особенно ярко к маю цветут веснушки…
Значит, снова (вот счастье!) победит меня без прелюдий,
разорвёт на части и закопает в простыни и подушки.

И пойдёт курить, не выдержав звуков, соседка справа,
и слева сосед похромает в сердцах за вина флаконом.
Катастрофа утихнет плавно и не вспыхнет, возможно, завтра,
но я сделаю всё, чтоб вулканом вспыхнула беспардонным…

После вчерашней снежной бури
идёшь – а снегу по колено...
"Апрель, да ты больной, в натуре!"–
сказала дворник тётя Лена.

Да, он больной, он был в припадке,
хлестал, как из брандспойта, снегом.
Да, это больше, чем "осадки" –
простите, будьте человеком.

Простите, дерева и птицы!
(Грачам вернувшимся досталось).
А нынче солнце так лучится,
как будто с Африки сбежало.

Апрель, хоть мата ты достоин,
люблю тебя и улыбаюсь...
Пусть трактора ревут и стонут,
в сугробы носом зарываясь.

Не чувствуешь? А я к тебе лечу,
распавшись на ионы и фотоны,
блуждая в крышах, трубах и балконах.
Так эскадрилья бабочек влюблённых
летит на заповедную свечу.

Ты спишь? Ты ждёшь, не ведая о том,
что ждёшь меня и никого другого.
Но с курса, как домушник бестолковый,
сбиваюсь и врываюсь, плача: «Кто вы?» –
не в тот, но тоже розоватый дом.

Там женщина большая спит, сопя,
и ждёт совсем иного «супермена»,
из одеяла выпростав колено, –
мне вновь лететь и проходить сквозь стены!
Искать в огромном городе тебя…

А утром я влезаю в кучу дел,
в мой муравейник дел не чрезвычайных.
Тебе приснился снова твой начальник –
весь в алых парусах и криках чаек?
Так, значит, я опять не долетел.

В наших почвах не краснеют помидоры,
и в прудах отсутствует лосось.
Снова строим церкви и соборы,
Если веруем, то в доллар и авось…

Тихо вымерли деревни-бронтозавры,
где мы, чуть отмывшись от земли
и побед картофельных, попарно
изучали сеновалы, как могли.

Не везут теперь студентиков проворных
по колхозам – жить до октября…
Зарастают долы и пригорки,
в перелески превращаются поля.

«Нефть спасёт нас», – рассуждаем по-гусарски,
в магазинах поднимая бровь
на обилье огурцов китайских
и намытую в Израиле морковь…

"Девчонке далеко за тридцать",– так
себя оценивает скромная богиня.
Забыл неподходящее ей имя –
нельзя мансарду превращать в чердак.

Меня магнитит грусть её лица,
в ней дремлет тихий океан любви и страсти.
А что тут удивительного? Здрасьте!
Во мне самом не меньше озерца.

При ней киоск-скворечник: всё в трусах,
бюстгальтерах, необъяснимых комбидрессах
и прочих женских штуках интересных...
Да солнце не сияет в небесах.

Небось, проблемы с мамой и детьми,
к тому ж погряз в боях на выживанье "бизнес",
ушёл в компьютер (насовсем из жизни)
послушный муж, как волка ни корми...

Сбежать бы, а застыл, как остолоп, –
богиня молвит про скачки исподней моды,
про обстановку в мире: "Вот уроды!" –
и делает ресницами хлоп-хлоп.

Года бегут по рельсам, и с пути
свернуть немыслимо на полустанок счастья.
В ней точно океан любви и страсти,
не дай мне бес такое разбудить...

Васёк, сантехник и "ваще" мастеровой,
зашёл ко мне, поникший головой:
единственного друга из посёлка
зашибло насмерть... спиленной сосной.

Да как такое, Вася, может быть?!
Век двадцать первый, даст ист растудыть,
фантасты расписали нам без толку –
не научились, не умеем жить.

Каких у нас машин и танков нет,
послушных марсоходов и ракет!
Мы важно возим пальцем по смартфону –
что наша жизнь, когда есть "интырнет".

Вот телевизор плоский и цветной,
в нём сто каналов, правды нет одной...
А человека, как во время оно,
убило нахрен спиленной сосной.

Забыть влекущий голос и "простите" – столкнулись мы
вдали от вех, решений и событий, в дверях зимы.
Стереть октябрьскую смешную вьюгу, лохматый снег
и то, что прижимало нас друг к другу почти навек.

Забыть прикосновения и шёпот, дорожки ласк,
лавины глупых слов, восторги оптом и напоказ,
ростки обид из зёрен несерьёзных, её побег,
оставленный на стуле шарфик броский, как фейерверк.

Забыть глаза, снежинки на ресницах, закус губы,
коленок холод, шрамик на мизинце – её забыть,
как вытащенный из груди осколок – считай, спасён...
Потом споткнуться о похожий голос и вспомнить всё.

