Ты говоришь, что встретил по ошибке
Меня… И как всё это понимать?
Ты где такую мысль-паскуду стибрил?
Явиться ж не могла она сама.

Кто научил? Давай координаты,
Не нравится мне буйствовать зазря.
Да, тон повышенный и грубоватый,
А что мне делать, коль ошибка я?

Ты пошутил? Такой имеешь юмор?
Лапшу на уши вешаешь всерьёз?..
Додумался навеки передумать?
И что тебе спокойно не жилось?

Такое не прощается, запомни.
И даром дурость эта не пройдёт.
Ошибки нет: твой грех такой огромный,
Что вместо пива будешь пить компот.

Любит пёсик обнимашки,
У него весёлый нрав.
Целоваться носом влажным
Лез ко мне позавчера.
А вчера схватил за ногу,
Не пускал меня гулять.
И остался сам в итоге
Охранять мою кровать.
А сегодня лижет руку,
Палец будто бы грызёт.
Я ругаюсь.
Не испуган.
Лает весело – и всё!
Ладно, будем обниматься,
Я – умильней, ты –грубей,
И разделим суп по-братски:
Мне – бульон,
мяско – тебе.

Солнце встаёт и сразу
Мой обнимает город,
Шепчет слова бессвязно,
Розовым семафорит.

Тянет дома в объятья,
В темя целуя смачно.
Клёны тихонько гладит,
Трогает тюль прозрачный.

И удлиняя шею,
Став цирковым жирафом,
Солнце уже наглеет,
Будит меня на завтрак.

Хочешь не хочешь, встанешь,
Рыпаться бесполезно.
Солнце без оправданий
В кофе бесстыже лезет.

Этот рассвет горячий
Полон импровизаций…
Всё! Через час – на дачу
К солнышку – обниматься!

Это лучшее счастье:
по лугу бежать босиком,
Руки – в разные стороны,
будто вот-вот – и взлетаешь.
И собаки встречают
восторженным радостным лаем
Новый мир без намордников, окриков и поводков.

Здесь – другие цветы,
и трава, как ни странно, другая,
Даже ангелов видно.
И крылья у них – до небес.
Хочешь счастья?
Бери, но не жадничай, всё-таки взвесь,
Чтоб хватило для всех, даже ангелов этих включая.

Оторвёшься от луга и в небо,
как птица, взлетишь
И увидишь дельфинов,
ныряющих в синее море,
А собаки догонят тебя
возле берега вскоре
И, уткнувшись в ладонь, прорычат: «Ну, куда ты, малыш?»

Беспокоятся, значит…
Им крылья положены тоже.
Пусть пока что собачьи…
И ангелы вновь тут как тут.
А восторг от полёта лишь те,
кто летали, поймут.
Если любишь мечтать – не взлететь над землёй невозможно.

Сон Дрёмушка опять держал под мышкой
Любимую свою игрушку – рыбку.
Хотелось бы читать о счастье книжку,
Но с вечера в друзья он рыбку выбрал.

Зелёную такую – просто чудо!
Хоть у кого-то есть она такая?
И снится Сну, как вместе с рыбкой удит,
Во все секреты промысла вникая.

Звезда морская снизу в очи смотрит
И ловится сама. Всё так прикольно!
А рыбка складывает звёзды в вёдра.
Улов хорош. Сон Дрёмушка доволен.

Вернётся к деткам, повернёт их тихо
Кого на левый бок, кого – на правый.
Всем по звезде вручит. Всего лишь прихоть!
Ну что поделать? Сон имеет право

Дарить подарки-сны, что снятся долго.
Их даже не тревожит старый филин…
Ой, загудела в кухне кофемолка,
Оставшиеся звёзды расшалились.

Лежим вот с котом на полу, еле дышим.
Жара наступила нежданно-негаданно.
Все окна открыты. Но в мире – затишье.
В простом сквозняке есть великая надобность!

Мне – легче. Кот – в шубе, а пасть – нараспашку…
Такое бывает? Слова перепутались.
И лень говорить, и вздыхается тяжко.
И это всего лишь не позднее утречко.

То – левым бочком, то лежим – ноги кверху,
То – спинкою к полу, то – влажным животиком.
Вставать, что-то делать нам нынче не к спеху,
Поэтому смирно лежать нам приходиться.

А там, в телевизоре, – зимняя вьюга.
Как людям везёт! Вот бы здесь ветры дунули!
Котяра на снег недовольно мяукнул,
А мне так хреново, так знойно июнево.

Приглашу-ка я Карлсона. В доме – жара.
Пусть гоняет пропеллером воздух.
Прилетал он к соседке безмужней вчера,
Что-то там через стенку гундосил.

Мне же надо, чтоб он беспрерывно летал
И шутил. Это Карлсон умеет.
А жара нестерпима, паляще люта,
Я без юмора сразу тупею.

