Это просто выпал снег,
ничего не изменилось,
это просто Божья милость…

Как в далёком детском сне -
санки, мальчик, странный взгляд
из окна кареты белой,
мостовой заиндевелой
кони быстрые летят.
Вянет роза на окне,
башмачки плывут по речке…

Мы смешные человечки,
наяву или во сне.
Сказка ложь, да в ней коньки.
Мир не так красив с изнанки.
За каретой мчатся санки.
Вечность бьётся на куски.
Полно плакать, не беда,
к счастью звонкие осколки.
Посмотри, блестит на ёлке
золочёная звезда.
Шар на ниточке висит,
брют в бокале пузырится.

Не ищи его, сестрица,
башмачки сама носи.

Королевские дворцы
неуютные чертоги.
В сказках трудные дороги,
но счастливые концы.
Новогодний сладкий блеф -
всем дадут, что ни попросят.
В замки снежных королев
санки мальчиков уносят.
Что их там, глупышек, ждёт?...

В темноте у тёплой печки
сладко дрыхнут человечки.
Снег за окнами идёт.
Дрогнет стрелка на часах,
шар блеснёт на ёлке пышной.
Новый год войдёт неслышно,
весь в сусальных чудесах

прижмись ко мне зима сойдёт на нет
где есть любовь там смерти не бывает
перун взял верх а ночь не убывает
мороз рисует вензель на окне
прижмись приблизься
ближе чем вчера
шепчи чуть слышно тёплыми губами
паромщик лунный вёслами табанит
скользя меж звёзд по зимним вечерам
и полночь тычет носом мне в ладонь
и поворчав у ног твоих ложится
идёт январь - язычник и чалдон
в лесу по следу козьего копытца
прижмись ко мне мы только глины ком
у Бога в пальцах
слепленные вместе
уже неразделимы
целиком
где есть любовь там не бывает смерти

*
Коляда - языческий славянский праздник зимнего солнцеворота и одноименное языческое божество. Празднуется в день зимнего солнцестояния (21-22 декабря).
По легенде в этот день Перун победил зверя Скипера и освободил из Пекла наших Предков завлечённых туда обманом.

Беру зачитанную книгу,
знакомую до запятых.
Темнеет в комнатах пустых,
шуршит за печкою шишига.
В потёмках путаются строчки,
а лень тягуча и нежна.
И в мягких чунях тишина
выводит время на цепочке
гулять по кругу не спеша,
всему подряд своё назначив,
всё по себе переиначив,
как своенравный падишах.

Смеркается за занавеской,
в окно глядит зима бела.
А мне, лентяйке деревенской,
забыть приятно про дела.
Забыть о близкой непогоде,
о прорве праздничных забот.
Забыть о том, что жизнь проходит,
а просто помнить что идёт

Это снова декабрь, моя радость, дохнул в стекло,
прошуршал под стрехою и в полночь поскрёбся в дверь.
Может быть, ему вдруг захотелось зайти в тепло,
и чайку ароматного чашечку. Или две.
Притулиться у печки, ледок растопить в душе.
А потом попрощаться и – снова белить дома...

Ты захочешь вернуть, моя радость, – ушёл уже.
У него там всё очень серьёзно – зимазима

Покрыв осенний мир цветной
слоями скудных зимних сепий,
Господь закончит полотно,
отложит кисть и пальцы сцепит.
И скажет - это хорошо.
Да и могло ли быть иначе?
Махнёт рукой…
И снег пошёл
по декабрю тропить удачу.
Валить, дороги заносить,
кружить над крышей белым пухом.
Предел земной себе просить,
шепча чуть слышно в Божье ухо

"Снег выпал и стало светло..."
А.Гришин

Снег выпал и стало светлей.
И чётче, и строже.
Сухую штриховку стеблей
прикрыло порошей.
Споткнёшься о кромку листа
белёной равнины
и жаль, что не можешь летать.

Душою ранимой
почувствуешь волю, и даль,
и ветер навстречу.
И всё, для чего опоздал,
почувствуешь резче.