Соберу костерок, разожгу на снегу,
пусть февральская ночь удивится затее
из "наломанных дров", что в себе берегу
и храню под стеклом, будто свитки в музее.

Замусоленный быт, раскачавшийся дом,
несуразная жизнь, что казалась счастливой –
все ошибки мои растрещатся огнём,
затанцуют до искр ярко-рыжею гривой.

Может, память о той, что увязла во мне,
как заветный шедевр, напоследок оставлю
и проверю: во тьме полыхнёт или нет,
что такого споёт остальному ансамблю?

Мой костёр-самосуд съест, прожорлив и дик,
всё, что было и есть, и мерещится, словно
это сам я горю, как простой черновик,
ничего не прочесть, сочинять надо снова...

Они притворяются милыми и простыми,
улыбаются, будто рады тебе и мне,
будто солнце светит и никогда не остынет,
а если остынет, станут радоваться луне.

В каждом доме – винтовка и ящик патронов.
Проволока под током – от бродяг и чужих детей.
Это нормально для улицы Хамелеонов,
здесь рай, по сравнению с улицей Медведей.

Картине "Утро после вьюги в деревне" посвящается

Треугольные крестьянки по сугробам треугольным
за водою поспешают – вот кто вёдрами бренчит!
Что ж такое, спозаранку не дают поспать привольно,
снились Маха и Даная, прилетевшие грачи.

Сны прекрасны и спокойны, в них неведомые силы
мир построили красивый, стёрли каждое пятно.
В жизни всё совсем другое, всё квадратно и уныло,
никакого позитива, беспросветно и черно.

Но художник должен рьяно жизнь писать, хоть будет больно,
без прикрас, без снов счастливых, осаждающих кровать...
Треугольные крестьянки средь сугробов треугольных –
это гениально криво, это надо рисовать!

Февральский холод режет ленты
из старых записей и книг,
потом сплетает что-то с чем-то –
и получается двойник.

Он лучше, он в себе уверен,
он знает что и знает как,
не потеряет ключ от двери
и не замёрзнет, как дурак.

Меня заменит – сдулся шарик,
его в коробку с глаз долой.
А сам уже куда-то шпарит
по февралю, как молодой.

Не то что пьяница известный
и неизвестный стихоплёт...
Но я надуюсь и воскресну,
как только оттепель придёт.

Глупая история с этими кроссовками... Но почему-то не выходит из головы. Было это в стародавние времена, когда ещё не было мобильных телефонов, зато все мы, точнее, я и мои сотоварищи, были молодыми и счастливыми советскими студентами.
Собрались мы небольшой толпой, человек десять-пятнадцать у нашего однокурсника Славки Роженцова. Уже не помню по какому поводу. Собрали нехитрый стол, выпили дешёвого вина. Вина было немного, но мне, видимо, хватило. Я уснул.
Растолкали меня, когда славкины родители уже вернулись с работы, и почти все гости испарились. И всё вроде бы хорошо, и я уверен, что протрезвел, и главный мой кореш Вадька Балыбердин ещё рядом, и старшие Роженцовы вежливо нас провожают... Но кроссовок моих нет! Весь ящик с обувью перетряхнули.
Надо сказать, что в кроссовках тогда щеголяли многие, но были они, как и джинсы, например, в страшном дефиците. А эти, импортные, дорогие, синие с двумя полосками по бортам, причём одна белая, другая красная - мне их мамка на день рождения купила, выстояв за ними неимоверную очередь...
В ходе поисков, а обуви у Роженцовых оказалось не один ящик, были найдены, понятное дело, кроссовки Славика и его отца, но это были "адидасы" с тремя полосками и на два размера меньше моих. Ещё была обнаружена невразумительная пара чёрных с красной половиной носка, вот их мне и отдали.
Только когда мы с Вадиком дошли до остановки, я увидел, вернее, сначала почувствовал, что оба ботинка у меня правые, к тому же один изношен гораздо сильнее, и на обоих красная вставка справа. Вероятно, в полутёмной прихожей, да ещё ослеплённый вином и отчаянием, ни черта не заметил.
Отправил я другана домой одного, а сам поплёлся обратно к Роженцовым. Ведь должна же быть у них пара левых, к тем правым, что у меня. Опять всё перерыли, но ничего так и не нашли...
Бредмудский треугольник какой-то! Загадка, достойная Шерлока Холмса и недостойная меня. С тех пор вот появилась дурацкая привычка разглядывать чужую обувь. Ни на ком из однокурсников мои кроссовки так и не нарисовались, видел похожие на каком-то мужике взрослом, так, может, ему в том же магазине покупали. А вот такого уродливого фасона, чтоб чёрные с красным боком на носке, я потом нигде не встречал.
И ещё странность какая прижилась. В гостях я с тех пор ни разу не засыпал, сколько бы ни выпил. И последним из гостей не ухожу. Вот такая ерунда из-за ерунды.