Окна – настежь. И где ты? Скорей прилетай.
Пирогов будет восемь… и свечка.
Ни за что пропадает моя доброта,
Очень знойная и безупречная.

Вентилятор куплю. Он, конечно, не то –
Неотзывчивый и равнодушный…
Эх, наверное, Карлсон, жарой побеждён,
Как он там, без варенья да плюшек?

– Вам вручаю ровно сто,
Ну а вам – четыреста.
– Ты куда? А ну-ка стоп. –
Стала я задиристой.

– Расскажи: чего даёшь,
Почему четыреста?
Это, может быть, платёж?
Ну-ка, сконцентрируйся.

В километрах это, да?
Или в килограммах всё?
Раз ответь и навсегда:
Внятно, чётко, грамотно!

Я хочу пересчитать,
Предоставь, раз выделил.
Не пойму я ни черта,
И хочу увидеть всё!

– Про приветы говорил,
Прицепились! На тебе!
Что, дебил? Ты сам дебил!
И куда мы катимся?

По-геройски за ягоду – хвать,
И давай наслаждаться клубникою,
А на завтра бормочешь про мать
И хрипишь, и шипишь, даже хныкаешь.
Я сто раз говорила тебе…
Что там сто? Да, конечно, четыреста.
На клубнику в июне – забей,
Не дыши так печально прерывисто.

Не лицо у тебя, а шедевр.
Ты похож в красных пятнах на пьяного.
Не ребёнок, а дважды, как дед,
А манеры какие-то странные.
Раз четыреста просят не есть,
Так войди же в свою ситуацию!..
И когда же тебе надоест
Жрать клубнику и матом ругаться-то?

По своей особенной методике
Из бумажных глянцевых листов
Выпускал он в окна самолётики,
Как сигналы SOS: «Найдись, любовь!»

И летят по небу и по улицам
Сотни, тысячи горячих мечт.
Крыши, спины изогнув, сутулятся,
Чтобы самолётики сберечь.

Потому что где-то есть прекрасная,
Та, кто весточки счастливой ждёт.
Если сердце очень хочет праздника,
Прилетит желанный самолёт.

Милая! Твоя мольба услышана.
Место для посадки приготовь!
Вот, смотри, уже летит над крышами
Не бумажно- SOSная любовь.

Самолётику не нужен азимут,
Он летит на зов большой любви.
Никому о счастье не рассказывай,
Лётчику лист белый предъяви.

Понимаю: странная немного.
Внук смеётся, он давно заметил:
– Бабушка, а где твоя косметика?
– Вот помада – отзвуки былого.

– Во даёшь, ведь это не серьёзно.
У девчонок, знаешь, сколько штучек.
Всяких кремов, тушей и пахучек,
И резинок-невидимок в косы!..

В зеркало, бывает, долго смотрит.
– Бабушка, а точно я красивый?
Внука надо срочно осчастливить:
– Самый лучший! – отвечаю с ходу.

– Погляди внимательней ещё раз.
Брови – будто выщипал их кто-то…
С дедом поменялся б я охотно.
А с такими вот хожу, позорюсь.

–Ты же не девчонка! Что такое?
Вновь влюбился? Бесики во взгляде!..
Знай, любовь всю некрасивость сгладит…
И оставь ты зеркало в покое!..

Каждый май в огороде под грушею
Расцветали весёлые ландыши.
Колокольчики будто игрушечные
В накрахмаленных белых мантиях.

И тянулись цветочки на цыпочках
К восхищённой девчонке-чудачке.
Мне казалось, что их кто-то выкупал,
Я боялась хоть чем испачкать их.

Наклонялась, опасливо нюхала
Запах свежести, утренней нежности,
А цветы представлялись мне духами
Очень странными и нездешними…

Приезжаю, а груша та спилена.
Нет ни ландышей, ни вешних запахов…
Восхищение только пришпилено
Где-то там, у меня за пазухой…

Надувает сын губы-губоньки.
– Счас обижусь! – кричит и сердится.
Мама гладит головоньку любяще
И слова подбирает сдержанно:

– Обижайся, но осторожненько!
Не ходи, мой сынок, за краешек.
Вот смотри, необидчива кошечка,
Мама тоже не обижается.

Разберёмся с тобой по-дружески,
Так и быть, помогу с игрушками.
Что, устали и ножки, и рученьки?
Мама стала совсем непослушною?

А сыночек послушный, умненький,
Вот игрушки все разом собраны.
Одолели обиду мы шумную,
Снова стали с тобою добрыми.

На обидки нынче скидки, пять копеек за пучок…
Прижилась во мне обидка ростом с детский кулачок.
Ест и пьёт, гуляет часто. Глянешь: просто милота.
Ну, немножечко ушаста и чуть-чуточку толста.