Стоишь и боишься шагнуть,
не зная ни слова.
И можешь подкову согнуть.
И нету подковы

«Преображение Природне
Внезапным снегом удивит.…»
В.Сергеев

Когда ноябрь дурить устанет,
дразнить упрямый календарь,
декабрь, холодный государь,
притихшим миром править станет.
Зима решится наверстать
давно пропущенные сроки,
черкнув следов сорочьих строки
по краю белого листа…

С утра откроешь дверь рывком
и удивишься вдруг по-детски -
как мир вокруг уснул мертвецки,
укрывшись пуховым платком.
Как будто в прежние года
зимы на свете не бывало,
как будто так не накрывало,
стирая память, никогда.
И оступившись, прянешь в снег
так беззащитно, необуто,
то ли шагнув, то ли как будто
шагнув,
то ли ещё во сне…
Что было, всё занесено,
засыпано светло и нежно.
И вдоль дороги белоснежной
трепещет березняк сквозной.

Вот так стоишь, почти святой,
но всё же, не святее снега.
А он к тебе снисходит с неба
по длинной лестнице витой

Когда иссякнет листопад
окошки занавесит дождик,
и осень, плачущий художник,
напишет почерневший сад,
в разбитом сердце сквозняки
поселятся и обезболят.
В ночь поседеют лес и поле
и неба впалые виски.

Во тьме мешает снег метель,
но тёплый круг от лампы светел.
Печальней всех на белом свете
поёт зимы виолончель.
Остыло на столе питьё.
Я слушаю мотив минорный.
И мне гадает кофе чёрный
на одиночество моё.

Метели сотня голосов....
Я глохну, я почти не слышу.
А снег очерчивает крыши
пунктирной белой полосой.
Но утром бледная заря
весь этот белый мир разбудит.
Солжёт гаданье. Будь что будет.
Ноябрь на грани декабря

2007

Увязли в сумерках лиловых
мой дом на краешке зимы
и несколько стволов еловых.
Печные сизые дымы
стоят над крышами отвесно,
а твердь небесная чиста,
к Престолу Божьему отверста,
как в церкви Царские врата.
Зима всё ближе, снег закружит,
припорошит садов разор.
Уже в окне морозных кружев
завязывается узор.
Уже позёмки куролесье…
Но мы у Бога под рукой,
под ней приходят в равновесье
печаль, и радость, и покой.
Зима, будь милосердна с нами,
домов и душ не остуди.
Утешь целительными снами
и снегопадом снизойди

До белых мух уже рукой подать,
осенний день изменчив и невнятен.
Ещё чуть-чуть и лягут холода,
промокший сад сутул и неопрятен.

До белых мух все дни наперечёт.
Пока листва падёт основой снегу,
ещё воды немало утечёт,
слепых дождей с приспущенного неба.

До белых мух дымят осенебри,
и горький дым струится белым флагом,
и прячет мельба косточки внутри,
а губка мха след в след сочится влагой.

До белых мух, до первых белых мух,
на торжестве божественного тленья,
незваный гость, найду себя саму
в канун зимы, чудес и обновленья

Ты спи. Я посижу. Я не уйду…
На удочку, на длинную уду
отлавливает месяц рыбы звёзд.
На ели спит чудная птица клёст.
Ей снятся океан и острова,
протяжной песни вечные слова,
карибский берег с шепчущей волной
и шорох крыльев бабочки ночной.
У лёгких птичьих снов короткий век…
Не поднимай усталых влажных век,
поспи…
За стёклами - аквариум небес,
в их тёмных водах отражён подлунный лес,
в бездонном зеркале оконном отражён
и в-верх-ногами в небо погружён.
Застряли пики елей в тучах глыб,
таскает месяц сетью звёзды рыб -
серебряные рыбы снов твоих…
Ты спи. Я здесь.
Покараулю их…

Бродит осень у воды -
дом сгорел в огне кленовом.
Счёта не было обновам,
да недолго до беды.
Сундуки теперь пусты,
золотое стало прахом,
и последняя рубаха
не скрывает наготы.
У неё в глазах тоска,
у неё на косах иней.
Запоздалый клин гусиный
исчезает в облаках.
Да и ей давно пора,
поклонившись у порога,
в бесконечную дорогу
отправляться со двора.
Сжечь последние мосты,
терпкий дождь допить из блюдца,
и на росстанях застыв,
сил найти не оглянуться

В порядке самокритики..

