Наверно, не поверишь, друг Галчонок,
Я был когда-то славным кутюрье,
Одел я так у Зета-Джонс болонку,
Что стала та звездой больших премьер.

Молила Кэтрин: «Мистер Кот Матроскин,
Хотела б тоже ваш носить Лап Мейд».
Я ей ответил: «Вы милы чертовски,
Но шью хвостатым, мне они родней».

Она кричала, что меня погубит,
Раз я не сшил ей русский сарафан,
Потом сказала в клипе на Ютубе,
Что я не кутюрье, а так, профан.

Теперь – подряд с бюро «Ворота в вечность»,
Всё будущее черной лентой вдаль.
И можно, лапы свесив, лечь на печь, но
Коза соседа заказала шаль.

Тёмные окна
спят, опустив веки штор.
Красный гибискус.

Таймер считает
время прогулки в лесу.
Жизнь суетлива.

Маленький пинчер
лает на фрисби-луну.
Мир иллюзорен.

До горизонта
серый дорожный асфальт.
Зеркало лужи.

В сумрачном парке
скоро зажгут фонари.
Небо исчезнет.

Цвет утомляет,
слепят ночные огни.
День монохромен.

Сядь у окна,
глазки закрой.
Чувствуешь - лучик ласкает щёки.
Скоро весна.
Зимний покой
выгонят прочь воробьи-сороки.

Будет капель,
после – ручьи.
Хочешь, кораблик бумажный сложим.
Месяц апрель
к нам постучит
веткой берёзовой осторожно.

Глазки открой.
Видишь, кругом
мрачно и серо, но луч сквозь тучи,
яркой чертой,
тонким мостом,
тянется к нам, по теплу соскучась.

Лучик пропал.
Выйдем - найдём,
может, весну по дороге встретим.
Видишь, тропа –
нашим лучом
сделана пара сырых отметин.

Топай по ним,
солнце ищи,
знай, будет много их самых лучших
вёсен, лет, зим
и годовщин
светлых и тёплых, как этот лучик.

Скажите,​ ​Уильям,​ ​снятся​ ​ли​ ​Вам​ ​сны
о​ ​девушке,​ ​поющей​ ​на​ ​волнах,
о​ ​мстителе,​ ​чьи​ ​цели​ ​не​ ​ясны,
и​ ​о​ ​любви,​ ​что​ ​перед​ ​долгом​ ​–​ ​прах,
иль​ ​Лета​ ​подарила​ ​Вам​ ​покой,
забвенья​ ​чашу​ ​дав​ ​испить​ ​до​ ​дна?
Мне ж нет покоя: ролью - не душой,
не​ ​человеком -​ ​тенью​ ​рождена.

Без​ ​забытья,​ ​без​ ​сна,​ ​года,​ ​века,
откроют​ ​книгу,​ ​имя​ ​назовут,​ ​-
О-фе-ли-я,​ ​-​ ​и​ ​вновь​ ​течёт​ ​река,
люблю,​ ​с​ ​ума​ ​схожу,​ ​цветы​ ​плывут,
вновь​ ​слышу​ ​я​ ​признанье,​ ​что​ ​любил,
как​ ​сорок​ ​тысяч​ ​братьев,​ ​но,​ ​к​ ​чему,
зачем​ ​такой​ ​пустому​ ​праху​ ​пыл​ ​-
страсть​ ​не​ ​нужна​ ​могильному​ ​холму.