Разобидится, бывало, и кричит, что всё не так,
И презренья не скрывает. Для неё любовь – туфта.
Подросла, и что тут скажешь? Не идёт на компромисс,
Не довольствуется кашей, стала мозг зубами грызть.

Привела обиды в гости. Нет, не две, а целый взвод.
Мне бы жизнь пропылесосить, но обида не даёт.
Не продать её, не выгнать, не уйти на выходной,
У неё сто тысяч выгод от сожительства со мной.

Завтра, видимо, по плану: разобидеться на всех.
У меня – сплошная рана на душе. И нет друзей.
Все, кто можете, простите! Возвращайтесь! Без обид!
Я не буду ядовитой. Я - прощаю. Бог простит.

Вся милота, вся свинота с рожей красной и с брюшком
Убежала за ворота, чтоб найти там простачков
И комфортно примоститься, захватив цинично дом,
И по-хамски до бесстыдства превращать людей в ничто.

Не кот, а молния! Вперёд – по шторам…
И как же он, стервец, мне нынче дорог!
Поймать негодника, задать бы трёпку!
Кот в миг прикинулся послушно-робким…
Смотался из дому, давай бродяжничать.
Что шторы порваны, уже не важно мне.

И где же ходит мой паршивец мягкий,
Источник борзости и всяких магий?
Свечу фонариком в подвал вонючий,
Прощаю шторную его прыгучесть.
Брожу по улицам и звонко кисаю:
Ну, возвращайся – а? – в лоток пописанный.

Не возвращается! Во как обиделся!
Ему – свободы клок, а мне – обыденность!

Надо. Надо! Надо!!! Очень надо
Не лениться и не уставать!
Жизнь, как бесконечное торнадо,
День бесцеремонно маловат.

Ранние подъёмы… Садик, школа.
Новая позиция взята.
Прём по жизни мощным ледоколом,
Чтоб успешными зачем-то стать.

Пашем, пашем, бесконечно пашем,
Всё боимся что-то не успеть.
Гонимся за славою и стажем,
И за грандиозностью побед.

Стресс, больница, переутомленье…
(Есть ли жизнь вообще в такой тиши?)
И с недоуменьем бюллетеним,
И находим кнопку «не спешить».

А, бывает, что доходит: надо ль
Достижений пруд пруди с лихвой?
Точно надо?.. И берёт досада,
Что уже не нужно ничего.

Прячем бесконечную усталость
За страницами любимых книг.
От спешащих жить давно отстали,
Научились жизнь свою ценить.

Я иду на сладкий голос
В сумрак ночи.
Не боюсь!
Ой, о что-то укололась.
О дурацкий редкий ус.

Больше целовать не стану.
Ты колючий, словно ёж.
Всё красиво на экране,
В жизни – чистый выпендрёж.

Колюще и неприятно,
Неопрятно и смешно.
Щёки будут в красных пятнах,
Но тебе же всё равно.

У тебя другая драма:
Поскорее повзрослеть.
На своём стою упрямо:
Сбрей! Тебе ж не сотня лет.

Что с того, что раздражение
От бритья? Ты это брось!
В интересном положении
Я! К тому же – токсикоз!

Сбрей усы, женись скорее,
Я, надеюсь, ты не трус?
А не то наступит время,
К мамочке твоей явлюсь!

Нам гулять с тобой не надоест.
Ты чуть ёжишься, и я чуть ёжусь…
Счастье есть? – ты спросишь.
– Счастье есть.
Это – ты и этот дивный дождик,

Что всегда готов домой прогнать
Шлёпающих по бездонным лужам.
Я – фанатка, ты – большой фанат
Всех дождей.
Мы долго с ними дружим.

И таких вот дождевых ежей
Поискать ещё во всей вселенной!
Мы с тобою старые уже,
Нам легко быть радостно-блаженными.

–Ты замёрз?
– Наверное, чуть-чуть.
Я ловлю твою любовь во взгляде…
Может, куртку лучше застегнуть,
Или на сегодня счастья хватит?

Это вам не хухры-мухры – интернаты для одарённых.
А Советский Союз таков: он затрат не любил пустых.
Обходился незнамо как без инета и без айфонов.
Двухгодичный предложен курс для способных ребят своих.

Только в классах на Е и Ж, да на И, соразмерно, тоже,
(По-простому они – ЕЖИ), обучали лишь год – и всё!
Коль понятно уже ЕЖУ, то на что же оно похоже?
На какой-то абстрактный гранит, что настойчиво мы грызём.

И дразнили тупых ЕЖЕй, недогадливость их спрягая…
Повелось так с далёких пор… Коллектив на битьё недобр…
Обижаем ежей не тех, повторяем, как попугаи,
Чепуху, откровенный бред, узаконенный временем вздор…

Что-то в этих словах не то... Это даже ежу понятно.
Не оттянешь за уши нас, чтоб склевать без труда кого.
Говорим непонятно что. Обижать бедолаг приятно.
И словарный запас велик, и отточено мастерство!..