по стихам уныло бродит
стадо ёжиков туманных
герда вечно ищет кая
и всегда находит принца
но у принца есть принцесса
череп друга лис и роза
кай донашивает гаги
ненавидя слово вечность
спит в чертогах королева
снятся ей река и лошадь
лошадь кушает варенье
сон кошмарный привязался
над водой алеет парус
словно флаг переходящий
измусоленный изрядно
с ним не плавал лишь ленивый
с маргаритой скачет мастер
в рай ли в ад – им всё едино
и летит в нору алиса
к существам антропоморфным
анна падает на рельсы
таня топит в речке мячик
и кричит не пей гертруда…
и строчит писака грозный
эпигонствуя усердно
до него насочиняли
столько разного другие
что не грех занять немного
чай они не обеднеют….

Разыгралась непогода,
плачет лето уходя.
Снег завалит на полгода,
а до снега век дождя.
Тишина в осеннем храме.
Почернел пустой причал.
Пахнут сумерки кострами,
пахнет травами печаль.
В печке щёлкают поленья,
на коре кипит смола.
Сплин осенний зимней лени
уступает.

Ночь мала,
чтобы вдосталь отоспаться
в тёплой норке до поры.
Будут звёзды осыпаться
на вороньи крылья крыш.
И всю ночь звучать гобои
юго-западных ветров.
Сколь осталось нам с тобою
подмосковных вечеров?
Как неслышно ходит время,
поспешая невпопад.
Приучают нас к смиренью
звездопад и листопад.
Шелестит в стекляшке струйкой
нам отмерянный песок.
Мы друг другу греем руки
от зимы на волосок

Ты охотник рассказывать девочкам сказки,
но теперешним девочкам нужно другое…
Подремли со мной рядом без всякой опаски
под зонтом разноцветным, мой Оле Лукойе.
Ты, наверное, тот, кто мне изредка снился,
я пыталась узнать тебя в каждом прохожем.
И несли меня гуси беспечного Нильса.
Ну, а может, другие, но очень похожи.
Я спала возле печки в золе и опале,
своё ложе деля с баюном-котофеем.
Я мечтала о туфлях, о принце, о бале,
объявления вешала в поисках феи.
Но горшочек утратил волшебную силу
и не варит. А Герда забыла про Кая.
Я хрустальные туфли до дырок сносила,
покаталась на тыкве, нарядом сверкая.
В полночь тыква исчезла, с ней кучер, и мышки,
лишь осталась последняя, мокрая спичка…

Но, когда ослепляет меня фотовспышка,
всё по-прежнему верю, что вылетит птичка

Ну вот уже и время октября.
Пестра его причудливая прана.
Дымят костры на грустных пустырях
и пахнет прелью приторно и пряно.

Зима наступит, хрустнет тонкий наст,
и будут тучи, тихие как рыбы,
глядеть на глубоко осенних нас
и сыпать снега медленные глыбы.
Ссыпать на наши тёмные дома
отсроченных бессонниц белый пепел.
Мы беззащитны, нас легко поймать,
дороги вьюгой связывая в петли…

Коптит октябрь подмокшим фитилём
и снег, того гляди, по скользким сходням
сойдёт с небес и под ноги кулём
падёт…
Но не сегодня,
не сегодня

Когда уже становится не важно,
какую дичь добудешь на обед,
когда живёшь беспечно, бесшабашно,
легко, без поражений и побед,
бери ружьё, скитайся по болотам,
зови манком доверчивую дичь.
Когда октябрь стирает позолоту
с березняка, и журавлиный клич
звучит тревожно над лесной державой
тоскливым зовом в дальние края,
прижми к плечу ружья приклад шершавый.
Бог даст, не подведёт рука твоя.
Стреляй не целясь, положись на случай.
Когда уже удача не важна,
когда уже совсем не ждёшь, получишь
добычу, что особенно ценна.

Жаль, от неё ни радости, ни грусти.
Лишь стихнет эхо, ссыплется листва.
Уйдёшь в туман, и только ветка хрустнет,
и тишина звенит как тетива

Сяду я низать рябиновые бусы,
протыкать иголкой сердце спелых ягод.
После сладкого малинового вкуса
этой горечи хмельной мне хватит на год.