Я​ ​роль,​ ​фантом,​ ​я​ ​тень,​ ​но​ ​для​ ​людей
четыре​ ​века​ ​в​ ​свой​ ​спускаюсь​ ​ад,
чтоб​ ​им​ ​помочь​ ​в​ ​безумии​ ​страстей
не​ ​утонуть,​ ​не​ ​потерять​ ​свой​ ​клад​ ​–
букет​ ​из​ ​искренних​ ​и​ ​нежных​ ​чувств.
Цветы​ ​на​ ​сцене​ ​и​ ​взорвут​ ​театр
аплодисменты... Свет​ ​потух,​ ​зал​ ​пуст.
О-фе-ли-я,​ ​–​ ​листами​ ​книг​ ​шуршат…

Но​ ​люди​ ​не​ ​меняются:​ ​отцам
нет​ ​дела​ ​до​ ​страданий​ ​дочерей,
любви​ ​важнее​ ​месть​ ​за​ ​мертвеца,
безумье​ ​стало​ ​разума​ ​милей.
Зачем​ ​бессмертья​ ​муки​ ​дарят​ ​мне,
зовут​ ​в​ ​свой​ ​мир​ ​–​ ​театр​ ​абсурдных​ ​драм?
Скажите,​ ​Уильям,​ ​там,​ ​в​ ​посмертной​ ​тьме,
Вам​ ​также​ ​нет​ ​покоя,​ ​как​ ​и​ ​нам?

скажите,​ ​Уильям​ ​…тенью​ ​рождена…
мне​ ​нет​ ​покоя…​ ​в​ ​свой​ ​спускаюсь​ ​ад..
без​ ​забытья…​ ​поющей​ ​на​ ​волнах…
чтоб​ ​им​ ​помочь…​ ​листами​ ​книг​ ​шуршат​ ​…
О-фе-ли-я...

Сковал сентябрь серебряную клетку,
Её решётка – стылые дожди.
Нахохлившись, как воробьи на ветках,
Тумана клочья сели у ложбин.
Яд холода окрасил листья в охру,
Бордо, шафран, кармин. У цветников
Редеет шевелюра. В доме сохнут,
Ютясь в прихожей, купола зонтов.

Утро, бумага, строчки,
чашка с водой, аспирин.
Прошлой бессонной ночью -
«Русская», «Паркер», «Сплин».

В противоборстве крови
с градусом - перегиб
в сторону нездоровья,
в лидерах - недосып.

Боль головная, веки
Виевы, враг мой – свет.
Разум - лихой букмекер
в отпуске - ставок нет.

Лестницы, пирамиды –
свалка из мыслеслов.
Пустошь, раздрай, обида -
в душу за ночь грехов.

Очень желанных истин
хвостик в конце витья
буквенного, как выстрел
в грудь из небытия.

Под аспирина лаской
взгляд на листы - всё вздор!
В топку! И жёлтым с красным –
в пепельнице костёр.

Когда решишь - усилия пусты,
Мечты иссякли, ускользают смыслы,
Меня зови, смогу соломкой выстлать
К вершине путь и навести мосты.

Советы принимай от мудрецов -
Я в наставлениях не мастерица,
Могу лишь рядом тихо поселиться -
Быть сторожем твоих неверных снов.

Могу зажечь свечу, чтоб тёплый свет
Сомнений черный воск топил и плавил,
Могу жить против догм, течений, правил,
Искать с тобой единственный ответ

На быть или не быть. И для тебя
Сварить особый кофе в старой турке ,
Проветрить кухню, выбросить окурки,
Ждать бдений над дилеммой бытия.

Ты будешь, мудр, жизнь заново кроя.
Я, стоя за плечом твоим, чуть справа,
Не буду петь "анафема" иль "аве".
Попутчик твой тебе я не судья.

Февральский сумрак, снегопад.
Слепой трамвай ползёт упрямо
от точки к точке, от звезды
фонарной до звезды.
Не видно под, не видно над –
за снегом скрылась панорама.
В трамвае я, в трамвае ты.
Светает, тают льды.

Закон Мэрфи № 7 "Всякое решение плодит новые проблемы"

Тсс, мой хитроумный, молчи, не буди во мне Кирку!
Тебя обращу я не львом, а котом полосатым.
Ты будешь урчать за сметану и маяться мартом.
Познаешь позор порки тапком и трепки за шкирку.
Не веришь? Так выпьем! И чары сплетаются в кокон
Над милым, любимым, упрямым моим Одиссеем.
Но каждый имеет ту бурю, которую сеет -
Я зря опоила его зачарованным соком.
И нет заклинанья обратного. Все побежала
Корм Хиллс покупать и лоточек коту Одиссею.
Не надо нам было играть в это "Верю-не верю".
Мужик нужен в доме. А кот? А кота как-то мало.