У меня всё давно записано
И отмечено вновь повторно:
Настроение было нарциссовым
В среду прошлую, в этот вторник.

Понедельник стал абрикосовым,
Тёплым, светлым, таким приметным.
Я влюбилась в него неосознанно
И держала любовь в секрете.

Ворвалось воскресенье вишнями,
Чародействовало, как знахарь.
Выходному себя посвятившая,
Цветом вишенным я пропахла.

Философствую под каштанами,
Пчёлок слушаю, замирая.
А весна, удивительно пряная,
Устилает луга коврами.

Обеспечу ей долголетие,
Лето солнечное отстрочу.
Настроенья – цветные букетики –
Помещаю на память в строчки.

Пришла она, нарциссовая пятница,
Букетов жёлтых ты нарвал ведро.
На даче брошенной – цветы бесплатные.
Ты потерял над жадностью контроль.
Подумал: ничего такого страшного.
Пришёл, увидел – раз! – и всё сошлось.
Ни у кого не надо даже спрашивать,
Нарвал охапку, и жене – под нос!
Смотрю на мордуленцию нахальную.
Отреагировать?
Сказать общо?
Ну как твои старания охаять мне?
Я улыбаюсь.
Ты весьма польщён.
И стала ситуация безвыходной.
Нарциссы, желтизной своей сопя,
По вазам да по банкам пораспиханы.
Как в этом аромате ночью спать?..
Подружки мне сказали
«Издеваешься?
И что тебе не так, и что не то?
Букетищ вот нанёс и успевает всё,
А наши б не увидели цветов.
Прошли бы мимо, даже не задумавшись,
А твой – романтик!..
Брак свой не разрушь!
Не выспалась…
рычишь на всех…
угрюмая…
И как мимозу эту любит муж?»

Нарцисс расцвёл на даче. Но откуда
Ты взялся? Не давала вид на жительство.
Взрыхлю и прополю я твой закуток,
И узаконю жёлтое величество.

Лелей свои надежды и желанья,
Живи да пахни сладко и дурманяще.
Ты хулиганист. Значит, не завянешь.
Весну встречай и будь моим товарищем.

Как солнце, тёплый, но высокомерный.
Знать, в позу впился миф известный греческий.
А что плохого? У тебя есть стержень.
Самовлюблённый. В нём противоречие?

Красив – и точка! Полюблю за это
Тебя, мой гость. Расти себе под вишенкой!..
Со мной стихи ты стал писать дуэтом
И солнцу декламировать возвышенно!

На свиданье в платье голубом
(Туфли-лодочки, причёска строгая!)
Шла девчонка, ждущая любовь,
И луну руками в небе трогала.

Каблучки стучали цок-цок-цок,
Фонари молчали удивлённые.
Мир казался сказочным дворцом,
И звучала лунная симфония.

Первое свидание, оно
Нежным быть должно, незабываемым.
Этот вечер с множеством длиннот
Праздновал свою неузнаваемость.

Насладиться встречею сполна,
Счастья стать великой соучастницей
Согласилась грустная луна.
Может, ей дадут кусочек счастьица?

А что такое мода, я не знаю…
Быть может, к ней я просто холодна.
Одета часто не оригинально,
Экстравагантности не лишена.

На низком каблуке всегда удобней,
А лабутены некуда носить.
Не прыгнешь в них и даже не притопнешь.
На пять кэмэ прогулки хватит сил?

От юбки от кутюр и от жакета
А-ля Шанель едва ли откажусь.
Но хватит ли семейного бюджета?
Со здравым смыслом я уже дружу.

Вот потому, что я пенсионерка,
Хочу все риски-минусы учесть.
Свой имидж хочется не исковеркать,
Чтоб не кричали вслед: «Вот это жесть!»

Я срочно вызову таксю,
Примчится: Вам куда, мадама?
Сегодня направленье – зюйд,
А это значит – только прямо.

И развевается бое,
Или боа прекрасно алое.
Надеялась на резюме,
Но резюмю забраковали.

Сказали: нет. От дежавей
Я окончательно устала.
И столько мыслей в голове…
И не помог мой театральный…

Я напишу в ОБСЮ,
В ЮНЕСКУ или даже в НАТУ.
Сейчас кого-нибудь прибью!..
Ну вот, размазала помаду.

Имею много амплуёв,
Но снова отказали. Гады!
А мне так хочется цветов,
Кинов, театров, маскарадов…

На крыше было много голубей. Человек соpок...
(цитата из школьного сочинения)

Иду себе и никого не трогаю,
Ворон считаю в нежной синеве…
На крыше голуби (здесь всё по логике!)
Сидят. Их ровно сорок человек.