Пропиталась нитка кровью алых гроздей
и болят мои исколотые пальцы.
Ах, каким же это лето было грозным!
Дождевые иглы, солнечные пяльцы.

Ах, каким же это лето было жарким
и коротким – не успела я согреться...
Я не плачу, просто лета очень жалко.
И разбитого рябинового сердца

2007

Не надо печалиться, осень, рядиться в лохмотья -
давай веселиться, давай раздавать барахло!
Мы стольким владеем - бескрайние наши угодья,
раздаривать лишнее – лучшее время пришло.
Удачное время прощать и прощаться. Спокойно
тянуть по глоточку холодный коктейль октября.
И жизнь принимать постепенно, легко, многослойно.
И прошлое видеть жуком в глубине янтаря.
Что сердце не знает любви, а душа постоянства -
понять, и принять, и, не споря, бессрочно простить…
И падают жёлтые листья билетами странствий
по белому свету, что весь уместился в горсти.
И мёд в ароматных и тоненьких ломтиках дынных,
и кровь обновляется с терпким глотком божоле…

Печали сгорают в кострах благовонных и дымных.
И осень хмельная танцует на тёплой золе

лес врывается в окно
тянет ёлочные лапы
мягкий свет настольной лампы
золотистое пятно
отражается в стекле
словно шар висит на ёлке
дунет ветер и осколки
разбросает на столе
и за ветром полетят
стайки листьев в путь недлинный
паровозы засвистят
грустной дудочкой из глины
позовут в ночи – пора
в сон ли в дальнюю ль дорогу
гребщик лунную пирогу
отпихнёт крюком багра
уплывёт к себе в туман
облаков несущих влагу
а они на крыши лягут
на притихшие дома
и в беззвучье вне времён
вне пространств и измерений
жизни клок лоскут шагрени
обесценен уценён

но зато со мной в родстве
осень рыжая волчица
там где лампы тёплый свет
там где ель в окно стучится

Не обещай, не обещай, уже дописывает строчку
перо в Божественной Руке, за буквой букву выводя.
Жизнь помещается меж двух конкретных дат в короткий прочерк,
и разлинован жёлтый лист косой линеечкой дождя.

Не обещай высоких гор, лазурных вод, песчаных пляжей,
пусть будет домик у реки, да бор, где сосенки считать.
Пусть нам с тобой за Млечный Путь двоим одна дорога ляжет,
когда простятся все грехи и все закроются счета

время капает из крана
тьма подсвечена луной
звук нарезан филигранно
и размешан с тишиной
опадает грусть на крышу
и ссыпается шурша
ночью шорох глуше тише
ветер листья вороша
ищет лето их листая
как страницы старых книг
а они сбиваясь в стаи
норовят лететь за ним
всё крушатся что не птицы
суть бескрылую кляня…
мне под шёпот их не спится
словно это про меня
словно мне судьба такая
лета выцветший лоскут
словно время утекает
в вечность каплями секунд

Кружит октябрь над крышей дикой птицей,
курлычет, ставит стаи на крыло.
И пахнет ветер лавром и корицей,
и в сонной роще тихо и светло.
Листва горит, и жухнет, и темнеет,
но не дают тепла её костры,
а сумерки всё гуще, всё длиннее…
Мы с ней похожи, словно две сестры -
скупого жеста тихая усталость,
зелёных глаз глубокая печаль,
и листопада красота и жалость,
и увяданья горькая печать.
Моя сестра - божественная осень,
я отражаюсь у неё в глазах,
мы с ней любовь в иззябшем сердце носим,
и первый иней прячем в волосах.
Нам с ней двоим
даны дожди как слёзы,
и тонкий снег подбоем для плаща,
целебный воздух первого мороза.
И дивный дар
прощаться и прощать

Дождь пальцы длинные запустит в гривы клёнов.
Стекло в окне расчертит вдоль и поперёк.
И осень спелая покатится по склону…

