Отца похоронили на местном кладбище без особых церемоний. У могилы Эрс был один. Потом подошла Мара, старая молочница, которую Эрс знал, сколько себя помнил. Поодаль – чуть позже – появилось несколько незнакомых людей. Постояли недолго и ушли.

Накануне похорон Эрс позвал в дом священника. Не из суеверия, так как он никогда не верил в загробную жизнь, а скорее из чувства вины перед отцом. Это было похоже на досаду и возникало всякий раз, когда вспоминался ему странный и тяжёлый последний разговор.

Церкви в селении не было, только – маленькая часовня с пристройкой и небольшим двориком, а вокруг всё было увито виноградом. В пристройке жил священник с больной женой и тремя почти взрослыми детьми. По нынешним временам иметь такую семью было везением. Не многие решались заводить детей, прибегая к различным ухищрениям, доступным в затерянном мире.
Казалось, каждая новая жизнь оплачивалась другими жизнями, как будто кто-то жадный до тёмной крови и горя, требовал платы за любую человеческую радость. И если кто-то рождался на свет – кто-то обязательно должен был умереть.

Те, у кого дети рождались без последствий, вызывали нездоровое любопытство и самые неприятные подозрения. Глядя в постное лицо священника, вслушиваясь в его бесцветное, едва различимое бормотание, Эрс подумал о том, что жизнь в этом Богом забытом селении у него не сложится никогда. Закончится на старом топчане, где был зачат и рождён на свет он сам, на котором умерла после родов мать, и где много лет спустя заснул его отец, чтобы не проснуться больше.

После похорон пришла старая Мара. Принесла кринку с молоком, головку сыра и золотистый, теплый ещё, хлеб.
- Может, что-то приготовить? – спросила она.
- Не нужно, - мрачно отказался Эрс.
- Ты такой же бирюк, как и твой отец, - как будто с обидой сказала женщина. - И как только твоя мать жила с ним, Бог знает...
- Что он может знать, твой Бог? – усмехнулся Эрс.

В селении все давно разуверились во всём. Но слово «Бог» вплеталось в речь по старинной привычке, передаваемой по наследству, из уст в уста. Бог знает, Бог даст, или – не дай Бог. Господи. Боже мой... Казалось, это слово помогало выразить сомнения, отчаяние, страх, удивление и ещё сотни нюансов человеческих реакций на то, что происходило снаружи. Оно стало обиходным набором звуков, частью расхожих поговорок. Но никто в Бога не верил всерьёз, не молился ему. Эрсу казалось, что в него не верит даже священник.

– Бог с тобой. Твоя мать, говорят, что-то знала об этом.
Эрс встал из-за дощатого стола, открыл грубо вырезанную деревянную шкатулку, достал оттуда отцовские часы, цепочку с крестиком и кольцо с ящерицей. Разложил предметы на столе. Странная штука – вещи. Человек умирает, а они живут долгие годы, если не превращаются в мусор. Хранят невидимое: воспоминания и что-то ещё. Невыразимое, неосязаемое.
В проёме двери возникла фигура священника. Кивнув Маре, он прошёл в комнату, достал из холщовой сумки и поставил на стол глиняную бутыль, потом – извлёк корзину с виноградом.
- Помянуть надо бы.

Привычка поминать усопших тоже была старинным обычаем, в смысл которого уже никто не вдумывался. Скорее, это служило поводом собраться, чтобы поддержать человека, помочь ему осознать произошедшее и свыкнуться с потерей. Эрс не чувствовал потери. Они с отцом были чужими. Его смерть не изменила ничего.

Священник погладил мизинцем серебряный крестик, лежащий на столе.
- Откуда это у тебя?
- От матери осталось... - он сгрёб цепочку с крестом ладонью и зажал в кулаке.
Мара накрыла стол скатертью, осторожно, будто прикасаясь к чему-то горячему, положила часы и колечко рядом, поверх льняной ткани. На столе появились глиняные кружки, тарелки, деревянная доска, нож для хлеба.

Откуда-то из угла комнаты вынырнула мышь, просеменила вдоль стены и замерла напротив стола. Со двора в дом скользнул рыжий кот и, не обращая на мышь внимания, запрыгнул на пустой табурет. Вслед за ним вошла чья-то чужая дворняга и тихо уселась на пол у порога. Священник перекрестился и поднёс ко рту чашку с вином. Лицо у него было слегка удивлённое, но невозмутимое. В открытое окно впорхнул серый голубь, шумно хлопая крыльями, облетел комнату и опустился на край подоконника. Гости молчали, как зачарованные, глядя на изящную серебристую ящерицу, поблёскивающую на тоненьком кольце.

Эрс оцепенел, впал в немоту, видя, как сошлись люди и звери в незримый круг, будто невидимка прозрачными руками их привёл сюда со всех сторон мира. В груди, у диафрагмы, будто шевельнулось, налилось что-то давнее, тяжёлое, заныло больно и сладко, затрепыхалось, заплескалось внутри, забилось горестно, как огромная солнечная рыба. Он вдруг заплакал – беззвучно, безудержно, как плакал в детстве., когда никто не мог видеть его слёз.

Священник опустил глаза, отвернулся смутившись. И только Мара, обведя глазами всех, собравшихся в комнате, искоса взглянула на залитое слезами лицо Эрса, потом — на священника, и вполголоса, испуганно прошептала:
- Господи... Это что ж такое происходит-то?

Продолжение следует