Они о чём-то голубином каркают,
О чём-то там чирикают. Ну, бред!
Весёлые, задиристые, яркие,
Красивые. Хоть с них пиши портрет.

Ну как тут выдержать? Беру я камешек
Швыряю в этих птичек. Кыш, пошли!
Они взглянули вниз, вздохнули, замерли,
Проворковали мирно: «От-ва-ли!»

А я завёлся. Мне законы писаны.
Я знаю: надо гулек проучить.
Уже вороны в небе злобно крысятся,
И раскричалась парочка скворчих.

А эти, что на крыше, ноль внимания.
Наверное, у них в мозгу дефект.
Да, голуби сейчас такие странные,
Все эти сорок милых человек.

Кричал, размахивал руками сильно я,
Пернатых безнаказанно кляня.
Взлетела вдруг армада бесфамильная,
И какнула в орущего меня.

Вот это да! Какие бестолковые!
Как кАково! Но мне-то каковО?
И как тут сохранить мне хладнокровие?
Ведь шёл себе, не трогал никого…

У каждого человека есть лысина,
просто у некоторых на ней растут волосы.
(Автор Неизвестен)

Не переживай, бильярдный шар…
Ладно, ладно, я шучу… немножко.
Лысина, конечно, хороша,
Даже если с детскую ладошку.

На неё посмотришь – о-ля-ля!
Светит, значит, веселей живётся.
Волосы по сторонам шалят,
Оттеняя степень благородства.

Хочется погладить, пожалеть…
Посмотреть, как в зеркальце, в макушку.
Лысинка, не мёрзнешь в феврале?
Не скользишь ли по ночам с подушки?

Хватит обижаться!
У меня
Тоже есть такая вот лужайка.
Не видна пока.
Не усложняй!
Я люблю тебя любым,
мой зайка!

Целую розовые пятки…
Как это трогательно сладко,
И я, сюсюкая, смеюсь.
А внучек, маленький комочек,
Беззубо солнечно хохочет,
Белоголов и голопуз.

Идиллия… Ну что тут скажешь?
В глазах по-стариковски влажно
И ничего-то не болит…
Меня всецело изменяет
В плену машинок, мишек, заек
Ребёнок – родовой магнит.

Приручил животИну, не нравится – сразу же кинул,
И попробуй жестокость хоть чем-нибудь да обусловь…
Для собак безвозвратный отлов в странах развитых принят,
А у нас – беззаботная к псине ничейной любовь.

Ходит, бродит собака, становится злой и кусачей,
И родит беспородных, безмерно потешных, щенков.
Сердобольные люди накормят ничейных собачек,
Те начнут сторожить благодушие тихих дворов.

Лаять ночью на тех, кто непрошеным по двору ходит,
Налетать злобной стаей на группы спешащих детей,
На собак, чей окрас, хвост и нос, и ошейник породист,
И кому здесь живётся уютней, теплей и сытней.

А иные, такие хорошие, вроде бы, люди
Собирают бродяжек, в квартиры приводят: «Живи!»
Вонь и лай, тараканы, засохшая грязь в серых блюдцах,
Но зато заверения в чистой к животным любви.

До сих пор отыскать не смогли золотую средину,
И собачий вопрос в идиотских разборках погряз.
Для собак безвозвратный отлов в странах развитых принят.
Почему же не приняты эти законы у нас?

ПрОжил пёс счастливую пёсью жизнь
От и до… Ни капельки не тужил
На подушке с мячиком.
Отказали лапы и, вроде, – всё!
Продлевать мучения не резон.
Усыпить достаточно.

Но хозяев разве уговоришь?
Он для них любимец, он их малыш.
Повезли в СчастлИвцево.
Электричка долгая и такси,
То грузи, то вынь его, то неси
На подушке ситцевой.

Сняли домик. К морю – маршрут далёк,
Но купили тачку, и пёсик мог
Плавать и счастливым быть.
И любимый мячик ловить легко,
Отдаваться солнышку целиком.
Жизнь, она красивая!

Целый месяц моря любви. Пора
Возвращаться в душный уют Днепра,
Где и жил он ранее.
Электричка долгая и такси,
Пёс с любимой косточкой полон сил,
А не умирания.

Так мечталось съездить и через год
В мир, где тачка псину покорно ждёт
С чайками и с крабами…

Умер пёс от старости. Мячик пах
Морем и просился в собачью пасть,
Но лежал под лапами…

По воде идут круги…
В сон спешу я углубиться,
Собираю по крупицам
Ночи бархатной ростки.

Из волшебностей ночных ,
Из химер-импровизаций
Мне одной сегодня снятся
Фиолетовые сны.

Я плыву, парю, свечу
Беззаветно белоснежно.
Тоже излучаю нежность
И восторженность чуть-чуть.