Блаженным детством пахнет яблочный пирог.
Разлита грусть по чашкам старого фаянса,
о блюдце звякнул чайной ложечкой сентябрь.
И паучок парит над пиром декаданса
на паутиновых невидимых сетях.
Три тёплых дня ещё. К столу слетелись осы
и вязнут в вазочке с вареньем из айвы.
И надо ль знать, что новорожденная осень
уснёт когда-нибудь в заносах снеговых?
Пройдёт восторг от самых первых чистых хлопьев
и санки скатятся в Рождественский мороз,
февральской ночью будет вьюга ставнем хлопать,
а снеговик совать в окно морковный нос…

Ещё три дня. И осы вьются над вареньем,
и стол накрыт, и чай под яблоней в саду.
И я обрадуюсь покою и смиренью,
что в глубине души нечаянно найду

Беспечный странник, ветреный сентябрь,
то плачет, то смеётся, мой до дрожи.
Мы с ним родня, я на него похожа,
как мать похожа на своё дитя.
Промозглый сумрак, пряный дух густой,
фиал небесный всклень дождём наполнен..
А осень пляшет и себя не помнит,
и спущен лист последний золотой -
по ветру пущен, станет медяком,
иссохшим прахом до последней жилки.
Но есть ещё глоток на дне бутылки,
и ночь, и берег с жарким костерком.
Уходят вверх белёсые дымы,
зрачок пруда вобрал ночную бездну.
Всё ближе срок полынным снам исчезнуть
в сухих снегах торжественной зимы.

Сентябрь меня не выпустит из рук,
и с ним уеду я на берег дальний,
в уютный городок провинциальный,
где жизнь циклична как гончарный круг.
Когда-нибудь я выучусь прощать
и жить спокойно без хандры и грусти
в земном раю блаженном захолустье,
под тёплой сенью пышного плюща.
И я прощу всё тем, кто ни при чём,
кто мне ни враг, ни друг, а лишь прохожий..

Сентябрь, мой поздний ангел за плечом,
всех запоздалых ангелов дороже

Листопад подступает, крадётся, ложится у двери...
Увядание мерой печали послушно приму.
Благодатью даются стихи по любви и по вере,
и слова собираются в строфы, одно к одному.
Карусельной лошадкой помчит разноцветная осень,
с каждым днём всё тускнее её золотые зрачки.
Как неистов дождливый аллюр и как падают оземь,
отскочив от копыт, беззаботного лета деньки!
Я в шуршащее сено зароюсь – в пахучие копны,
и меня зацелует сентябрь без греха и стыда...
И пасутся до первого снега крылатые кони.
Я беспечный пастух, охраняющий эти стада

Упрётся в горизонт дорога,
а дальше только тьма, да тишь.
Там все грехи свои нестрого
осудишь, а потом простишь.
Раскаешься без сожалений
в том, что растратил, растерял,
что жил легко, в досужей лени…
Посередине сентября,
весь белый свет сменив на счастье
в уютном маленьком мирке,
где гости, да и те нечасты,
давно не званые никем,
поймёшь, что в жизни всё условно,
нет ну́жды в том, что позади.
На тишину сменяешь слово,
а зною предпочтёшь дожди.
Сменяешь свежие муссоны,
пассаты, бризы, паруса
на скрип ступенек в доме сонном,
на утро в птичьих голосах.
Отпустишь молодость на волю,
подставишь вечности плечо.
И будешь, без страстей и боли
день отпирать своим ключом,
пить через край сырое небо,
не ведать, что грядёт зима.
Что осень целый век до снега
по капле пьёт тебя сама

Души прощальная услада -
шафранный лист над бездной вод.
Сентябрь в шуршанье листопада,
времен и дат круговорот.
Не сожалея, не горюя,
покой безделья обретя,
остатним пламенем горю я,
уже ни грея, ни светя.
Так дерева́ огнём последним
справляют года оборот.
Так на листке кленовом летнем
горит пурпурное тавро.

Всепримиряющая осень,
остуда прошлых пылких лет,
подарит всё, о чём не просим,
отнимет то, чего уж нет.
Она нас всякими приемлет,
пока в янтарных теремах
ещё не спит, а только дремлет,
пока предзимье не зима

Ангел осени с корзиной,
полной яблок ароматных.
Он рябиновый, бузинный,
и шафранный, и мускатный.
И над ним кружатся осы,
и за ним летят синицы,
а глаза его раскосы,
приопущены ресницы.
Поцелуй его медовый,
взгляд янтарный и лукавый.
Все уловки птицелова,
все невинные забавы,
всё до срока, всё до снега -
и манок бузинный звонкий,
и листвы опавшей нега...