Запах дизеля и тины.
Блёстки - рыбья чешуя -
липнут на мостки картиной.
Жарко, в трещинах земля.

У причала рынок дикий:
фрукты, козье молоко,
рыба, мясо. Гомон, крики
в лабиринте из лотков.

Пыль - полыни послевкусье
оставляет на губах.
Слышно "Господи, Исусе"
в перемешку с "Вай, Аллах".

Чайки, кошки и собаки
делят рыбью требуху.
Пересказывают враки
дети, сидя на суку.

Дом горбатится над речкой.
На крыльце седой старик
призадумался о вечном -
пить нельзя, а он привык.

Эх, пивка б - мечта простая
разномастных рыбаков,
чьи "Казаночки" качает
Синий Ра у берегов.

Жёлтый Ра в дневной карьере
до зенита дотянул.
Рыбакам пора на берег.
- Как улов?
- Битком баул.

Ближе к вечеру на раков
Будут клети ставить в ил.
Утром, рано, в полумраке -
снова в лодки. Я б так жил.

"Как это всё странно и бессмысленно"
(Громозека, фильм "Лиловый шар" 1987 г.)
"Они летели, чтобы заразить нас вирусом вражды"
(Громозека, фильм "Лиловый шар" 1987 г.)

Алиса, наш лиловый шар
взорван.
Азартно смотрит на пожар
ворон,
Ему вражда подкинет шмат
пищи.
Кровавый бред - и стар, и млад
рыщут,
пока ведомые, пока
строем,
пока под знаменем полка,
с воем
и улюлюканьем, ища
жертву.
Желанье жить, любить, прощать –
лепра.
Война, анархия. Христос -
ересь.
Нам гнев давно в подкорку врос,
целясь
друг другу в горло, под кадык,
дико,
мы - брат на брата. Громкий рык…
Тихо.
У обгоревших очагов,
в саже,
как плачут матери врагов?
Так же.

(Для "Антиподы-146". Слова задания: монитор-картошка-эквилибристика)

Семьдесят первый. Флот Балтийский.
Горох, картофель, солонину
на камбуз носим мы, гнём спину.
на Гельсинфорс идём. Неблизко.
Артиллеристы-мореманы
на низкобортном мониторе,
броня врага - для нас не горе,
гораздо хуже - волн курганы.
Эквилибристика на волнах
жанр экзотический и страшный.
Мы, как в часовнях, в душных башнях
Николе молимся безмолвно:
«Храни «Русалочку», Угодник,
от смертоносных восьми баллов,
почти две сотни душ – не мало…»
Дошли. В порту. Швартовы. Сходни.

*Монито́р — класс низкобортных броненосных кораблей с мощным артиллерийским вооружением, преимущественно прибрежного или речного действия, для подавления береговых батарей и разрушения береговых объектов противника. Характерные особенности: малая осадка, очень низкий надводный борт (всего 60-90 см), размещение немногочисленных тяжелых орудий во вращающихся башнях с почти круговым обстрелом, мощное бронирование всей надводной части.
Монитор «Русалка» Российского императорского флота спущен на воду 31.08.1867 года,
7 сентября 1893 года затонул при волнении 9 баллов со всем экипажем (172 чел.) в Финском заливе

Питер, улица Шпалерная
где ни разу не была
лет с десяток уж, наверное,
собираюсь, но дела…
На твоей, Алёша, улице,
что на Невском берегу
просветлело или хмурится?
Чисто дворники метут?
Не нужны вопросы тоннами,
ими не унять тоски.
Не помогут электронные
сообщенья и звонки.
Берега гранитом матовым
защищают от Крестов,
Анне отнеси Ахматовой
от меня букет цветов.
Даты посолонь всё кружатся:
первоцветы – листопад.
На Шпалерной сохнут лужицы
лупит Транспортную град.