В этой сонной тишине
Путь в безвестность нескончаем.
Лодку утлую качает
Перевёрнутость теней.

Просила милого: берегись
И ветра сильного, и слова жёсткого.
А ты летел непрерывно ввысь,
Тебе не жить без тревог и воздуха.

Вот кто-то ранил твоё крыло,
Слезами-нитками прорехи штопаю.
А сердце ужасом обожгло.
«Люблю, останься!» – просила шёпотом.

Но ты взлетаешь. Моя любовь
Ничуть не ценится. И так обидно мне.
Любуюсь в небе опять тобой,
Не пряча в ящик иголки с нитками.

Хоть через левое плечо поплюй,
Хоть сам себе тверди: переживём…
Я на физре тринадцатым стою.
Все – впереди, за мною – никого.

В журнале классном я на букву «я».
И всё! – за мной закрылся горизонт.
Что, больше нету чисел окромя
Тринадцати? Вот это мне везёт!

А справедливость все же где-то есть,
В десятом классе к нам пришла она,
Янина Юрова. И весь семестр
Я был влюблён, лишился даже сна.

В деревне знают всё и обо всех,
Не спрячешь чих, не то что боль-любовь.
На Яню я страдальчески глазел
С немым вопросом и немой мольбой.

Не подала ни вида, ни руки
Тому, кто суеверен и смешон.
А все влюблялись наперегонки,
У всех всегда всё было хорошо…

Вот прицепилось странное число!
Ярлык приклеен, шкурой ощутим.
–Ты – не тринадцатый, ты – просто лох, –
Сказала Юрова. – Сначала подрасти…

Принёс мне праздничный цветок
То ль голубой, то ль синий…
Всё хорошо! Исполнен долг.
Ну, здравствуй, женский день!
А цинерария цветёт –
Вот это героиня! –
И обещали: будет цвесть
Хоть несколько недель.

Вазон немножко простоват,
Но это поправимо.
Вот потеплеет, я его
На дачу отвезу.
Никак запомнить не могу
Цветка простое имя,
И запах – фу! Но так мила
Глубокая лазурь.

Цветок совсем не виноват,
Что мне не приглянулся.
Полью, обрызгаю, пускай
Сияет у окна.
А то, я вижу, от меня
Он заразился грустью.
Нельзя такого допустить,
Ведь всё-таки – весна!

Поглядываю в окна: там цветы
Несут в руках, ручищах и ручонках.
А у цветов весной – глаза ребёнка
И столько теплоты и чистоты.

Тюльпаны сонно тянутся к щекам
Взволнованных мужчин, что встали рано.
И каждый бельмондо иль челентано
Любуется красой исподтишка.

Они хотят уверенными быть,
Не украшает их сентиментальность,
Подходят дерзновенность и брутальность.
Мужчины, видно, созданы для битв!

Но в этот самый светлый женский день
К лицу мужчинам и любовь, и нежность.
И вот несут они цветы потешно,
Не ведая куда им руки деть!

Женский праздник – вешний, нежный, сложный,
В честь любви – восторженные здравицы.
Это – уникальная возможность,
Если напортачил что – исправиться.
Это – утонуть в улыбке милой,
Самой тёплой, самой независимой.
Это – быть невозмутимо мирным,
Оставаясь смелым и воинственным.
Это – вспомнить, что ты есть мужчина,
Самый благородный и прекраснейший,
И, отбросив косность и рутину,
Целый год Восьмое марта праздновать.

Жила себе Лялька, подземная псина,
И даже напарником числилась в штате,
За юркими крысами яро носилась,
И знала все входы и выходы в шахте.

Такую на цепь не посадишь – сорвётся,
Щенят не утопишь в ведре – пожалеешь.
А сколько у этой дворняги эмоций!
И самый красивый ошейник на шее.

Забавно чихает в пыли невесомой,
Учует метан – лает sos по-собачьи.
Овчарки с дворнягой счастливая помесь.
У Ляльки полно положительных качеств.

На шахте есть памятник милой дворняжке.
Работала честно она без прогулов.
Шестичасовую собачью упряжку*
До старости псина бесстрашно тянула.

упряжка — отработанная смена подземного рабочего

Идеальный читатель страдает идеальной бессонницей.
Джеймс Джойс

Хватит с ней церемониться
И молиться пред идолом!
Идеальна бессонница!..
Сколько книг перечитано,
И всего передумано
За цветастой гардиною.
Ночь была не угрюмою,
Ночь была воробьиною.
Пролетела кометою,
Прозвучала аккордово.
Кем была оклеветана
Та бессонница чёртова?
Мне она очень нравится,
Признаюсь, как поклонница…
А со снами да явями
Разберусь без бессонницы.

Придумал причину, поссорился,
Как будто бы выключил свет…
Но что же мне делать с бессонницей,
С волшбой полуночных ведьм?