Над родимою сторонкой
ночь прикрыла глаз совиный.
Из небесного посада
утром спустится в долину
белый ангел снегопада

Воскресенье подходит к вечеру,
море дня одолев легко.
Предпоследним лучом подсвечены
гроты белые облаков.
Мачты сосен в прямую линию,
тихий ход, в огоньках причал…

Я устала быть самой сильною
и швартовы рубить сплеча.
Надоело быть грубым боцманом,
матерясь, усмирять бунты,
и тебе говорить - не бойся, мол,
чтоб сильнее боялся ты.
И, надраив до блеска палубу,
иногда напиваться в хлам…
Я устала бы, я упала бы -
если б поднятой быть могла.
Ну, не поднятой, хоть бы – понятой.
Мне б расслабиться, слабой стать!
Ты не дал мне ни разу повода,
чтобы выявить бабью стать.
Хочешь, буду весёлым юнгою,
мой седеющий волк морской?
Разгляди мою душу юную
меж отчаяньем и тоской…

Вот и вечер воскресный кончился.
Небо с месяцем на груди
смотрит звёздами.
Плакать хочется…
Спи, родимый! Устал, поди..

*Грот - название паруса

Дождь пальцы длинные запустит в гривы клёнов.
Стекло в окне расчертит вдоль и поперёк.
И осень спелая покатится по склону…

Блаженным детством пахнет яблочный пирог.
Разлита грусть по чашкам старого фаянса,
о блюдце звякнул чайной ложечкой сентябрь.
И паучок парит над пиром декаданса
на паутиновых невидимых сетях.
Три тёплых дня ещё. К столу слетелись осы
и вязнут в вазочке с вареньем из айвы.
И надо ль знать, что новорожденная осень
уснёт когда-нибудь в заносах снеговых?
Пройдёт восторг от самых первых чистых хлопьев
и санки скатятся в рождественский мороз,
февральской ночью будет вьюга ставнем хлопать,
а снеговик совать в окно морковный нос…

Ещё три дня. И осы вьются над вареньем,
и стол накрыт, и чай под яблоней в саду.
И я обрадуюсь покою и смиренью,
что в глубине души нечаянно найду

Сон осенний, день короткий,
дождь скучает за окном.
Лист ольховый жёлтой лодкой
в луже плавает вверх дном.
В сердце столько взяв печали,
сколько места ей нашлось,
осень к августу причалит,
вся разбухшая от слёз.
От Успенья, дни листая,
и уже до Покрова,
то шепча, то причитая,
будет лето отпевать.
А пока бредёт по краю,
дотемна глядит с холма,
как горят и не сгорают
лип и клёнов терема

Ну вот и снова осень изморось развесила,
и птичий клин перечеркнул сентябрьский день,
и листопад кружит, вальсируя невесело,
под монотонные мелодии дождей.
В последний раз согреют землю листья жёлтые,
а листья красные украсят крон шатры.
Столетний дуб по-царски жалует мне жёлуди
как драгоценные прощальные дары.
И глухо падают в траву тугие яблоки,
шурша в листве и разбивая вдрызг бока.
И улетят в Египет розовые зяблики -
ещё до заморозков первых. А пока -
целует бабье лето губы мои тёплые.
Горит заката золотая полоса.
А за оконными заплаканными стёклами
сияют осени янтарные глаза

О, снисхождение дождя!
Бездонна чаша небосвода,
обильно льёт на землю воду,
бездельем нас с ума сводя.
Сыры эскизы сентября -
его размытые пейзажи
и акварельные пассажи
сыры, по правде говоря.
И в этой влажной духоте
всё столь медлительно, беззвучно,
однообразно и докучно,
что так немыслимо хотеть
и требовать прощальной дани,
ещё, последнего тепла…
Но всё же радуга взошла
дугой по краю мирозданья.
Сквозь зыбкий, призрачный портал,
где осень с летом разминулись,
струятся лабиринты улиц,
ложась морщинками у рта.
Из приоткрытого окна,
среди шуршания и плеска,
как будто музыка слышна -
соната или арабеска.
Как будто Шуман или Григ,
скрипично и виолончельно…
Под ветром ожили качели,
их скрип похож на птичий крик.