Напиши для меня про Азовское море:
что красив, как всегда, акварельный закат,
что спокойный прибой полиняло-лазорев,
напиши, что песок, от рачков розоват,
что пропитан, как губка, там воздух приливом,
если Солнце встречаешь у края воды,
напиши мне сонет о покое счастливом
мелодично, красиво и искренне. Ты
так умеешь.

Страстью, давно пережитою,
сумеречной Маргаритою,
в зеркале - призрачной келии,
между слоёв амальгам,
ждёшь, не гадаешь над гущею,
вряд ли есть новое в будущем,
крылышки меряешь белые,
хвост подбираешь к рогам.
Роли давно все расписаны
между шутами и принцами,
стал Божий дар безделушкою,
прерван фантазий полет.
Под абажуром гранатовым
томик читаешь с цитатами.
Время кликушей - кукушкою
Не продолжает отсчет.

Между жизнью, между смертью
Без шеста на нити тонкой.
Снизу публика в шезлонгах,
Потирают руки черти.
"Акробат" Элли
http://litset.ru/publ/1-1-0-27810

Над травой, шестом качая,
Перейти бы жизни поле
Ничего не улучшая,
Быть бы живу да на воле.

Не задев былинки малой,
Как по воздуху - по нити.
Бормоча себе устало:
"Быть бы живу, просто выйти".

Повезет - дойдёшь до сути,
Только вместо колоколен
На последней на минуте
Слышишь: "Мило! Кастинг пройден!"

Шуршит как мышь подол плаща,
В парадной ветер свищет.
Свой мозг стихами полоща,
Бреду наверх, под крышу.

Стоп. Чердака у дома нет.
От суеты где скрыться?
Так раздражает яркий свет,
Жильцов чужие лица.

Нет чердака, каков конфуз!
Нет логова и схрона!
В архитектурный надо вуз
Предмет: "Чердак. Основы"!

Зачем дома без чердаков?
Я недоумеваю.
Где поселить нам пыль веков,
Воспоминаний стаю?

Где спрятать первый поцелуй
И старенькую ёлку?
А дневники душевных бурь
Теперь на свалку только?

Верните людям чердаки,
Клубы уютной пыли.
Романтики и чудаки
В чердачных недрах жили.

Никогда не скиталась по весям и странам,
Но поймала себя на пристрастии странном:
Я люблю город-морок любовью порочной,
За его бледно-серые белые ночи,
Мрак дворов и дворцов оголенные плечи,
Плаца гул - порождение толп человечьих,
За его подворотни, где шляется ветер,
И дожди, что живут на центральном проспекте,
Геометрию парков, укромные скверы,
где висят на ветвях сотни яблок для Евы.
Тянет он сладострастно все соки и жилы.
Говорят, в этом городе Ангелы жили
Но, за шпиль зацепившись в кромешном тумане,
Много их разбивалось о города грани.
Город-сон, над болотным туманом восставший,
Над которым кружат сотни Ангелов падших.

Я собак не люблю,
я живу вместе с ними.
Мокроносая дружба
важнее звонков
Телефонных в моей
сиротине-квартире
Где так много грехов,
где так много оков.
Мне не холодно в стае.
Мороз минус тридцать,
Ветер дует с реки,
электричества нет,
Но зато есть дрова,
значит печь разгорится,
Значит будет тепло
и оранжевый свет.

Сердитая такса облаяла двор,
Сороку на крыше, деревья, забор,
Кусты у забора, ворону, грача,
И вышла на улицу, грозно ворча.

У таксы в делах образцовый порядок:
Запрятан по грядкам запас шоколадок,
Соседи разбужены дружеским лаем,
в карманах для таксы конфетки таскают.

Не важно, что дома ждет полная миска,
Она заработала эти ириски:
Получше пушистых лентяев-котов,
Гоняла весною мышей и кротов!

Торопится такса, стучат коготки,
Домой, там ждут маму в корзинке щенки.