Пришли и давай безобразничать,
Нашёптывать мне о плохом,
И столько явилось неясностей,
И выявилось грехов.

Считаю овец я и слоников
И всё не могу сосчитать.
Об этом не пишется в сонниках,
И, видимо, неспроста.

Терзаюсь и часто ворочаюсь,
Сто раз эта ночь проклята.
А мысли за мною волочатся
По чёрт-те каким местам…

Придумал причину, поссорился,
Надменен, тщеславен, бесстыж…
Но что же мне делать с бессонницей?
Ну что же ты так храпишь?

А сосулька скользнула змеёй
С крыши, солнцем февральским согретой,
И рассыпала брызги-монеты,
Засверкала у ног чешуёй.

Вот же радость! Стою и смотрю:
Может, новая скоро сорвётся
И поделится звенью эмоций,
И утрёт холодрыге ноздрю.

Но сосульки беспечно висят,
Не торопятся падать на землю,
А февраль глаз прищурил и дремлет,
И вынашивает снегопад.

Я бунтую, мне ждать недосуг
И на крышу отчаянно лезу.
Вот нужна мне весна до зарезу,
Я срываю с карнизов змеюк.

Превращаются в крошево льда
Эти змеи и сразу дичают…

Хоть на сердце моём полегчало,
Но весны всё равно не видать.

«Тот, кто во власти злобных фантазий»,
В. Воскресенский

«Тот, кто во власти злобных фантазий»,
Верить заставил в тринадцатый день,
Был чёрноротым, лихим, черноглазым,
От суеверий-поверий потел.

Чтоб самому не бояться, придумал
Чёртову дюжину всяческих зол.
Мирно надеялся: это – всё юмор,
Но рассчитать не сумел полюсов.

Мнительность въелась змеюкою в разум,
Верим в нелепости наперебой
И поддаёмся мы порче и сглазу,
И, как телята, идём на убой.

"Тот, кто во власти злобных фантазий"
Выдумал страшную галиматью,
Видно, трудился для нас не напрасно.
Знаю, что выдумки всё, но боюсь.

В далёкой маленькой деревне
Отец мой старенький живёт.
Звонит, что печь уже не греет,
Болят и ноги, и живот,
Что хату занесло под окна,
Что утром трудно дверь открыть.
Махнёт лопатой – раз! – и взмокнет,
Что годы – нет! – не обхитрить.
Но пробивается (он сильный!),
В хлев за дровами, как герой.
Как хорошо, что есть мобильник,
Что можно вызвать докторов…
Он мне звонит всё чаще, чаще,
И час проводим в болтовне.
И, вроде, тем нет подходящих,
Всё о болезнях да родне.
О том, что я люблю, скучаю,
Деревня тянет, как магнит,
Не говорю по умолчанью
И он об этом же молчит.

Надеялась: февраль исчезнет по-английски.
Куда уж сумасбродней и лютей:
То снег пойдёт, то нудный дождик брызнет,
А то мороз прорвётся на эскизы.
И так пол марта. Чем не лиходей?

Болеет мой февраль чернильною тоскою,
Хандрит, сопливец, просит пожалеть.
И как его тревожность успокоить,
Сказать: нет настроенья никакого
Жить в ноющем угрюмом феврале.

Поймёт ли? Нет! Вот разве мартовское солнце
Смешливо слижет хмурь плохих чернил,
И сразу схлынут бурные эмоции,
Февраль себя запишет в добровольцы,
Уйдёт, ворчливо буркнув: «Извини!»

Обоняю борщ в уютной кухне,
Наклоняясь низко над кастрюлей…
Жаль, по интернету не понюхать
Ни иланг-иланга, ни пачулей.

Вот же есть растения, ей богу…
Для каких-то чакр и для гармоний…
Надо просвещаться понемногу
И дышать шалфеем и лимоном.

Коль боюсь, то нюхать можжевельник,
А лысеть начну – достать бы лотос.
Раньше ж был от всех болезней веник.
В баньке лучше нет его, выходит.

С мятой чай хорош и с розой – тоже,
А жасмин понюхаю бесплатно…
Чакры раскрываются, похоже,
Я здорова, даже адекватна…

"Если стукнуть лыжной палкой ровно в полночь по луне..."
Юрий Визбор

– Если стукнуть лыжной палкой по луне и ровно в полночь,
То появится дорога. Просто – лунная дорога.
Почему ты мне не веришь? Ты её ногой потрогай.
Видишь, прочно? Видишь, гладко? Небосвод загадок полон.

Я сама немного трушу, но с тобой – другое дело.
Видишь, как легко шагаем! Нам вдвоём ничто не страшно.
Звёзды – масляные лампы… Облака - жилые башни…
И луна, смотри, на землю с тихой грустью поглядела.