Руками тучи разводя,
неблагодарное занятье -
просить о снятии заклятья
неведомых богов дождя.
Не примут мантру небеса,
но мы в язычество впадаем.
Покуда осень молодая,
как просто верить в чудеса

Огуречная пора,
лето катится под горку.
У рябины привкус горький
и в лишайниках кора.
Водомерка режет пруд,
трясогузка ловит мошек,
и в стручке лежит горошек,
как в футляре изумруд.
Пахнет яблоками сад,
грустно шепчутся осины.
Под стрехою рой осиный
строит сотовый посад.
Держат небо день-деньской
сосен стройные пилястры.
Август царственной рукой
ночью сыпет с неба астры.

Лето, дай тебя обнять
в полдень совершенно летний,
бабьей спелостью последней
одари на миг меня

Московское лето кончается свежим дождём,
смывающим пыль с раскалённых изогнутых улиц.
И первые жёлтые листья асфальта коснулись,
и мы неосознанно ласковой осени ждём.
Всему своё время, его ускоряется бег -
чем меньше осталось, тем больше надежды на счастье.
Ветра запоздалых любовей к нам в окна стучатся,
и ветки, как руки, ломают в безмолвной мольбе.
У прошлой любви мы себе отпущения просим
и рушим условные стены постылой тюрьмы.
И в новое счастье поверив, влюбляемся мы.
И нам открывает объятья московская осень

2011

Полетели паутинки,
август пал как спелый плод.
Мы прощаемся тепло.
И с невидимой пластинки
еле слышно льётся джаз
жёлтых листьев, первых самых,
и пейзажей в медных рамах
начинается показ.
Межсезонный вернисаж -
охра, сурик и сангина,
прежде, чем истлеть и сгинуть,
в осень медленный пассаж.
Праздник нескольких недель,
грусть прощального парада,
тихий шелест листопада,
тёплых ливней канитель.

Не бывать бы всем смертям,
да подвластна роскошь тленью...
Будет снегоисцеленье.
А сейчас -
вот-вот сентябрь

Как хорошо в тени под клёнами,
под их ладонями зелёными
дремать под шепчущими кронами
и треск кузнечиков в траве.
Гамак над вечностью подвешенный,
и запах яблок с мёдом смешанный
плывёт над крышами картонными,
в прозрачной тая синеве.

Скрипя, земная ось вращается,
гамак тихонечко качается.
Я в нём лечу над спелым августом
в трёх сантиметрах над Землёй.
И надо бы сосредоточиться,
но открывать глаза не хочется.
Я представляю себя аистом,
бумажным змеем, журавлём…

Ещё тепло совсем по-летнему,
транжирит лето дни последние.
Я на верёвочном кораблике
спущусь в упругую траву.
Мне осень – кораблекрушение,
как будто делаюсь мишенью я,
когда, привычно целясь в яблоко,
сентябрь натянет тетиву

Царственный август ночами роняет в траву
спелые звёзды как яблоки райского сада.
Две-три недели, оставшихся до листопада,
я в подмосковной усадьбе своей проживу.
Клевер и донник, бубенчик купавки резной,
мягкие новые иглы на ёлочных лапах,
слёзы смолы на стволах и малиновый зной -
летнего счастья густой бальзамический запах.
Небо ещё глубоко, словно омут речной,
но по ночам осыпается искрами астр.
Всё ещё чёток кленовых листов алебастр
хрупкой, божественно тонкой работы ручной.
Всё ещё гладки зелёных прудов зеркала
в пышных багетах прибрежной осоки и ряски,
всё ещё бродят под липами летние сказки
и созревающим сливам хватает тепла…

Но ожидание тлена страшнее, чем тлен.
Осень коснётся крылом и моей ойкумены.
Жизнь изменяется, мы ей прощаем измены
в тайной надежде прощения наших измен

2011

Как просто жить в молчаньи золотом,
ронять слова как ночь роняет звёзды.
Безмолвье, мой кумир вуалехвостый,
владеющий исписанным листом, -
по слову цедит скаредный тиран,
бог многоточий, всё ему не в тему.
Так в кухне ночью пропускает кран
воды секунды раковине в темя.
Так снег ложится, двор укрыв к утру,
за слоем слой, страница за страницей.
Не напишу, и значит - не сотру.
Ещё, не стану спать - не будет сниться.
Не стану думать, будет гладким лоб,
ещё один в толпе многоголовой.
Глаголом никого не обожгло.
Но всё-таки –
вначале было слово.