– Здравствуй, милая Селена. Легкокрылая влюблённость
Нас к тебе магнитом тянет. Нам тебя лишь не хватает.
На земле влюблённость прячем, и скажу я без утайки:
Долго ищем – не находим уголочек потаённый,

Чтоб наедине остаться… (Но тебе-то можно с нами!)
От того в тиши полночной ворожим обычной палкой.
На твоей дороге лунной пахнет дикою фиалкой,
Летним снегом, Новым годом и несбывшимися снами…

Эта ночь, как мята в чае, холодит и сладко тает…
Удалась волшба, и, значит, будем приходить мы чаще
Со своей абсурдной палкой по дороге восходящей,
Чтоб побыть на звёздном небе, помечтать о счастье тайно.

Меня придумал Аристотель,
Благословил: «Иди, страдай!»
Я – зло большое! Этот профиль –
Одна великая беда.

У меньших зол есть дом, хозяин,
А у меня – лишь я одно.
Я, как последний могиканин:
Утех – чуть-чуть, проблем – полно.

Хотя, простите, есть услада:
Большое я!.. Попробуй сглазь.
Со мною, друг, дружить чревато,
Меня не спустишь в унитаз.

Явлюсь, собою всё заполню,
Коль отказался выбирать.
Из двух… Ну ты, конечно, помнишь,
Но струсил ты позавчера.

Я и пришло. Привет, философ!
Благословляю произвол,
Когда придумал симбиоз ты
Из двух неравнозначных зол.

У зла вселенского кусище отщипнули,
Чтоб явно было не наполовину…
И вот, пожалуйста, – брожу в средине улиц
И превращаю рьяно белый свет в пустыню.

Я – зло большое, меньшему – не ровня.
Тому всегда везёт на всю катушку.
А я во всех несчастиях виновно,
Они обычно у меня на побегушках.

Бескомпромиссно, твёрдо и упрямо
Хочу – и делаю! А как иначе?
Из горя и беды я строю замок,
Не ощущая в матерьяле недостачи.

Клянёте вы меня, ой, как клянёте,
А – наплевать! Я – и палач, и жертва.
Ведь в мире нашем существует квота
На зло большое. Вот я и бессмертно!

Он бухгалтер так себе, без примет особых,
Моль такая средних лет в брюках цвета хаки.
Поглядишь и скажешь «фу!». Ну, на что способен
Мужичонка, да и с кем состоит он в браке?

Смотрит скромно в монитор, там – отчёт в экселе,
И хихикает… Чудак. Может, из конторы
Мне валить? Уйти в астрал сразу всем отделом,
Слушая звоночек-смех тихий тошнотворный?

Персонаж, что надо. Да! Слово «превосходно» –
Это фишка-ритуал, магия, заклятье.
Так он спесь сбивает с нас, побеждая с ходу,
Так он хвалит гололёд, даже мух в салате.

Меж собой его зовём мило Эндорфином.
Мне хреново – я к нему. Это помогает.
Не смеётся весельчак- чудик беспричинно,
Не кончается никак смех оригинальный.

И семья ему под стать, тоже превосходна,
И зовёт меня к себе, скучного зануду.
Но куда мне деть в гостях страх да инородность?
Вот заметят грусть в глазах и смеяться будут…

Вот собрался дурак в Тридевятое царство,
А зачем, сам не знает, на то он дурак.
И предложит Яга: «Ванька, в баньке попарься!»
И не скажет, что царство – мир мёртвых. Хитра…

Ритуально обмоет, накормит, напоит,
Перед смертью все просьбы исполнит. Иди!
Вот и всё! Можно в сказку вставлять, как героя.
Пусть щемит от сочувствия сердце в груди…

“Сказка – ложь”, – говорят.
Я не знаю, не знаю…
«Сказка – быль», – говорю.
Есть смекалка у Яг.
Я б увешала бабье тряпьё орденами,
Потому что Яга привечает бедняг

И даёт им надежду, способности, силу,
Над удачами, счастьями – полную власть.
И бегут на опушку опять простофили,
В тридевятое царство желая попасть.

Ступа, огненное помело –
Реактивный двигатель, ей-богу!
Но кому-то в голову взбрело
Совершить великий фокус-покус:

В сказку всунуть Бабушку Ягу,
А корабль космический избушкой
Обозвать. Столетья несть пургу,
Втягивая нас в свою ловушку.

Каннибалкою Ягу зовут…
Тоже всё, по сути, объяснимо.
Ведь корабль – научный институт.
Опыты – и никаких алхимий

Над доверчивыми. Ну, а что?
Изучают инопланетяне
Нас, любимых, поперёк и вдоль,
Артистически мозги дурманя.

Где-то и оставили следы,
Надо изучать оригиналы.
Нанесём визит алаверды.
– Здравствуй, Ёшка, мы тебя узнали!