Уходит день. Усталость на уста
печать безмолвия как тень улыбки
уже кладёт…
Не совершу ошибки,
и не совру, и не раскрою рта,
предам огню свои черновики.
Но всё напрасно - ночью к изголовью
придут слова тоску кормить с руки.
Подступят рифмы к горлу тёплой кровью

Вечер – дня и ночи сын,
спать не хочет, щурит глазки,
просит – сказывайте сказку!
Хочет пить, бежит босым
на крыльцо
и в темноте
засыпает на ступеньках.
Над притихшей деревенькой
звёзд без счёта в решете.
Ночь за дитятком пришла
с тёмно-синей колыбелькой.
Месяц жёлтой карамелькой
тихо тает от тепла.
С неба август звёздный хлам
сыплет щедрою рукою…

Мне б в твоё плечо щекою -
как бы я тогда спала…

Время блекнет и ветшает
как старинный гобелен.
В пышной розе спрятан тлен.
Слёзы ливней спать мешают.
Всё мне кажется – июль,
а давно уж август правит…
Изумруд пруда в оправе
ряски,
в небе рваный тюль
облаков
полощет ветер,
пахнет яблоками сад,
тяжело гудит оса,
по траве крадётся вечер
к дому.
Солнце на стене
вязью веток пишет фреску.
На макушке клёна феска
с красной кисточкой,
красней
гроздьев горестной рябины,
полной ягод до краёв.

Как полным-полно моё
сердце
нежностью,
любимый

Заавгустели брызги света,
застыв слезой смолы сосновой.
В тени безмолвия лесного,
невидим, дятел цокнет где-то.
В плену полуденного зноя
зелёный мир не шелохнётся,
лишь песня жаворонка льётся
над тёплой вязкой тишиною.

Вот-вот покатится под горку,
поспеет яблочное лето.
И настоится красным цветом
хмельная гроздь рябины горькой.
И звёздный дождь прольётся в полночь,
а днём грибной. Простое счастье.
И время августу начаться.
И взыскан сад, плодами полон

Ты человек-февраль, ты идёшь по лесу,
лыжами разрезая блестящий наст.
Я человек-июль, я в тени навеса
из малины варенье варю для нас.

Ты человек-зима, человек-охотник,
ты суров и твёрд, твоё слово – сталь.
А я встречу у порога и обниму тихонько,
чтобы мягче воска под губами стал

Солнце в кронах кленовых тонет,
увязая в сетях ветвей...
Новой линией на ладони,
тонкой чёрточкой вдоль бровей
вечер ляжет,
но будет сниться
далеко посреди зимы…
Кружевное окно в темнице,
в небо ввинченные дымы -
в летаргии январской стужи
будет сниться июльский зной,
дождь грибной, пузыри на луже,
иглы солнца в листве сквозной.
Летний вечер, склонивший кудри
над парным молоком реки,
узкий луч в золотистой пудре -
будут сниться.
И вопреки
смыслу здравому и не очень,
вспомянётся до мелочей
летний вечер -
преддверье ночи.
Самой звёздной из всех ночей

Как эти поля зелены и как небеса безмятежны.
Как воздух от зноя дрожит и рвётся на волю душа...
Я здесь позабуду тебя, мой изверг жестокий и нежный.
Сольюсь с одиночеством, всласть полынным дурманом дыша.
Лежать, наблюдая стрекоз, парящих легко и отважно -
блаженство.
В густой тишине кузнечика цитра звенит…
И некого время спросить, да это уже и не важно.
Безвременье. Полдень. Июль. И ястреб пронзает зенит